Максим Марух - Игра Лазаря

– Только не жалуйся, тебе же это нравится!

– Только если за этим маячит бурный примирительный секс!

Они уже открыто орали друг на друга, позабыв обо всём на свете.

– Эй, вы чё? – Марс безрезультатно качал обоих за плечи. – Слышь, кончайте…

– Признайся, Лазарь, ты специально этого добиваешься! Сначала идёшь против здравого смысла, нарушаешь все возможные правила, срываешь запретный плод. А потом страдаешь от последствий. И делаешь это с наслаждением! Как же глубоко нужно вонзить в кого-то зубную щётку, чтобы из человека, больше всего на свете презирающего боль, превратиться в законченного мазохиста?

Кровь бросилась Лазарю в лицо. Яника взболтнула лишнего: Марс уже озадаченно разглядывал его. От злости у Лазаря скрутило живот. Он уже собрался ответить ей, так едко, чтобы потом пришлось об этом жалеть, но лишь беспомощно надул щёки и со свистом выпустил наружу воздух. Впервые в жизни он потянулся за словом в карман и нащупал там пустоту.

Поднявшийся шум медленно, но верно вырывал Догнана из объятий Морфея. Здоровяк тяжело засопел, перевернулся обратно на спину и зашевелил разбитыми губами. Запёкшаяся кровь напоминала подсохшее вишнёвое варенье.

– Пожалуйста, перестаньте! – взмолилась Хеспия, хватая Янику за руку. – Он вот-вот проснётся! Вы уйдёте, а он потом всю ночь не даст мне покоя. Если он начнёт домогаться, я с ума сойду. Прошу, хватит. Уходите. Уходите!

Втроём они выползи наружу, оставив Хеспию наедине с её страхами. Автохтоны спали: отовсюду слышался здоровый беззаботный храп.

– Вы чего там устроили? – недоумевал Марс по пути к шалашу. – Я думал, ещё чуток, и в глотки друг другу вцепитесь.

– Я – Ангел, вы – мои похитители, – напомнила Яника. – Вошла в роль и не смогла остановиться.

Она старалась говорить как можно беззаботнее, но всё равно не смогла скрыть звенящие нотки напряжения в голосе.

– Аналогично, – поддержал Лазарь. Под кипящим котлом злости выключили конфорку. – Вогнала меня в роль, а я чуть не вогнал в ответ. Наш юный Станиславский поверил?

Марс выкатил нижнюю губу:

– Не знаю, кто такой Станиславский, но вам двоим этот тип точно бы поверил.

4

Перевалило за полночь. В спёртом воздухе витали типичные больничные запахи: хлорки, спирта, медикаментов, нестиранного белья. У потолка неприятно жужжали пожелтевшие люминесцентные лампы. Шаги на пустынных лестничных маршах отдавались одиноким шаркающим эхом: Лазарь и Яника уверенно вели Марса на второй этаж травматологического отделения Центральной Городской Больнице им. Семашко. Обоим уже приходилось бывать здесь прежде, а теперь вот пришлось и Сенсу.

Дара встречала их в коридоре. Издав странный истерический писк, вскочила с ободранной лавки и бросилась им навстречу. Заключила Янику в крепких объятиях и ударилась в сбивчивые объяснения, какой это был ужас, ужас, ужас! Заострённое личико покраснело и оплыло, как после долгой истерики, но без истерики. Воспалённые глаза плакали, но без слёз.

Из кабинета старшей медсестры вышла задумчивая Айма. Чеканя шаг по трескучему линолеуму, японка пересекла пустой коридор (время было позднее, и все пациенты уже лежали в палатах) и подошла к остальным. Выдавая всем по синему целлофановому шарику, она деловито поясняла, что уговорить Валентину Егоровну пустить всех к Сенсу стоило неимоверных усилий, что выбить удалось всего двадцать минут, и что надо немедленно свернуть все разговоры и развернуть бахилы, дабы не создавать ей лишних проблем.

В этом была вся Айма: первым делом расставить акценты на своих заслугах, а потом весь день ловить ртом благодарные взгляды. Избежать язвительного замечания от Лазаря ей помогла лишь подплывшая косметика на раскосых глазах.

Палата Сенса оказалась ВИП: две пустые койки, телевизор, холодильник. Сюда его определили временно, пока не освободится свободная койка в общей палате. Из-за страшного гололёда травматологии всего города буквально ломились от бесконечного потока «поломанных» граждан. По словам Аймы, им вообще крупно повезло, что их пустили на порог.

К чести Сенса, своё место в потоке он занимал вполне заслуженно. Три сломанных ребра, трещина в левой бедренной кости, надломы обоих предплечий, перелом трёх пястных костей и двух пальцев на правой руке. Всё это сбрызнуто бесчисленным количеством ушибов разной степени тяжести там, где руки не успевали закрывать туловище от соприкосновений с железной арматурой.

Навещать Сенса, скованного гипсовым коконом и «приплющенного» обезболивающими, казалось Лазарю пустой тратой времени. На трагический пересказ Дары о том, что довело Сенса до жизни такой, главный герой истории реагировал вяло. В лучшем случае оглядывал друзей пьяными глазами и слабо улыбался, изредка вставляя нечленораздельные звуки. Судя по тому, с какой охотой он шёл на контакт, ораторские способности Аймы и сговорчивость старшей медсестры не вызывали в нём ничего, кроме грусти по украденным двадцати минутам сна – здесь они с Лазарем совпадали во мнениях.

Единственным, что удерживало Лазаря в палате, была сама история. Его буквально разрывало от нетерпения сопоставить события в яви с драмой, развернувшейся на берегу безымянной реки внутри инсона Ника. Все свои догадки по этому поводу он решил на время придержать.

По словам Дары, сначала всё шло по плану. Как и было условлено, она позвонила Нику и назначила встречу на шесть вечера в коттедже. Ровно в шесть Ник стоял на крыльце и давил пальцем на кнопку звонка. Дверь открыла баба Ната – специально приручённая бабулька, согласившаяся сыграть эту маленькую роль исключительно из чувства глубокой симпатии к Инь и Ян. Всё, что от неё требовалось – сообщить Нику, что «Сонечки ещё нет дома», но не приглашать подождать внучку дома.

В машине Ник проторчал больше двух часов. Всё это время Айма следила за его состоянием из окна второго этажа. То, что она оттуда видела, Дара пересказывала с нотками сострадания в голосе.

Каждые пятнадцать минут Ник выскакивал из машины на середину дороги и жадно выкуривал сигарету, задумчиво щурясь вдаль. К исходу второго часа сигареты кончились. Тогда он стал выпрыгивать на улицу просто так, чтобы померить шагами дорогу, поминутно вглядываясь в горизонт. Когда во время одной из таких вылазок на водительской дверце «Нивы» осталась глубокая вмятина от ботинка, Айма поняла – клиент достиг кондиции.

Дальше тоже, как по нотам. Белая «шестёрка» Сенса подъехала к дому в половине десятого. В течение пяти следующих минут из машины никто не выходил, но двигатель продолжал работать. Потом он заглох, дверцы открылись, и Сенсор с Дарой одновременно вышли наружу, лучисто улыбаясь друг другу через крышу. На улыбках Лазарь особенно заострил внимание, режиссируя эту маленькую пьесу. Они-то и стали для Сенсора роковыми.