Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

«Какой еще сущности? И почему тайной?» — Стас принялся тереть виски. Нет, работать с информацией такого рода и выискивать в ней сведения, интересные еще и с точки зрения госбезопасности, оказалось гораздо сложнее, чем хотелось бы.

— Ну как? — спросил Вовка, подходя к столику Стаса и закрывая крышкой объектив цифрового фотоаппарата.

— Да никак! — Стас оторвался от экрана портативного компьютера, откинулся на спинку рабочего кресла и протер глаза.

— Утомился?

— Рука бойца колоть устала!.. Вот сижу дурак дураком и пытаюсь понять, чем секвенция отличается от модуляции. В компьютерном переводе! Нет, Вовка. Музыковед из меня — никакой.

— Из меня тоже, — вздохнул Вовка. — Пойдем лучше кофе выпьем.

В баре напротив музея друзья наткнулись на профессора Сарачено. Он стоял у стойки, оживленно переговаривался с барменом и прихлебывал из бокала красное вино.

— Друзья мои! — воскликнул профессор. — Я как раз шел забрать вас из душного архива. Да вот забежал поболтать с Франческо! Франческо, познакомься — это музыкологи из России. Изучают нашего Виральдини.

При слове «музыкологи» Стас и Вовка синхронно передернули плечами. Бармен белозубо улыбнулся и часто-часто закивал.

— По бокалу кьянти? — спросил Сарачено. И, не дожидаясь ответа, сделал заказ. — Присядем.

Все трое уселись за столик в углу. Чокнулись.

— Превосходное вино… — сказал Вовка.

— Ну как? — спросил Сарачено. — Почерпнули что-нибудь из архивной работы?

— Да… — неуверенно сказал Стас. — Вопросов, правда, прибавилось.

Профессор оживился.

— Это неудивительно! — сказал он, отпив немного вина. — Например? Каким словом вы охарактеризовали бы ваш вопрос? Попробуйте ответить не раздумывая!

— Ну… если не раздумывая… сложно, конечно. Наверное, словом «счастье». Ну, а если двумя-тремя словами, то «право на счастье».

— Браво, очень интересно! Поясните!

— Да тут кто бы нам пояснил… — потерянно сказал Стас. — Лично мне не понятно, неужели человек, писавший такую музыку, не заслужил права на счастье?

— Вы ошибаетесь, Станислав! — ответил профессор. — Все дело в том, что Счастье — это не право человека, как иногда принято думать. Это его обязанность. Потому что не быть счастливым — это грех!

— Почему вы так думаете? — рассеянно проговорил Стас.

— Это не я так думаю. Это нормальная позиция. Обязанность человека по отношению к Богу — это БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ! А по отношению к ближнему — доставлять ему удовольствие и уменьшать его боль.

— То есть делать счастливым еще и его?

— А вот и нет! Запомните, ни один человек не способен сделать другого счастливым. Ни один. Только он сам! И глупо ожидать этого от других, а тем более требовать… Виральдини не требовал от Анны счастья. Он просто любил ее.

— Но это ее… «нестарение»… Поразительно и невероятно.

— Станислав, вы — ученый. Неужели вы не допускаете существования в мире того, что лично вы не можете объяснить?

Москва

Часы с пестрым маятником показывали пятнадцать минут шестого.

Бурик проснулся от какого-то странного чувства. Только что он видел сон, но уже не мог вспомнить, о чем. Но этот сон не давал ему покоя. Кажется, его кто-то звал, снова просил о помощи. И опять всплыл в голове давний кошмар, который так четко врезался в память. Бурик не имел привычки запоминать сны, но тот был исключением.

