Нил Гейман - Сыновья Ананси

– Кровь есть кровь. – Вот и все, что он сказал. – Потомки Ананси – это Ананси.

– Я – не мой отец, – сказал Толстяк Чарли.

Тигр обнажил клыки. Очень острые.

– Нечего тут всех смешить, – объяснил Тигр. – Мир велик и серьезен, ничего смешного в нем нет. И не было. Ты должен учить детей бояться, учить их страшиться. Учить их быть жестокими. Учить их быть опасными в темноте. Прятаться в тени, затем наскочить, или броситься, или прыгнуть, или свалить, и всегда насмерть. Знаешь, в чем настоящий смысл жизни?

– Хм, – сказал Толстяк Чарли. – Любить друг друга?

– Смысл жизни – это горячая кровь твоей добычи на языке, мясо, раздираемое зубами, труп врага, оставленный под солнцем падальщикам. Вот что такое жизнь. Я Тигр, и я сильнее, чем когда-нибудь был Ананси, я больше, опаснее, крепче, безжалостнее, мудрее…

Толстяк Чарли не хотел быть здесь и разговаривать с Тигром. Не то чтобы Тигр был безумен; но он был слишком откровенен в своих убеждениях, а все его убеждения были одинаково неприятны. Кроме того, он кого-то напомнил Толстяку Чарли, и хотя Толстяк Чарли не мог сказать кого, он знал, что этот кто-то ему не нравился.

– Ты поможешь мне избавиться от брата?

Тигр кашлянул так, словно у него в горле застряло перо, а может, не перо, а целый дрозд.

– Хочешь, я принесу воды? – спросил Толстяк Чарли.

Тигр подозрительно покосился на него.

– Последний раз, когда Ананси предложил мне воды, я попытался съесть луну из пруда и утонул.

– Я просто хотел помочь.

– Он говорил то же самое. – Тигр наклонился к Толстяку Чарли, глядя ему в глаза. Теперь он нисколько не казался похожим на человека – нос чересчур плоский, глаза расположены иначе, а воняет, как из клетки в зоопарке. И вместо голоса грохочущий рык.

– Вот как ты поможешь мне, дитя Ананси. Ты и твой род. Держитесь от меня подальше, понял? Если хотите сохранить мясо на костях.

И он облизнулся, облизнулся языком, красным от только что убитой плоти, языком, который был длиннее любого человеческого языка.

Толстяк Чарли отступил в уверенности, что если он повернется и побежит, у него на шее сомкнутся тигриные клыки. В этом создании не осталось ничего даже отдаленно человеческого, размером оно стало с настоящего тигра. Это была большая кошка, превратившаяся в людоеда, тигр, сворачивавший человеческие шеи с легкостью, с какой домашний кот разделывается с мышью. Поэтому Толстяк Чарли, незаметно отступая, не отрывал от Тигра взгляд, и вскоре существо вернулось по своим же следам к мертвому дереву, растянулось на камнях и пропало в пятнистой тени, и лишь беспокойное подергивание хвоста выдавало его местоположение.

– Не тревожься, он не тронет, – сказала женщина у входа в пещеру. – Подойди.

Толстяк Чарли не мог понять, привлекательна она или уродлива до невозможности. Он подошел.

– На вид он такой важный и отважный, а сам собственной тени боится. А тени твоего папочки более всего. В его клыках нет силы.

Чем-то ее лицо напоминало собачью морду. Хотя нет, не собачью…

– Что до меня, – продолжила она, – я разгрызаю кость. Вот где скрыто самое лучшее. Вот где скрыты вкуснейшие кусочки, и никто об этом не знает, кроме меня.

– Я ищу того, кто поможет мне избавиться от брата.

Женщина откинула голову и засмеялась так резко, так громко, продолжительно и безумно, что Толстяк Чарли понял, кто перед ним.

– Ты никого не найдешь себе в подмогу, – сказала она. – Все они претерпели, пойдя против твоего отца. Ненависть Тигра к тебе и твоему роду сильнее любой другой ненависти, но даже он ничего не сделает, пока твой отец еще здесь. Послушай: иди этой тропой. По мне, а у меня пророческий глаз, ты не найдешь никого себе в подмогу, пока не отыщешь пустую пещеру. Зайди в нее. Поговори с тем, кого найдешь. Понял?

– Думаю, да.

Она рассмеялась. Это был нехороший смех.

– Может, у меня немного задержишься? Я такая культурная. Знаешь, как говорят: никого нет недостойней, нет хитрей и непристойней, чем Гиена.

Толстяк Чарли покачал головой и пошел дальше, мимо пещер, которых было немало в этих скалах у конца мира. По пути он заглядывал во тьму каждой пещеры. Там были люди всех размеров и форм, маленькие и высокие, мужчины и женщины. Когда он шел или они перемещались из тени в свет, он видел их звериные туши, их чешую, рога или когти.

Иногда, проходя мимо, он пугал их, и тогда они забивались вглубь пещеры. Другие, напротив, выходили навстречу, глядя на него с вызовом или любопытством.

Что-то слетело с камней над входом в пещеру и приземлилось возле Толстяка Чарли.

– Привет, – сказала оно, запыхавшись.

– Привет, – сказал Толстяк Чарли.

Новоприбывший был возбужден и весь покрыт шерстью. Его руки и ноги выглядели какими-то неправильными. Толстяк Чарли попытался понять, кто это. Другие люди-звери были зверьми, да, но и людьми тоже, и в этом не было ничего странного или противоречивого – зверскость и человечность чередовались, как полоски у зебры, и в результате получалось нечто иное. Это же существо выглядело и человеком и почти-человеком одновременно, и от странности такого сочетания у Толстяка Чарли ломило зубы. А потом он понял.

– Обезьяна, – сказал он. – Ты – обезьяна.

– Персик есть? – спросил Обезьяна. – Манго есть? Фига есть?

– Боюсь, нет, – сказал Толстяк Чарли.

– Дай мне какой-нибудь еды, – сказал Обезьяна, – и я стану твоим другом.

Миссис Данвидди предупреждала его об этом. Ничего не отдавай, подумал он. И ничего не обещай.

– Боюсь, я ничего тебе не дам.

– Кто ты? – спросил Обезьяна. – Что ты делаешь? Ты похож на половинку. Ты отсюда или оттуда?

– Моим отцом был Ананси, – сказал Толстяк Чарли, – А я ищу кого-то, кто поможет мне разобраться с моим братом и прогонит его.

– Ананси разозлится, – сказал Обезьяна. – Очень плохая идея. Разозлишь Ананси, ни в одну историю больше не попадешь.

– Ананси мертв, – сказал Толстяк Чарли.

– Мертв там, – сказал Обезьяна. – Возможно. Но мертв здесь! Это совсем другой пенек с червями.

– В смысле, он где-то здесь? – Толстяк Чарли с опаской оглядел горный склон: мысль о том, что в одной из пещер он может найти своего отца: в поскрипывающем кресле-качалке, шляпа сдвинута на затылок, потягивающего коричневый эль из банки и прикрывающего зевок рукой в лимонно-желтой перчатке, честно говоря, его пугала.

– Кто? Что?

– Ты думаешь, он здесь?

– Кто?

– Мой отец.

– Твой отец?

– Ананси.

Обезьяна в страхе запрыгнул на камень и прижался к нему, неистово шаря глазами по сторонам, словно высматривал, не налетит ли откуда внезапный смерч.

– Ананси? Он здесь?