Аврора. Заря сгорает дотла - Кейт Андерсенн
Сумочка от Чака на столе молча кричала, что не было это предрассветным видением… Ни Фарр, ни Чак. Аврора вздохнула и принялась переодеваться.
Кастеллет предложил в качестве примирения цикорру. Какой-то мальчик доставил булочки с дворцовой кухни от Кунста. Под булочки они обсудили партнерские торговые дела. В глаза друг другу не смотрели, старательно делая вид, что предрассветного разговора никогда не случалось, говорили ровно. Но идею собирать и доставлять диковинки Чарльз поддержал, пусть и не горячо, как обычно все иное.
Проблема недостатка товаров решилась сама собой: пришло трое альпурхцев с дерюжками, калебасами и крученой шерстью на продажу. Захариус снова предложил картины, и на сей раз Ро взяла. Ниргаве — а это она была во главе топольцев — даже прикупила одну. Ту, что называлась «Сила воли» и изображала темный силуэт подростка, бредущего по лесной дороге в грозу, Ро повесила в выставочном зале.
Кастеллет даже не попытался подтрунить. Он, вообще, ушел почти сразу после цикорры. Сказал, что «за диковинками». И попытался подмигнуть, как прежде. Вышло так себе.
После обеда пришла доставка из Мерчевиля, и потом Ро засела в кабинете за письма. Самому Хьюго Блэквингу, Гримо, бабуле Вив, Таурону. Кастеллет обещал отправить своим соколом вечерком.
Вечерком же — ужин у Гаррика на троих — Тиль и Чак в студию — и репетиция. Стемнело, строителям и устроителям пришлось прервать работы, и сцена была свободна. Стены благоухали свежей светлой краской, и стало сразу светлее и места больше, хотя дыра в потолке существенно уменьшилась. Чак отправился проводить Тильду до башни, Ро попыталась вылезти на крышу оперы глянуть на звезды, но верхняя дверка была заперта на ключ. Пришлось повздыхать и потащиться домой без сил.
В комнате ждал Фарр с мешками под глазами, а в вазе — все та же гипсофила.
— Ты так не выздоровеешь — сколько можно прыгать по потайным коридорам, — проворчала Ро. — Я бы тебе предложила чаю, на Кастеллет может вернуться в любой момент.
— Все, о чем я мечтаю — это поскорее протянуть ноги, — признал дознаватель.
— Я тоже. Тебе бы еще под ногу подушку положить… Постой, подложу. Эй, ты и сегодня пижамы никакой не взял?!
— А что такое пижама?
— Ох, темнота ты, темная твоя светлость… Знаешь, я как-то не планировала, что став «просто друзьями», мы будем спать в одной кровати.
Фаррел зевнул.
— Ох, Ро, мы спали в одной кровати еще когда были врагами… Не делай из мухи слона.
— Я делаю из мухи слона, по-твоему?!. Даже мне теперь не говори про нареченных!
Вот так они и стали жить: Фарр приходил тайком через кабинет по ночам и они засыпали, перекинувшись парой слов перед сном. А утром она пила кофе с Кастеллетом и обсуждала дела торговли и искусства.
И теракта будто бы никакого не планировалось. А вместе с тем… что Чак, что Фарр были подозрительно задумчивы за всеми этими разговорчиками.
Лавка с труднопроизносимым названием Tu peux venir quand tu veux делалась все более популярной. Правда, местные ее окрестили «Тю пёкс», и дело с концами. Ро сдалась и заказала новую вывеску, чтобы не щеголять опасным знанием.
К концу месяца в «Тю пёкс» можно было приобрести и жир морских медведей, и розовые браслеты-светилки из мигмара с моря Духов (все началось с того, что Фарр написал ювелиру, чтоб привести в приличный вид Аврорину защитную ларипетру), и вино с вулкана острова Сольдо, и вяленый овечий сыр из Бубильона, и, конечно, кружева бабули Вив. Гримо лично доставил презепе «дворец Чудесного Источника», а вот «явления Видящего» так и не нашел.
Презепе планировалось вручить в качестве подарка императрице перед премьерой. Ро убедила Тиль произнести восхвалительную речь.
Стольный дышал предвкушением праздника и полнился разноперыми приезжими. Гаррик солировал в своем понемногу улучшаемом «От пуза» до ночи, из лапшичной «Руззи» то и дело доносился смех, лавочки улицы Третьего Луча могли бубрики солить на зиму.
Репетировали, когда у строителей был перерыв на обед. Захариус травил байки вместо того, чтоб сидеть молча, и режиссеры Гаррик и Ро решили: пусть так оно и будет.
А Опера становилась все больше похожа… на классическое представление Авроры об Опере. И теперь поджилки тряслись, когда она думала, во что ввязалась. Это если в принципе не думать о вероятном теракте.
И вот… настал великий день премьеры. Под оконченный купол подняли люстру — в трех круглых желобках горел жир морских медведей.
И она, в розовом платье и с диадемой, выглядывает из-за портьеры украдкой… В полный ярко освещенный зал, где и партер, и пять лож, и золотые вензеля на стенах, и белые кресла, которые этот самый свет делает какими-то… нездешними. Ро теребит закрытый браслет-светилку и думает, что именно эту люстру будет удобно уронить в зал. Правда, противовесы есть по всем четырем углам…
— Волнуешься?
Это подошел сзади Кастеллет. Такой… сказочный в темном (впервые) костюме и такой… как прежде. С веселыми и озорными огоньками в глазах.
— Ты великолепна, милый партнер, ты знаешь? — и так искренне, открыто улыбнулся.
Аврора почему-то вздохнула с облегчением. Так не улыбаются люди, у которых камень за душой. Значит, он принял правильное решение. И если люстру и сбросит кто, то не Чак, а Джарлет. А тот у Фарра под наблюдением — дознаватель обещал. И… ничего страшного не случится.
— Я ведь не пела никогда… на сцене, — сказала Ро, заправляя прядь волос за ухо.
И вдруг почувствовала их: пикси. И этот парализующий ужас. Морские медведи! Только этого не хватало!
— Ну, ну, — взял Чак ее ладони в свои. — Никто не поет так, как ты. Половина народу тебя обожает, вторая половина — слышала. Да и я рядом.
Ро усмехнулась. Вот же… болтун и позер.
— Императрица меня не жалует, — покаялась она. — И, боюсь, даже речь Тиль и презент якобы от города… ее не умилостивит.
— Малышка Ис верит, что в тебя влюблен тот, в кого влюблена она, — пожал Чак плечами. — Надо просто, чтобы она поверила, что ты ей не угроза.
Аврора поперхнулась.
— Что, прости?..
— Мы что-то придумаем, не думай ни о чем, кроме Авроры, — снова подмигнул Кастеллет и убёг.
Ро шумно выдохнула и поджала губы. Что за… Морские медведи, нет, ну серьезно?!
А на сцене Тильда начала свою речь.
Это очень странно, что страх отступает только
