Уездный врач - Сергей Анатольевич Куковякин
Согласно университетскому уставу 1884 года, я в сей момент — надворный советник. Доцент всё же, это тебе не хухры-мухры. Седьмой класс в табели о рангах. В пехоте и кавалерии такой класс подполковник имеет, у казаков — войсковой старшина.
Карьера моя после переезда в Санкт-Петербург как на дрожжах вверх прёт. Руководство кафедры сейчас решает вопрос о получении для меня положения экстраординарного профессора. Это уже шестой класс, коллежский советник. По-простому говоря — настоящий полковник…
Что дальше? Ординарный профессор, а там и заслуженный… Статский советник. Пятый класс. Почти генерал…
Стоп, стоп, стоп! Куда-то меня совсем в сторону далеко унесло.
Так, вернемся к мултанскому делу.
Источником информации о нем для меня сейчас являлась пресса. Российские газеты, буквально через одну, о нем регулярно сообщали. Ну, словно сговорились общество будоражить.
Как мне уже было известно, дело со скоростью улитки, но всё же дошло до судебного процесса. Присяжные сочли виновными семерых из десяти представших перед судом обвиняемых. В деле можно было уже поставить точку, но защищавший вотяков сарапульский частный поверенный Михаил Ионович Дрягин подал кассационную жалобу в высшую российскую судебную инстанцию — Правительствующий Сенат.
Повод для сей жалобы был чисто формальным — имеющиеся в деле процессуальные нарушения. Однако, в Правительствующем Сенате глубоко поразмыслив решили, что подобные процессы порочат честь Российской империи как христианской страны! Это надо же — человеческие жертвоприношения в самом конце девятнадцатого века! Мултанское дело немедленно было отправлено на новое рассмотрение.
Обер-прокурор Сената Анатолий Федорович Кони, как я опять же узнал из прочитанной однажды после завтрака газеты, высказал своё мнение о мултанском деле следующим образом: «Основания приговора, из которого вытекает, что теперь, на пороге XX столетия, существуют человеческие жертвоприношения среди народа, который более трех веков живет в пределах и под цивилизующим воздействием христианского государства, должны быть подвергнуты гораздо более строгому испытанию, чем те мотивы и данные, по которым выносится обвинение в заурядном убийстве».
Одновременно с этим, мне в тот момент о происходящем конечно же было совершенно ничего не известно, некто из знакомых писателя Владимира Короленко, а именно — Александр Баранов, прислал ему письмо от жителей Старого Мултана и материалы мултанского дела и, памятуя об общественной позиции писателя, попросил его помочь разобраться во всем происходящем.
Короленко, зная не понаслышке быт вотяцкого народа Вятской губернии, тут же выступил через прессу с защитой обвиняемых и энергично стал помогать в доведении их до оправдательного приговора.
Необходимо сказать, что Баранов одновременно написал подобное обращение и к Льву Николаевичу Толстому, но тот отказался принимать участие во всем этом громком деле, вполне обоснованно считая, что даже его высказывания в прессе смогут повлиять на присяжных, хоть и в ответном письме сообщил Баранову, что «несчастные вотяки должны быть оправданы и освобождены независимо оттого, совершили они или не совершили то дело, в котором они обвиняются».
Глава 21
Глава 21 Вечер этнографических чтений
Не хотелось бы повторяться и быть банальным, но… столичная жизнь от уездной отличается как небо от земли. Всё в Санкт-Петербурге происходит как-то быстрее, события на тебя просто ворохом наваливаются. Не успеешь оглянуть — опять солнышко на закат пошло… Что, ещё один день прожит? Так скоро?
Ну, верно — за работой время незаметно проходит, а у меня её было много. Из секционной я буквально бежал в аудиторию, из аудитории — в секционную. Учебной работы мне отмерили много. Поперву я тушевался перед пришедшими на мои лекции, но довольно быстро обвык и всё как по маслу покатилось. Печалило одно — недостаточное внимание обучающихся к судебной медицине. Не проявляли они к данному предмету рвения, чуть ли не обузой считали, а зря…
Ещё одно — я и сам не заметил, как пристрастился в столице к вечернему просмотру газет. Дома их месяцами в руки не брал, а тут телевизора нет, радио ещё не изобрели, так что заменить печатное слово просто нечем.
Вот так и сегодня случилось.
По возвращению на квартиру, что я снимал, был торопливо скинут мундир, вымыты руки, закурена неторопливая папироса…
Неторопливая? Именно так. Днем вкусно покурить не получалось — спешка, спешка, спешка. Вечером же меня никто не гонит, есть возможность с чувством, толком и расстановкой попортить здоровье. Для меня, как судебного врача в этом сомнения нет — много лёгких курильщиков я повидал. Давным-давно пора в столичные газеты опровержения на их рекламу писать. Они же день через день грешат тем, что про пользу от курения пишут.
Да Бог с ним, с курением! Что там с нашими вотяками? Им владельцы российских газет давно уже должны приплачивать — не один я за новостями мултанского дела слежу, а каждая газета денежек стоит.
Ну, кто бы сомневался! Было про мултанцев и сегодня.
О! Даже и не от пера Короленко! Он уже про Конона Матюнина столько понаписал, что тот в России был известнее Шерлока Холмса. Так совпало, что Артур Конан Дойл, заметьте — Конан, опубликовал сборник детективных рассказов про Холмса именно в 1892 году, почти одновременно с мултанскими событиями. Про Холмса на улице спроси — глазами захлопают, а про Матюнина встречного вопросом озадачь, ответят, что это мужик, которого вятские вотяки замолили.
Сегодня одна из столичных газет материал Николая Блинова из Вятской губернии перепечатала. Причем — несвежий. Что, редакция газеты поперек мнения Правительствующего Сената шагает? Языческие родимые пятна на теле Российской империи высвечивает?
Блинов сообщал, что «на другой год после Мултанского убийства, в 1893 году, было жертвоприношение в деревне Гузношур Волипельгинской волости Малмыжского уезда. Старик деревни Нового Трыка Илья Филиппов Белявин показывал (удостоверено официально; также на суде об этом случае свидетельствовал старшина Старотрыкской волости Попугаев): ему вотяк Филипп Андреев говорил, что у них человека молят чрез 12 лет, и ныне (1893 г.) молили в Гузношуре вотяка из-за Вятки, а в прошлом 1892 г. молили в Кибье. В селе Кибье (Елабужского уезда, в 35 верстах от с.
