Йольские забавы - Елена Чаусова
Самим жителям холмов эбед был нужен для того, чтобы чувствовать друг друга, обмениваться ощущениями и переживаниями, не произнося слов. Эс ши всегда могли выбирать, насколько глубоко им воспринимать чужое и поддаваться ему. Люди — не могли, за исключением хорошо обученных колдунов, люди проникались любыми эмоциями жителей холмов, которые те распространяли вокруг. И впечатлялись до глубины души, поскольку люди всегда впечатляются теми, кто вызывает у них сильные чувства. Однако не бегут в койку с каждым, кто их впечатлил, с каждым, кто вызвал у них симпатию, или даже желание и влюбленность.
Просто у эс ши получалось очаровывать людей чаще, чем у людей друг друга, но между «чаще» и «всегда» все еще лежало огромное расстояние. И еще один нюанс, разумеется, заключался в том, что жители холмов могли очаровать только тех, кем и сами были очарованы. Поскольку те, кто нравился эс ши, ощущали исходящие от них приятные эмоции, а вот те, кто им не нравился — совсем наоборот. Так что Кайлен мог соблазнять женщин и запугивать преступников с примерно равным успехом.
И, разумеется, все чужие эмоции — в том числе, и человеческие — он мог ощутить тоже. И сейчас, в минуту близости, выбирал поддаваться им, тонуть в них целиком и полностью, чувствовать каждое ощущение Марии от его прикосновений почти так же остро, как собственное. И делиться с ней каждым своим ощущением. Это было похоже на вихрь, который раскручивался все сильнее, подпитывая сам себя: от ее чувств становились сильнее его чувства, от его чувств становились сильнее его чувства — и так по кругу.
Люди так умели только если были колдунами или по-настоящему глубоко любили друг друга. Поэтому во всех остальных случаях у них в постели творилась зачастую какая-то совершенно отвратительная ерунда. Им бы, по-хорошему, следовало всех остальных случаев тщательно избегать, им и Церковь то же самое говорила. Но почти никто по-настоящему не слушает церковников, хотя многие старательно кивают и пытаются соблюдать формальности.
Поэтому Кайлен выглядел отвратительным бабником в глазах формально блюдущих благопристойность и неумеренно сентиментальным придурком в глазах настоящих отвратительных бабников, вроде Вирджилиу. В своих же собственных глазах он уж точно выглядел получше и десятков добропорядочных супругов, которые не удосужились хоть раз всерьез задаться вопросом, что там чувствует их жена, находясь с ними в одной койке; и десятков дамских угодников, также заинтересованных исключительно в собственных ощущениях, причем исключительно телесных.
Кайлен занимался любовью так же, как люди писали картины или играли музыку, во вдохновенном творческом порыве, в поиске тонкой выразительной гармонии в каждом движении, в каждой ласке и каждом поцелуе. Так, как и следовало совершать действо, которое способно создать новых живых существ. Так, как и следовало совершать любой сильный ритуал. Так, как и следовало прославлять жизнь.
И это было очень-очень хорошо, так прекрасно, что потом, когда все закончилось, не сразу вышло прийти в себя. И они лежали тихо в подступившей темноте, почти не двигаясь, успокаивая дыхание, только Мария тихонько гладила его кончиками пальцев по плечу, а он неторопливо перебирал ее кудри, запустив в них ладонь. Но в конце концов она все же приподнялась, села и потянулась к стоящей рядом керосинке, чтобы ее зажечь.
— Не хочу говорить в темноте, — сказала она. — Хочу видеть твое лицо.
Огонек затеплился и задрожал, и Кайлену стало видно не только лицо: свет лампы очерчивал с правой стороны контур ее волос, шею, плечо и грудь — выглядело восхитительно, как на картине.
— Какая же ты невозможно красивая… — довольно проговорил он и потянулся к ней, чтобы провести ладонью по этому оранжевому светящемуся контуру снизу вверх.
— Кайлен… — Мария жалобно заломила брови. — Да погоди ты! Я ж обещала тебе сказать!
— Говори, конечно, — тут же серьезно согласился он, но руку не убрал, только остановил на полпути. — Я все еще волнуюсь, между прочим. Хоть и отвлекся… очень сильно.
Она закусила губу, и вид у нее сделался еще жалобнее.
— Ко мне… свататься сегодня приходили, — наконец выпалила она и уставилась на него умоляющим взглядом, будто он ей сейчас должен был срочно объяснить, что ей с этим делать.
«Пить надо было меньше, — первым делом подумал Кайлен. — Хотя бы вполовину». Если бы он не набрался на спор до настолько полуосмысленного состояния, еще тогда бы прекрасно все понял. Его внезапные мысли о женитьбе не были собственно мыслями, они были кэтаби, предчувствием. Всех своих женщин он ощущал прекрасно, даже если они не были рядом. И уж такие важные события в их жизни, как грядущие предложения руки и сердца, предвидеть не просто мог, а должен был. Время зимних праздников было временем помолвок, и у людей тоже — вот уж не великой сложности предсказание, в самом деле.
— А ты за него замуж хочешь? — первым делом спросил Кайлен. — Это же самое главное.
Мария очень тяжело вздохнула, а потом честно созналась:
— Хочу…
— Ну так и хорошо же, — рассудительно-благостным тоном сказал Кайлен, погладив ее по щеке и заправив каштановую прядь за ухо. — А боишься ты тогда чего, моя хорошая?..
У нее снова сделался очень жалобный вид, и Кайлен решительно обнял ее за талию и притянул к себе в объятья. Мария завозилась, поудобнее устраиваясь у него на плече, уткнулась носом ему в шею и грустно сказала:
— Боюсь, что когда я замуж выйду, ты сюда приезжать перестанешь.
* * *
Они с Марией, разумеется, обсуждали будущее. Причем начала тогда разговор сама Мария и была очень разумной и рассудительной, как и положено хорошей ведьме. Сказала, что замуж вовсе не спешит — ведьме можно, потому что хочет найти по-настоящему хорошего и подходящего мужа — ведьме нужно. Иначе она «неподходящего» мужа быстро в могилу загонит, не дожидаясь кучу лет его естественной смерти, как дожидалась Нада.
Но замуж Мария хотела, пускай и позже. И, разумеется, вовсе не за Кайлена — зачем деревенской ведьме дворянин из города? Она говорила, что как-то раз себе это в подробностях представила и поняла, что
