Сны разума - Дари Псов
Никому не советую встречаться со своими представлениями в чужих разумах. И особенно в своём. И "вонючий ублюдок"? Лучшее, что может придумать разум дворецкого. Его разум менее взрослый, чем всё остальное.
– Мне нужно собраться с мыслями, – отвечаю я себе. – И поговорить с умным собой.
Я понял, что происходит. С моей работой вольно-невольно изучаешь основы психологии. Они разворачиваются прямо на твоих глазах и часто пытаются убить тебя. Если у людей уничтожено эго, то оно подменяется эгом псионика, влезшего в их разум. Я понимаю, что нахожусь на месте Вудсворта. Эти демоны – его окружение, его судьи, его воспитатели. Детские травмы. Чудно. Мой хлеб насущный. И Вудсворт не убивал хозяина, иначе бы в этом театре была бы соответствующая сцена. Подобный эмоциональный отпечаток нельзя подавить. А эта сцена с моим обвинением – это результат моей собственной глупой шутки, что дворецкий – убийца.
– ГОВОРИ, ГЛУПЫЙ ДЕГЕНЕРАТ! – не выдерживаю я своей паузы. Тупой агрессивный громила.
Я глубоко вздыхаю.
– Я не убивал Лонгфорда, – говорю я.
– Какая прекрасная ложь!
– Актёр!
– Ужасная игра!
"Неправильно!" – буквы оседают в глазах, как горячий пепел. Я моргаю, но они всё ещё там, вплавленные в сетчатку, как занозы, и виски привычно заныли, играя свою дрянную симфонию. Тьма снова накрывает меня, шум преисподней в зале усилился.
– Хорошо, – говорю я, выпрямляясь. – Если это то, что вам нужно… Я убил его, – говорю я, и слова выдавливались из меня, как ржавые гвозди из доски.
"Правильно!" Титры исчезают. Зрители затихают.
– Правильно, – говорю я, и мой голос звучит как похвала.
Я исчезаю во тьме, и я остаюсь один на сцене.
Тьма не спадает. Она становится плотнее, липнет к телу, словно хочет стать моим вторым плащом. Нет, спасибо. Воздух тяжёл, застоявшийся, как старое вино, которое не имеет ни запаха, ни вкуса, а лишь отравляет. В этом месте никто не дышал давно. Столетиями. И кажется, что я тоже здесь не для того, чтобы дышать.
Я стою в круге света, а за его границами весь остальной мир. Титры появляются в воздухе, как выжженные на плёнке:
"Обвиняемый: Детектив Декарт Рейнс."
Я сжимаю кулаки. Хорошо, раз так – сыграем.
"Ваша вина: неспособность подчиняться порядку."
"Приговор: что решит публика."
Тишина. Мёртвая, но всепоглощающая. Потом первый шорох. Они начинают вставать. Один за другим. Зрители. Судьи. Палачи. Один за другим. Шорох ткани, хруст суставов, скользящий звук шагов. Медленно, спокойно, смакуя неизбежность.
– Вот оно что… Спектакль окончен, – говорю я, скользя взглядом по уродливым лицам. – А где мои аплодисменты?
Звук. Нечто среднее между шипением змеи и шелестом сухих листьев, разлетающихся под сапогами. Их многообразные рты не открываются, но я слышу их.
– Ты не поклонился.
– Не следил за осанкой.
– Не знал своих реплик.
Они делают шаг. Я делаю шаг назад.
– Он хочет бежать.
– Как трусливая крыса.
– Твоих родителей больше нет.
Я напрягаюсь.
– Я не бегаю, – говорю я. – И уж тем более не перед чёртовыми театралами.
Они делают ещё шаг. Начинают медленно, с величием, подниматься на сцену, словно пройдя черту, они становятся актёрами. В сцене "линчевание детектива".
– Верни мои револьверы, чёртов дворецкий! Ты не убийца, я понял! – кричу я, но мой крик не имеет силы.
– В защите от заслуженного наказания отказано, – спокойно объясняет Вудсворт.
Они делают ещё один шаг, я пытаюсь расширить пространство между нами, которое с каждым моментом становится всё теснее. Но вне света тьма имеет плотность вязкого болота. Манифестация логики кошмара!
Холод пропитывает кости. Вокруг только чернота, которая сама настроена против меня, и нечеловеческие адские фигуры. Теперь их морды потеряли ту сонную спесь, что была в начале. Глаза расширяются, как у безумных, губы обнажают хищные клыки, а из пальцев вытягиваются когти.
"Решение принято."
Они бросаются вперёд. Демонический театр заканчивает своё представление.
Реальность
Я резко вынырнул из кошмара, будто пуля из ствола, с дымом и треском. Мир вокруг всё ещё плыл, стены особняка покачивались, словно потеряли равновесие за компанию. Голова пересохла, во рту гудело, лёгкие отказывались сотрудничать, а тело ощущалось так, будто его пропустили через мясорубку. Пару сотен раз. Но Захар и Данил успокаивающе тяжелели руки.
Вудсворт!
Дворецкий, ссутулившись, сидел, обхватив голову руками. Его лицо, обычно безупречно сдержанное, сейчас выглядело выжженным. Глаза подёрнулись мутной пеленой, губы дрожали. Слова рвались из него, но падали обратно, как камни в сухой колодец.
– Диссоциация, – выдохнул я, растирая ноющие виски.
Грубый выход. Без подготовки, без якорей, прорвал чужие границы разума. Действительно тупой бугай. Это было похоже на попытку выдернуть шнур из тысячевольтной розетки, дёргая прибором.
– Эй, Вудсворт, – мой голос звучал более хрипло, я присел на корточки перед дворецким. – Ты здесь?
Нет. Глухая тишина. Только тяжёлое дыхание.
– Отлично, – проворчал я. – Значит, новую комнату ты мне не покажешь.
– Что… Что вы с ним сделали?!
Служанка. Она подбежала к Вудсворту, встала на колени рядом с ним и осторожно коснулась его плеча. Я сделал пару шатких шагов назад, пропуская девушку.
– Мистер Вудсворт? Вы меня слышите? Всё хорошо. Всё в порядке.
Она лгала тихо, успокаивающе, её пальцы сжали его запястье, будто держали треснувший фарфор.
– Он должен прийти в своего скучного себя через пару часов, – пробормотал я, всё ещё терзая свои виски. – Надеюсь.
– Надеетесь?! – её голос сорвался. – Что вы с ним сделали?! Он едва дышит!
– Я не нарочно.
– Не нарочно?! – её глаза вспыхнули. – Вы пришли сюда, вы… влезли в его голову, а теперь просто говорите "не нарочно"?!
Она повернулась обратно к дворецкому, её пальцы пробежались по его запястью, проверяя пульс.
– Ему нужно лечь. Он не должен так сидеть. Помогите мне.
Я вздохнул, но подчинился. Вместе мы осторожно подняли Вудсворта и уложили его на его кровать. Его дыхание было ровным, но лицо оставалось в другом мире. Чудовищном мире его самого. Служанка провела рукой по его лбу, убирая непослушную прядь с влажной кожи.
– Я останусь с ним, – её голос стал тише, но в нём ещё слышался упрёк.
– Мне нужно к сыну покойного.
Её губы сжались в тонкую линию. Она снова посмотрела на Вудсворта, а затем встала.
– Я отведу вас.
Мне казалось, что преданность должна была выглядеть иначе. Только что я выбил из сознания человека, и что же делает служанка? Ведёт меня к юноше, сыну хозяина дома. Человеку, в чей разум я должен погрузиться, подвергая такому же риску. Все эти люди вежливо склоняют головы перед благородными, подают чай с отточенной грацией, стоят по струнке, когда этого требуют. Но