Почему-то припомнились спицы старого колеса обозрения, виденные им однажды на другой стороне реки в Манихино… Это было во время дурацкой ссоры с Добрыней, о которой друзья старались не вспоминать. Мелькнула картинка — Добрыня залез наверх колеса и вцепился в тонкую спицу. «Когда я мог это видеть? Мне Добрыня только рассказывал об этом однажды… Может, во сне?» Нутром чувствовалась непонятная пока система в чередовании эпизодов сна. Бурику на миг показалось, что все очень ясно и закономерно, но это ощущение тут же пропало, а ему на смену пришло другое, что недостает только одного эпизода-кирпичика. Еще один — и мозаика сложится…

Бурик встал и бесшумно заправил кровать. Потом тихо подошел к окну. Над домами показался тоненький край солнца. Верхушки деревьев и стены домов окрасились нежно-розоватым светом. Бурик тихонько надел шорты и футболку с изображением Микки-Мауса. Больше всего сейчас он боялся разбудить родителей и бабулю, всегда спавшую чутко. Он ужом проскользнул в коридор, застегнул сандалии и выскочил из квартиры.

«Надо было записку оставить… А что бы я в ней написал? «Не волнуйтесь?» Так от этих слов они еще больше задергаются… А объяснить я все равно бы ничего не смог. Кто бы мне самому что-нибудь объяснил…»

К платформе большой зеленой гусеницей подползла электричка. В этот ранний час она была пуста. За окном проносились родные, любимые места, но Бурик смотрел в одну точку, бегущую где-то в трех метрах от поезда. Даже знакомый семафор не вызвал привычного желания подмигнуть ему. Внизу пронесся их с Добрыней балкончик. Бурик поднял глаза и увидел далеко над лесом золотящиеся купола Троицкой церкви. «Господи, куда ж я еду? Зачем?..» Бурик тряхнул головой. «А правда, куда я еду?» Но тут его вновь обволокло ощущение, казалось, забытого сна. Кто-то очень ждал Бурика, очень нуждался в его помощи, и нельзя было медлить. А может, сон просто продолжался?

— Только ты можешь спасти, — ласково сказал ему кто-то по-итальянски.

Бурик медленно обернулся и оглядел пустой вагон. Затем снова посмотрел в окно.

Через сорок минут перед глазами замелькали косые опоры моста. Железные конструкции его образовывали правильный полукруг. Бурик встал и посмотрел в окно по ходу поезда. Черные спицы колеса на противоположном берегу возвышались над деревьями парка.

Влекомый безотчетной необходимостью, Бурик направился к выходу. Двери открылись и в лицо ему пахнуло запахом летнего разнотравья, настоянным на прохладе утреннего тумана. Небо было разрисовано узкими гирляндами облаков. Впереди темнел старый парк, к нему вела разбитая асфальтовая тропинка.

Бурик не помнил, как прошел в глубь парка. Из тени деревьев большим засохшим цветком выступили остатки цепочной карусели. «Зачем я здесь?» — мельком подумал Бурик, окинув ржавеющую конструкцию взглядом и тут же забыв о ней. Из самой середины заросшего, неухоженного парка что-то манило и звало. Оно было огромным и — Бурик знал это — очень несчастным. Оно тянуло его к себе, словно магнит булавку, и будто умоляло о чем-то.

«Не бойся, я уже иду…» — подумал Бурик. Обойдя высокие кусты боярышника, он остановился. Над ним возвышалось Колесо. С этой точки оно казалось неимоверно большим, гигантским — величиной с телебашню! На спицах алмазными гранями сверкала роса. Такие же искорки горели в траве. Вокруг стояла неправдоподобная тишина — не было птичьего гомона, стрекотания кузнечиков… Все то привычное, что живет в звуках летнего парка, вдруг онемело, уступив место лишь одному звуку, от которого сжималось сердце — это был скрип. Громкий ржавый скрип, исходящий из самого центра нависающего Колеса. Бурик смотрел не мигая. Колесо медленно, с огромным трудом, вращалось. Оно сделало полный оборот и остановилось, издав ржавый стон. Бурик закрыл глаза и шагнул вперед.