Сергей Лексутов - Ефрейтор Икс

Командир вдруг резко развернулся и пошел прочь. Одевшись, Павел прошел на кухню. В моечном отделении возня, писк, топот лап. Кожу на спине мгновенно стянуло, будто когтистой лапой, от непроизвольного страха. Тьфу, нечисть! Каждый раз так; входишь вечером на кухню, а там стая, и каждый раз ужас пробирает.

– Ну, я вам сейчас покажу! – свирепо рявкнул Павел, и пошел на станцию.

Котофеич сидел на своем обычном вечернем месте: на приемо-передающей кабине. Сидел, распушившись, и неотрывно смотрел куда-то в поля за шоссе.

– Котофеич! – позвал Павел.

Коротко мяукнув, Котофеич свалился с кабины и трусцой побежал к Павлу. Потерся о сапоги, помурлыкал; надо же, уже соскучился…

– Пошли в казарму, крыс проучим. Совсем оборзели, падлы…

Кот понял. Перестав тереться, прыгнул на дорожку, брезгливо переставляя лапы по щебенчатому асфальту, потрусил вперед. Павел подхватил его, посадил на плечо. Возле окна моечного отделения Павел взял Котофеича на руки, заглянул в окно. Вот они. В ярком свете лампочки, страшные, в своей не звериной, а специфически крысиной сущности, создания помоек и темных подвалов, сидят по краям бака с отходами, свесив толстые белесые хвосты, и будто колдуют.

Почему у Павла к ним такая неизбывная брезгливая ненависть? Обычные ведь живые существа, не хуже других… Кот вертел головой, развесив лапы по сторонам руки, и весь размякнув от удовольствия понежиться на руках лучшего друга. Сквозь стекло он не может учуять крыс, а потому и не видит их. Подойдя к двери, Павел осторожно приоткрыл ее, поднес к медленно расширяющейся щели кота. Мгновенно собирается тугой комок нервов и мышц, яростный толчок когтистых лап в грудь, острый укол когтей, писк, стук, громкая возня. Павел распахнул дверь моечного отделения; посреди помещения сидел ощетинившийся кот, с безумными горящими глазами, в зубах его билась крыса, а остальные, – вот ведь бестии! – и не думали разбегаться, быстро и привычно, как банда шпаны, брали кота в кольцо. Вот уже одна, самая смелая, бросилась вперед – молниеносный удар когтистой лапой, и крыса, извиваясь от боли, отлетает в угол. Павел изо всех сил топнул ногой. Крысы, наконец, увидев его, разбегаются кто куда. Рычание кота поднялось до высочайшего уровня свирепости, и крыса, наконец, перестала биться. Павел медленно перевел дух, ничего себе, ну и встряска… Теперь понятно, почему любимым развлечением русских князей была соколиная охота. Дрожали руки, внутри тоже какая-то странная дрожь и легкость, все напряжение и злоба последних дней ушли, будто растворились в темных глубинах сознания. Краем глаза Павел ухватил какую-то непривычную деталь в интерьере. Подняв взгляд, увидел командира, по плечи торчащего из окна.

– Чем занимаетесь, товарищ ефрейтор? – вкрадчиво осведомился он.

Залихватски приложив руку к пилотке, Павел отрапортовал:

– Занимаюсь котовой охотой на крыс, товарищ капитан!

Капитан несколько секунд буравил его взглядом. Котофеич, все с тем же безумным взглядом, ринулся к двери, попытался открыть ее лапой. Павел распахнул дверь, кот выскочил наружу, снова повернувшись к окну, Павел не увидел в нем капитана.

– Тьфу, черт… И чего он уже которые сутки по роте шляется? Жена что ли выгнала?.. – пробормотал Павел и вышел на крыльцо.

Из темноты доносилось урчание и хруст, Котофеич жрал свою добычу.

Из кочегарки вылез грязный, заспанный Черкасов. После окончания отопительного сезона он занимался "дембельской работой" – строил сарай. Больше, конечно, шастал ночами по поселку, а днем отсыпался, либо в кочегарке, либо в сарае. Широко зевнув, Черкасов сунул руки в карманы, сел на ступеньку крыльца, нахохлился. Павлу вдруг стало его жалко; грязный, какой-то неприкаянный, глупо и никчемно прокантовавшийся два года в кочегарке, даже топить так и не научился толком. Хоть старики когда-то и прилаживались его бить, но тоже ничего не добились.

"А себя не жалко?" – вдруг кольнула мысль. Павел поискал внутри себя сожаление об этих годах. Была тоска, но какая-то неоформленная, не конкретная, а сожаления об этих годах не было. Неужели не зря они прошли? Теперь ведь он на три года позже поступит в Университет. Нет, не зря. Павел занимался делом.

Со стороны гаража послышался звук мотора, ротный "Газик" медленно катил к воротам. В кабине сидел один командир.

– Опять на б…ки поехал… – завистливо протянул Черкасов. – Он Ленку обхаживает. Помнишь, на вечере была? Выше тебя ростом, и такая же толстая… Она никак не дает, а он бесится… – Черкасов вздохнул: – Что поделаешь – сороковой медведь…

Неожиданно поднялась запоздалая злость на командира: какого черта он докопался?!

Павел прошел в казарму, подошел к своей койке и принялся раздеваться. Тут заметил, что букета цветов на его тумбочке опять нет.

– Вот ведь козел… – сказал благодушно, и лег в постель.

На следующее утро, перед разводом, вдвоем с Могучим подтащили ванну к колонке, установили метрах в двух на кирпичи. С помощью позаимствованного в гараже шланга, Павел наполнил ванну. До обеда нагреется на солнце…

После полудня зной придавил землю. На кухне вообще страшнее, чем в адской кочегарке. Не помогает и открытая дверь. Одежда осклизла от напитавшего ее пота и жирных помоев. Домыв посуду и вымыв полы, Павел выбрался на улицу. В первые минуты кажется прохладно, после кухонной душегубки. И тут… Галлюцинация, что ли? От гаража шагал Харрасов, в полевой прапорщицкой форме. Увидев Павла, он злорадно ощерился:

– Все на кухне пашешь, салага?..

Павел хмуро проворчал:

– Что, мало тогда досталось? Хомутовские погоны надел, и хвост задрал?

Харрасов остановился, зло ощерился, выискивая, чем бы отбрить, но Павел полез в карман, вытащил из него патрон, сунул Харрасову:

– Дарю. Там твоя пуля… Ты даже и не знал, что минут пятнадцать у меня на мушке плясал…

Машинально взяв патрон, Харрасов глядел на Павла, и лицо его медленно серело.

– Скажи спасибо, что я тебе только морду начистил… – и Павел медленно побрел к колонке, на ходу стаскивая с себя мокрую рубашку, мокрые брюки… Вот, наконец, и его райская купель. Швырнув одежду на траву, с блаженным стоном погрузился в ванну. Вода теплая, почти горячая. Тело исчезло. Павел закрыл глаза, и все утонуло в кровавом небытие, солнце светит прямо в лицо. Время исчезло. Только ритмично, в такт ударам сердца, напрягается что-то в шее. Павел чуть-чуть повернул голову, исчезло и это. Солнце гладило лицо мягкими, теплыми лучами.

Прошло бесконечно много времени, когда какая-то тревожная нотка, возникшая рядом, заставила его открыть глаза. Над ним склонился командир. По его лицу было видно, что в нем борются бесконечная усталость, и бесконечная бессильная ярость. Павел равнодушно поглядел ему в глаза. Выпрямившись, командир заорал благим матом: