Камер-юнкер - Валерий Пылаев
Благовещенский мост еще даже не начали сводить, так что его мы тоже проскочили без труда. Разве что несказанно удивили суетившихся на неразведенных пролетах городовых и техников. За почти полгода они наверняка уже успели привыкнуть, что “Бисмарк” остается у набережной, понемногу превращаясь в неотъемлемую часть городского пейзажа — почти такую же, как Зимний, Адмиралтейство или возвышающейся над водой шпиль Петропавловской крепости.
И вдруг стальная громадина не только снялась с якоря — а еще и сделала почти невозможный разворот между гранитных берегов и устремилась по реке. Будто хищник, вырвавшийся, наконец, из клетки.
На мостике делать было больше нечего, так что я спустился на палубу. “Бисмарк” как раз протиснулся мимо изгиба реки у Адмиралтейских верфей и выходил к устью, где Нева разом становилась чуть ли не впятеро шире. Восходящее над крышами утреннее солнце уже вовсю играло бликами на воде, превращая все вокруг в один сплошной яркий блеск, и уже ставший привычным за ночь мандраж понемногу исчезал, растворяясь в ветре с залива. Все, что могло не получиться — уже получилось, и теперь шестеренки операции понемногу раскручивались.
Даже издалека я чувствовал вспышки Дара — дедово воинство уже начало действовать, и в столице понемногу разгорался костер. Пусть не такой масштабный, как в апреле — зато заметно ярче. Накрывали всех сразу, одним махом — и среди названных Куракиным, попадались и сильные Одаренные, и те, кто за последние смутные полгода успел обзавестись разве что не целой армией.
Но моей самой большой проблемой пока оставался полицейский катер, ковылявший по волнам залива наперерез “Бисмарку”. Не слишком торопливо и будто даже как-то неуверенно — и все же не настолько, чтобы мы успевали проскочить мимо него на еще не успевших набрать полный ход машинах. Командир крохотного суденышка, похоже, заподозрил неладное — и теперь спешил проверить.
Что ж… Если так — самое время провести небольшую акцию устрашения. Немного беспорядка пойдет только на пользу дела. Андрей Георгиевич, застывший на носу неподвижной грузной фигурой, мне вряд ли поможет, а вот Шестопалов… артиллерист он, или нет, в конце то концов?
— Ваше высокоблагородие! — Я отыскал глазами выбравшегося на палубу следом за мной полковника. — Могу ли я попросить вас о небольшой услуге?
— Разумеется, ваше сиятельство!
Шестопалов оказался рядом быстрее, чем я успел моргнуть — видимо, уже успел пожалеть о своем вчерашнем выступлении и теперь спешил хоть как-то загладить вину. Вид у него был не то, чтобы подобострастный, но уж точно готовый выполнить… почти что угодно.
— Не сомневаюсь, что наши люди уже успели разобраться с корабельным вооружением. — Я указал на носовое орудие. — И я был бы крайне признателен, если бы вы дали понять вон тому полицейскому катеру, что не следует мешать нам пройти к заливу.
Шестопалов нахмурился и поджал губы — но отказать или уж тем более спорить не отважился. Уже через минуту вокруг пушки закопошились бойцы, лязгнул орудийный замок — а потом над Невой прокатился грохот. В нескольких десятках метров перед носом полицейского катера поднялся столб воды высотой в два этажа. Аргумент, по-видимому, оказался достаточно убедительным: суденышко почти сразу сменило курс и направилось к берегу — доложить. Командир явно решил не геройствовать, а доложить, куда следует.
Пусть докладывает. По соседству — в том же Кронштадте — наверняка найдутся корабли покрупнее, но “Бисмарку” они не ровня. А бюрократическая машина военного флота вряд ли раскрутится — даже сейчас. Когда хоть одна посудина выйдет в залив на перехват сбежавшего немецкого крейсера, мы будем уже далеко. И закончим операцию раньше, чем армейские и морские чины очухаются.
Хотелось бы верить, во всяком случае.
“Бисмарк” уже делал узлов двадцать, почти сорок километров в час в пересчете на сухопутные единицы. Паровые машины могли выдать раза в полтора больше, но рулевой на мостике осторожничал — видимо, не хотел давать” полный вперед” на незнакомом корабле с осадкой в семь с небольшим метров, хоть и знал местный фарватер, как свои пять пальцев. Я не торопил — даже с таким раскладом мы будем на месте через часа два-три.
Вдали уже виднелся огромный золоченый купол Морского собора в Кронштадте, и голову постепенно наполняла не то, чтобы радость — но какая-то задорная злоба. Впервые за все время я мог сцепиться с врагами в открытом бою — и на этот раз сила была на нашей стороне. Я вел с собой Одаренных и чуть ли не три сотни обученных и прекрасно вооруженных бойцов на самой совершенной военной машине, что когда-либо видел этот город. И это мне, черт возьми, нравилось. Наверное, дед был бы доволен: пусть не сразу, но ему удалось вырастить из бестолкового наследника не стрелка-одиночку, этакого вольного ганфайтера, а настоящего предводителя, который…
— Выглядишь довольным.
Да чтоб тебя!
— И с чего ты взяла? — Я кое-как заставил себя не дернуться — и даже не развернулся. — Вообще-то я стою к тебе спиной.
— Ну… значит, у тебя довольная спина.
Нелли подошла и встала рядом, сложив руки на борту. На этот раз она облачилась в армейскую полевую форму — без погон и петлиц, явно с мужского плеча, но перешитую. Скорее всего, собственноручно, поэтому чуть угловатую, свободную, без всяких модных излишеств вроде изящной талии или обтягивающего кроя на бедрах. Впрочем, один ремень армейского образца, затянутый на поясе, подчеркивал женственность фигуры не хуже иных платьев.
Но при этом форма вовсе не выглядело маскарадным костюмом — Нелли выбрала ее для дела. Да и боевое снаряжение — короткий карабин на ремне за спиной, портупея с подсумками и небольшая кобура на боку вовсе не выглядели игрушками.
— Даже не хочу спрашивать, откуда ты здесь взялась, — вздохнул я.
— Догадаться несложно, забраться на крейсер — еще легче. — Нелли поправила выбившуюся из пучка на затылке прядь и чуть развернулась ко мне. — Я понимаю, вы не горели желанием брать меня с собой —
