Людмила Стрельникова - Феномен режиссера Филина

— Но сколько артистов снимается в трагических фильмах — и ничего, живут, — заметил я. — Красов умирал десятки раз и прожил благополучно до восьмидесяти лет.

— Не вспоминай о нём. Мне этот актёр несимпатичен и, на мой взгляд, посредственен. Он играет бездушно, играет, никогда не погружаясь в роль с головой. Он только внешне герой, а душа его далека от образа. Я бы такую игру назвал плаваньем по поверхности. Нет, я бы такого актёра никогда не пригласил в свой фильм.

— А что ты скажешь насчёт театра? По-моему, там талантливые актёры «умирают» ежедневно, — попытался я найти новый аргумент.

— Ты сам говоришь — ежедневно, — поймал меня на слове Феликс. — Сегодня одна роль, завтра другая: они не успевают надолго и глубоко погрузиться в роль, а фильм снимается по году и больше. За это время актёр настолько вживается в роль, что требуется длительное время, чтобы выйти из неё. Я бы назвал это явление психологическим магнетизмом. Чем дольше намагничивается предмет, в данном случае человек, тем больше требуется времени для его размагничивания. Кто знает, быть может, я заметил неизвестное явление природы.

— Ничто так плохо не изучено и не таит в себе столько тайн, как человек. Там, где кажется всё ясным, скрываются тысячи, а подчас и миллионы загадок, и в каждой — целый мир взаимосвязей и закономерностей. В конкретном же случае, как я заметил, на полное слияние с ролью способны только единицы, самые-самые. Понял? — я кивнул. — Значит, это явление характерно для определённой категории людей.

Объяснения друга несколько разочаровали меня.

— Значит, в этом нет ничего сверхъестественного?

— Да. Неясно только, как это происходит. Умение видеть талант, способности человека, только и всего, хотя на подобное способен не каждый. Некоторые, имея перед собой гения, остаются настолько слепы, что принимают его в силу собственной бездарности и неспособности постичь его труды за нечто непонятное, а иногда бессмысленное и нелепое, хотя бессмысленность и бездарность кроются в них самих, а не в том, кого они не могут постичь. Ищи отклонения не в другом, а в себе.

— Послушай, — вдруг вспомнил я, — но раньше разве ты не снимал фильмы, в которых твои герои гибли?

— Снимал.

— Те-то актёры остались живы?

— Конечно, — как само собой разумеющееся ответил Феликс.

— Так в чём же дело?

— Тогда у меня не хватало достаточно опыта и знаний. Они пришли со временем. Количество переросло в качество, простой закон философии, и я стал «видеть» человека точнее, глубже, видеть его талант.

— Послушай, — воскликнул я, меня осенила идея. — Давай проведём эксперимент на мне. Пригласи меня сниматься в своём фильме с плохим концом. Допустим, в трёх фильмах артисты погибли по своей вине, смерть заключалась в них самих. Я согласен, что психологический настрой очень много значит. Так давай видоизменим причину смерти. Пусть герой умирает не от болезни и не несясь на автомобиле, чтобы собственной рукой невольно направить машину в пасть смерти; пусть артист по сценарию умрёт от руки убийцы. Я уверен, что актёр не сумеет заставить другого человека, не игравшего в этом фильме, поднять на себя руку или даже убить. Это же абсурд. В то, что первые трое актёров погибли в силу каких-то психологических причин, ещё можно поверить, хотя убеждён — в это мог поверить только я, твой друг, хорошо знающий тебя. Другие не поверят, и не надейся. Но давай проделаем эксперимент. Я готов принести себя в жертву, если ты гарантируешь, что эксперимент закончится благополучно. — Феликс слушал внимательно. — Если эксперимент удастся, можно выставлять тебя, как феномен природы. Ну как?

— Я не могу больше рисковать людьми, — мрачно ответил друг.

— Но если по сценарию героя убивает кто-то другой, то тут уж рассуди сам: выйдет он из роли или не выйдет, а где он в жизни найдёт для себя убийцу? Я живу сорок пять лет, и за это время не встретил ни одного.

— Я живу пятьдесят и тоже ни разу не встретил, — задумчиво произнёс Феликс, лицо его вновь погрузилось в тень собственных мыслей.

Я не мешал ему и закурил сигарету. Когда табак в ней иссяк, и она погасла, лицо его дрогнуло, и я понял, что он возвращается из таинственного мира размышлений в реальность. Мне было интересно, что же он принесёт с собой оттуда.

— Твоё предложение очень заманчиво. Действительно, чтобы поверить окончательно, необходимо проверить. Но эксперимент должен закончиться благополучно. Я не могу рисковать людьми, иначе мне придётся считать себя убийцей.

Я оживился и почувствовал в груди какое-то странное жуткое щекотание, какое бывает перед прыжком в воду, когда стоишь на высокой вышке и знаешь, что не разобьёшься, однако испытываешь непонятный страх, в котором смешиваются решительность, смелость, любопытство и природный инстинкт самосохранения.

— Возьмёшь меня на роль главного героя?

— Нет, — покачал головой Феликс. Неприятное чувство обиды закралось мне в душу.

— Значит, ты считаешь меня бездарным?

— Если откровенно, — он взглянул мне прямо в глаза и усмехнулся, — то не настолько талантливым, чтобы эксперимент удался.

После подобного признания я совершенно оскорбился, и мой страх окончательно прошёл.

— Никогда не думал, что ты обо мне такого мнения, — с явной обидой заметил я, но любопытство брало верх, и я поинтересовался: — Так кого же ты пригласишь?

— Не обижайся, — улыбнулся мне мягко и устало Феликс, — Я не такой уж жестокий человек, чтобы лучших своих друзей ввергать в пучину неизбежности. Я дорожу друзьями.

Эта речь вполне окупила его прежнее высказывание, и я тоже почувствовал, что он мне дорог как мой старый испытанный друг, с которым мы не расстаёмся вот уже двадцать лет.

— Так кого же? — повторил я вопрос.

— Не знаю, — уклончиво ответил Феликс. — Ты мне сделал неожиданное и опасное предложение. Я должен тщательно всё обдумать. К тому же, нужно подобрать сценарий. От него будет зависеть многое. Сначала сценарий, потом всё остальное. — Феликс встал. — Ладно, пожалуй, пойду, засиделся я что-то.

— Оставайся на ночь, — радушно пригласил я, — вместе обмозгуем.

— Нет, спасибо, пойду. Серьёзные размышления требуют полного одиночества.

Глава 2

Он ушёл, а я долго не мог уснуть, размышляя об услышанном. Теперь, когда я остался один, мне показалось, что все три происшествия — чистая случайность, хотя и повторяющаяся. Да и вообще, трудно сделать какие-то определённые выводы: быть может, сама случайность — это своего рода закономерность, завершающая цепь последовательных событий. Возможно, случайность — это не действие, совершающееся вопреки законам, наперекор им, а сам закон, пока не заключённый в границы формул, цифр, символов, привычной логики. Хаос — по-нашему признак беспорядка, бессистемности, отсутствие любого проявления закона, — на самом деле это форма существования, а раз форма существования, то, следовательно, и хаос — это определённая, более сложная, чем обычные, форма движения материи.