Игорь Поляков - Доктор Ахтин

Круговорот, из которого нет выхода, но зато есть множество входов. Прими решение, сделай шаг, и твое тело встанет у конвейера, а у сознания скоро созреет наивная мечта — найти выход.

У меня за спиной Лариса с Верой Александровной что-то живо обсуждают. Вера Александровна — тоже врач отделения, которая отдала медицине двадцать лет. Я поворачиваюсь и смотрю на неё — есть люди, которые наслаждаются тем местом у конвейера, которое они занимают. Им выход не нужен. Они счастливы тем, что имеют. Они полагают, что служат людям и отдают всего себя этому служению, но — такие люди просто приспособились к конкретной ситуации, и, найдя оправдание своему бездействию, медленно двигаются к своей смерти, в то время как лента конвейера движется мимо них.

— Вы, Миша, считаете, что я не права? — спрашивает Вера Александровна, и я понимаю, что не знаю, о чем конкретно они говорят.

— Извините, Вера Александровна, я отвлекся и не слышал, о чем вы говорили, — виновато говорю я.

У Веры Александровны на лице возникает гримаса, словно она хотела сказать, что вечно эти мужчины витают в облаках:

— Мы говорили об эвтаназии. Я считаю, что смертельно больной человек вправе решить для себя, уйти ему с помощью врачей или нет. А у врача должно быть право выполнить последнюю волю пациента. Вот. А Лариса Дмитриевна считает, что бывают такие случаи, когда неизлечимо больной человек выздоравливал, не смотря на прогнозы врачей.

— Да, мы считаем, что человек умрет, мы говорим ему об этом, порой даже говорим, сколько ему осталось жить, называя конкретные цифры. Пациент верит нам и принимает решение об уходе из жизни, но — если мы не правы, если мы ошиблись в диагнозе, — говорит Лариса, — то, в этом случае, эвтаназия будет убийством. То есть, я хочу сказать, что это мы, врачи, подталкиваем человека к тому или иному решению в отношении эвтаназии, но — мы не Боги! Мы можем ошибаться!

— Но — это казуистические случаи, — взмахнула руками Вера Александровна, — и как мы можем знать, когда человек выживет, а когда все равно умрет, даже не смотря на все наши усилия? Кстати, за рубежом в некоторых странах Европы уже практикуют возможность эвтаназии, и вполне успешно. Я читала недавно статью в газете.

— Если законодательно поставят эвтаназию на поток, то это уже будут не казуистические случаи, а реальные люди. Пусть их будет немного, но каждый раз вводя смертельную дозу лекарства, мы будем думать о непредсказуемости жизни. И, убивая этого пациента, не будем ли мы прокляты?

Лариса говорила негромко, внешне выглядела спокойно, но я видел, что она читала об эвтаназии и думала над этой темой. Лариса уже давно имела свое осознанное мнение по данному вопросу. А вот Вера Александровна никогда не думала ни о чем подобном, просто именно сегодня пациент из её палаты попросил избавить его от боли. Она увидела его глаза, и — впервые подумала об эвтаназии, как о том, что происходит рядом с ней.

— Высокомудрые мои, — говорю я вычурно, — вы обе правы, и ваш спор не имеет смысла. В нашей стране сейчас смертельно больной человек имеет право хотеть умереть, а врач не имеет право выполнить последнюю волю пациента. Если же закон об эвтаназии когда-нибудь будет принят, то это вовсе не означает, что врач будет обязан выполнить желание пациента. И главное — избавляя от боли умирающего человека, не посягаем ли мы на святое? И если уж мы говорим о жизни и смерти, то, что мы знаем об этом? Может, предсмертная боль дана человеку, чтобы он понял то, о чем всю жизнь не задумывался, а тот, кто умирает быстро и безболезненно, осознал истинность жизни давным-давно, и не нуждается в этом?

— Вы о роли Бога в жизни и смерти? — спрашивает Вера Александровна. — Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Я о человеческой душе, — говорю я и, чуть помолчав, продолжаю, — может, это необходимо для душевного равновесия человека, может, в этом истина. В конце концов, что мы знаем о смерти, кроме того, что мы изучали на патологической анатомии?

— Вы что-то не о том, Миша, — скривив губы, говорит Вера Александровна.

Я пожал плечами и отвернулся.

Каким бы образом человек не умер, живые никогда не узнают, какая последняя мысль возникает в его сознании. Я знаю, что боль нужна для того, чтобы счастливым покинуть этот мир.

13

Человек может умереть сам от болезни или старости. Человека можно убить — быстро и безболезненно, или долго и мучительно. В любом случае это будет всего лишь разрушение внешней оболочки. Тело человека погибнет, а личность и жизненная сила канут в вечность, никоим образом, не послужив Богу.

Тень покинет человека, имя сотрется из памяти, птица взлетит к горизонту, тело сгниет в земле.

«Ах» для неба, труп для земли.

Чтобы этого не случилось, необходим ритуал сохранения тела. Тогда двойник человека или Бога будет жить вечно в загробном мире. Так думали древние египтяне, создавая мумии и воздвигая пирамиды. И так я обставляю свои жертвоприношения, потому что уверен в том, что Богиня ждет меня в Тростниковых Полях.

Я верю в это, и поэтому «кА» Богини пребывает со мной все эти долгие безумные годы. Её тело пребывает в сохранности в месте, которое я лично создал.

Её имя хранится в моей памяти.

Её тень живет в каждом движении моих рисунков.

Её лик я вижу всегда, куда бы ни упал мой взгляд.

Жертвы, которые я приношу своей Богине, послужат ей, приближая меня к Тростниковым Полям, где мы снова встретимся.

В этом мире теней после моих жертвоприношений становится чуть темнее, что так прекрасно для меня. Во тьме больше шансов почувствовать её рядом, — тепло руки и тихий голос. И чем больше я принесу жертв, тем ближе я буду в своих бессонных ночных видениях к ней. И придет момент, когда не будет необходимости рисовать Богиню — я встречу её на длинном пути к миру и спокойствию. Главное, не торопиться, чтобы число жертв было достаточным, а я мог служить Ей. И пусть моя миссия растянется на всю жизнь, — дорога к Богине многотрудна и сложна, и тем значимее достижение мечты. Пусть мне придется убить десятки теней для достижения своей цели. Порой мне кажется, что они заслуживают этой участи даже больше, чем тараканы, которых люди постоянно убивают.

После того, как Она ушла от меня, я не сразу понял свое предназначение. Мне потребовался год, чтобы осознать. Мутный для моего сознания год, когда дни становились мукой, а ночи — бесконечными бессонными мыслями.

Целый год, чтобы осознать.

И принять.

Но зато, когда осознание пришло, все встало на свои места. Появился смысл в жизни, и тени вокруг меня стали объектом моего пристального внимания. Я начал искать будущих жертв, потому что не каждая человеческая тень подходила на эту роль. А уж если быть совсем точным, на роль будущих жертв походили единичные тени. Найти их стало в некотором роде проблемой.