Исполняющий обязанности - Василий Павлович Щепетнёв
Все теории отошли на третий план. Или ещё дальше. Теперь иначе. Либо под веник мышкой спрятаться, либо летать вольным филином. По ночам. Бесшумно. Чтобы никто не увидел. Делать то, что хочу. По большому счету хочу, а не эскимо на палочке, «Мерседес» или даже «Мерседес» с мигалкой.
Да знаю, чего хочу. «Счастья для всех даром» и так далее. И знаю, что это невозможно. «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Что делать, я был литературным подростком. Не очень долго, но был. Из всех романтических героев мне более других нравились капитан Немо, инженер Гарин и Арамис. А больше всех – Ленин. Первые-то выдуманные, а Ленин настоящий, хотя как бы и нет. То в закоулках школы находил я стенгазеты и стенды, посвященные Ленину, то в старых учебниках, сваленных в подвалах – учебники, где Ленина называли величайшим человеком в истории, потому что он уничтожил капитализм, строй, при которых заработки тысяч присваивали единицы. Причем слащавые книжечки о родном и близком вызывали у меня неприязнь, как от меда, подслащенного сахарином. Куда интереснее были реалистические биографии, но и они – ни одна – не отвечали на тайну – как? С чего бы это вдруг люди поверили заурядному помощнику адвоката, который ни в суде не блистал: ярких дел за ним так и не нашли, всё больше повседневная бытовуха типа покражи портков мещанкой Гореступовой у мастерового Пичугина. Защищал Ленин, ясное дело, мастерового, и защитил, но выше этого уровня так и не поднялся. Брат государственного висельника, не лучшая аттестация в суде. А вот партию создал как будто из ничего. Ни положения, ни денег, ни личной известности. Разве что брат государственного висельника? Пожалуй, на висельника все и клюнули: этот не подведёт, не предаст, из одного стручка, родная кровь – недаром в ленинской партии было много людей из народов, ценящих кровные связи и кровную месть.
Потом место Ленина в моем подростковом пантеоне сменил Савинков. Мне и самому хотелось быть человеком действия, рисковать собственной жизнью, а не жизнями других. Тоже прошло. Нарисковался до рвоты.
Но это подростковые мысли, рывками переходящие в мысли молодого человека. А сейчас? Вот что сейчас, в двадцать семь лет? О чем мечтать, к чему стремиться? К тому, что литераторы девятнадцатого века называли «мещанским счастьем», приводя в пример Ивана Федоровича Шпоньку или доктора Ионыча? Сегодня это – маленький, мест на двенадцать – шестнадцать, ресторан. Или, как у Влада – небольшая транспортная контора на три-четыре автомобиля.
Жить, отбиваться от налоговиков. Сейчас-то я сообразил, что меня всего лишь слега прощупывали, а стоит ждать прощупывания серьезного и готовить адекватный ответ. Или гиперадекватный. Что б отвадило надолго. Если не туз, то хотя бы валет в рукаве.
Я открыл стол, достал ежедневник, карандаш.
Раскрыл ежедневник и написал:
1. Создать партию ленинского типа, поначалу пусть совсем небольшую.
2. При партии создать аналитический отдел.
3. Создать отдел связи с народом.
4. Создать боевой отряд.
Писал карандаш на удивление приятно, но я притормозил полет мысли. Каждый из пунктов тянул либо на тюремный срок, то на пулю от неизвестного лица. Потому добавил:
5. Действие партии не распространяется на территорию российской федерации и сопредельных государств.
Ловко?
Для пятиклассника.
Мне даже страницу вырывать не пришлось – писал-то я в уме. В школе нас учили считать в уме – сложение, вычитание и прочее, а я взял, да и выучился писать. Выходило даже лучше. “Вовка дурак” – драка, родителей в школу. Подраться – отчего ж за правду и не подраться, а родителей жалко. Поэтому напишу про Вовку в уме, да прямо на его курточке, а потом весь день ему в спину “Вовка-дурак!”, “Вовка-дурак!”.
Стыдно, а да, был у меня такой заскок в пятом классе. С октября до зимних каникул. Потом понял – нехорошо.
Я посчитал деньги. Странно. В первый день было шесть миллионов рублей, а теперь на сто тысяч больше. Прибавилась пачка тысячерублёвок. Валюта, впрочем, в том же количестве.
Я по свистку вызвал Войковича. Успел привыкнуть к свистку. Действительно, удобно. И – да, слышу. Или воображаю, что слышу.
– Ваш гость, приняв ванну, изволили почивать.
– Прямо там, в ванне?
– Нет, в своем покое. Шторы прикрыли, полумрак, тишина, отчего ж и не поспать. Путь неблизкий, да и он, позвольте сказать прямо, не в лучшей форме.
– Отдохнет – поправится, – сказал я, но особой уверенности не выразил.
– Поправится – куда более уверенно сказал Войкович. – У нас и воздух целебный, и травы, и грибы особые, да, мне нужно отлучиться минут на двадцать. Икры осетровой взять.
– Так-таки и взять?
– Неподалеку, километрах в двадцати, рыбоводческое хозяйство. При апластической анемии осетровая икра – отличное лекарство.
– Ага, понятно. И вы за двадцать минут обернетесь?
– Икру сюда подвезут, вернее, в Кунгуевку. Тут двадцати минут хватит.
– Хорошо. Рыбоводческое хозяйство, значит.
– Отменно поставленное рыбоводческое хозяйство. Акционерное общество с ограниченной ответственностью. Порой и напрямую продают, мимо кассы. Хозяйству тоже нужны чёрные деньги.
– Да, вопрос: у меня в столе прибавилось денег, с чего бы это?
– Стол ваш, Иван Петрович, прежде мог открыть только Федор Федорович. А теперь, стало быть, вы. Вы не смотрите, что там замков нет, система хитрая, вроде крыловского ларчика. Хозяину открывается просто, а другому – нет. А те сундуки, где замочки есть – их любой ключом открыть может. Отмычку не подберешь. С виду замочек хлипкий, но он тяжелого железа. Автоген, кислота, я уж о ножовке не говорю – бесполезны.
– Но деньги-то откуда взялись?
– Полагаю, гонорар. Вы ничего особенного последнее время не делали?
– Трудно сказать… – не говорить же, что я ночью был судьей. Да и не землю из городской собственности частнику отдавал. Хотя, может, во сне расценки особые. Или я в первый день от волнения просчитался?
– Деньги полностью в вашем распоряжении, не сомневайтесь, – сказал Войкович.
– Хорошо, не буду сомневаться. Теперь вот: на икру, ваше жалование, вообще на хозяйство…
– Для этого у нас есть специальный ящик, так и зовем: хозяйственный. Денег в нем пока довольно, а будет нужда, я скажу.
– И тогда?
– Теоретически можно разменять на бумажки золото – он показал на золотой сундук, – через
