Андрей Рубанов - Живая земля
Зеленый человек хмурится, шевелит бровями. В начале весны его кожа меняет оттенок. Сейчас ее колер напоминает темные полосы на перезревшем астраханском арбузе.
– Это еще почему?
– А потому, – говорит Денис, – что ты работаешь за пятерых, и обычных людей смущаешь. Все хотят за тобой угнаться. Непроизвольно. Начинают втрое быстрее махать кувалдами. В итоге – быстро выдыхаются. Я говорил с нарядчиком, он все подсчитал. На тех участках, куда ты приходишь, выработка сначала подскакивает на двести процентов, а потом резко падает. В итоге от тебя, Модест, никакой серьезной пользы.
– Это не моя проблема, – спокойно говорит Модест. – Я гомо флорус, я вообще считать не умею. Сами считайте выработку. А я буду делать то, что доктор прописал.
Денис ломанул горбушку черного, собрал из миски остатки морковного соуса.
– Извини, Модест… Ты мне друг, мы с тобой за одной партой сидели. Вот скажи мне: как мог доктор тебе что-то прописать, если он погиб за год до того, как ты родился?
– Дурак, – сурово отвечает Модест. – Всем нам прописано одно и то же. И гомо сапиенсам, и гомо флорусам. Трудись, и будешь человек. Везде, непрерывно, телом и мыслями. Многие наши, кто под Куполом живет и не работает, уже корешки пустили. Это не афишируется, но я знаю. Потому что перестали помнить, что доктор прописал. А я помню. И книгу его каждый день читаю. Доктор успел закончить только первую главу, но нам говорили – надо наизусть…
Модест прикрыл веки, поднял вверх зеленый указательный палец и процитировал:
– «Тебе не нужно спать. Тебе не нужно есть. Ты не можешь страдать от холода, жары и усталости. Но это ничего не значит. Ты – человек. Трудись и оставайся человеком. Трудись, или врастешь в прах». Вот я и тружусь. А ты лезешь ко мне с какой-то выработкой.
– Извини, – сказал Денис. – Но ведь это все знают, Модест.
– Что все знают?
– Что человеку надо трудиться.
– Да? – Модест помрачнел и навис над Денисом. – Все знают? Почему ж тогда вы ходите в рванине? В двадцать втором веке от рождества Христова? Зимой мерзнете, летом потеете? То строите, то ломаете? Молчи лучше. Гомо сапиенс хуев.
– Извини, – еще раз произнес Денис.
– Ничего, – бубнит Модест. – Я привык. Пойдем в «Чайник», я тебя угощу.
Денис кивает, тянет из кружки сладкий кисель.
– Спасибо, Модест. Но я не могу. Татьяна звонила, встретиться хочет. Что-то у нее там стряслось, какая-то проблема…
Модест ухмыляется:
– Если надо кому-то шею свернуть – только скажи.
После свистящей ветрами верхотуры внизу, на живой земле, – тихо. У выхода из башни стоят три старых троллейбуса, возле них толчея. Каждый отработавший смену может за счет управы поехать в баню, предъявить талон на помывку без ограничения времени и не спеша удалить с тела грязь и пот. Кстати, в общественных банях первоклассные парилки, отечественного производства. В московских банях круто, туда вся область ездит.
Здесь же группа маленьких стариков и старушек, в пальтуганчиках, платках и валенках, с узелками. Они тоже хотят в баню, но у них нет денег, не рассчитали пенсию. Простые рубли, в отличие от твердых червонцев, быстро обесцениваются. Денис отдает свой талон ближайшей бабушке. Многие делают так же. Бабушки благословляют деточек, мелко крестятся; смущенных, но довольных, их с хохотом и прибаутками подсаживают в троллейбусы. Денис не лезет вместе со всеми. Он оглядывается и видит стоящее поодаль меж серых сугробов такси. Рядом с ярко-красной машиной переминается Таня в беличьей шубе.
Денис подходит. Он уже остыл, пот на теле высох, а лицо, шею и руки он еще наверху обтер особой влажной салфеткой. Подарок Глеба. В кооперативе «Все свое» такие салфетки не продают, не освоили пока производство.
Таня выглядит шикарно. Она тянется к нему, даже, наверное, поцеловать хочет, но он останавливает бывшую подругу.
– От меня воняет.
Таня кивает, смотрит жалобно.
– Что случилось?
Она начинает беззвучно плакать, это ей странно идет: рыжий мех воротника, легкие пепельные волосы, влажные глаза, яркие губы.
– Я с ним больше не могу, – шепчет она. – Он совсем с ума сошел.
Глава 2
– Как тебе моя новая конура? – спросил Глеб.
Денис молча пожал плечами. Ему хотелось под душ и чаю крепкого выпить. А напрягать уставшую шею и вертеть головой, осматривая личные апартаменты друга, не хотелось. Впрочем, друг, судя по тону вопроса, не ждал восторженных восклицаний. Друг в последнее время сильно изменился и все чаще задавал вопросы, не ожидая ответов. Сейчас он был хмельной, напряженный и осунувшийся. Произносил какие-то фразы, насчет восьми комнат и двух удобных для возможного бегства выходов, насчет охранной видеосистемы, лично им вчера смонтированной, – но без особой бодрости в голосе.
– Сорок пятый – хороший этаж, – сказал он, подталкивая гостя дальше по коридору. – Только шумно бывает. Тут рядом аэропорт, тридцать рейсов в сутки, все на Азию. Иркутск, Магадан и Новая Москва.
Прошли в комнату, наполовину заставленную сумками, ящиками, баулами. Впрочем, была и мебель, потертая, но первоклассная: кожаные кресла, диван, стол на львиных лапах. Из углов тихо гудели портативные отопители. Босой, в мятой майке, в армейских брюках со вставками из кевлара, Студеникин оглядел пыльного Дениса, мрачно усмехнулся, плеснул в стакан какого-то бухла с шикарным запахом; протянул.
– Скотч. Шотландский.
– Я не в гости пришел, – тихо произнес Денис, глотнув импортного зелья. – Меня Таня попросила…
– Не волнуйся за Таню, – проскрежетал Студеникин, изменившись в лице. – И больше о ней ни слова.
– Значит, я тебя зря побеспокоил.
Глеб отхлебнул из горла:
– Нет, не зря. Давно не виделись – надо поговорить. Чем занимаешься?
– Так, – ответил Денис. – То там, то здесь.
– До сих пор башни ломаешь?
– Ломаю.
– Ты тоже хитрый, – сказал Глеб. – Как я. И на слом ходишь, и балабас таскаешь.
Денис снял рабочую куртку. Хотел небрежно швырнуть в угол, чтобы поднялась пыль, чтобы друг понял: у Дениса теперь своя жизнь, пусть пыльная, зато настоящая, а у Глеба – другая, отдельная; комфортабельная, но непонятная. Однако не швырнул – скомкал, зажал под правым локтем. Все-таки негоже портить такие красивые ковры.
– Я за рюкзак редко берусь, – признался он. – Ты бы, это… Тряпочку на диван постелил. Сесть хочу. Ноги болят.
– Присядь, – разрешил Глеб. – Без тряпочки. Значит, на сотых уровнях бываешь?
– Раз в месяц. Ну, два раза. Хобот организовывает, я исполняю. Забираю гонорар и отваливаю. Жадность фраера губит.
Глеб кивнул и опять поднес к губам бутылку.
– То есть клиентура – Хобота, а твои – только ноги?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});