Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

Номер был меблирован двумя аккуратно застеленными кроватями с продолговатыми подушками, тумбочками и большим платяным шкафом, наполовину встроенным в стену.

— Вот здесь душ и туалет, — пояснил Сарачено, открывая небольшую дверь в коридоре. — Располагайтесь, отдыхайте. Завтра утром я за вами заеду. Программа будет обширной и насыщенной.

— В этом не приходится сомневаться, — улыбнулся Вовка.

— Мы посетим собор Святого Марка, дом-музей Виральдини, договоримся о работе в его архиве… И потом, должен ведь я показать вам город! Ну, не буду вам мешать.

Вовка и Стас поблагодарили словоохотливого профессора, тот попрощался и вышел.

— Брить или не брить… вот в чем вопрос… — Утром Стас придирчиво разглядывал свою изрядно заросшую физиономию, маячащую в зеркале.

— Оставь. Ранняя щетина тебе идет. Приманка для экзальтированных старых дев.

— Вот у буржуев вроде все продумано, ан нет же! — Ворчал Стас. — Неужели сложно сделать педаль, чтобы крышка унитаза сама поднималась? Чего, казалось бы, проще? Нет, обязательно унитазу поклониться надо!

— Стас, запатентуй идею.

— А что! Подошел, надавил ногой и…

— Эй, не продолжай!

— …А знаешь ли ты, что венецианская канализация сбрасывает нечистоты прямо в воду? — заявил в ответ Стас, появляясь в дверях. Лицо его было в пене для бритья.

— «Не думай в час отлива, что море тебе изменило…» — мимо нот пропел Вовка.

— Чего-чего?

— Да так… У Рахманинова, кажется, есть романс на такие стихи.

— Фу-у, какая прелесть! — протянул Стас, скобля бритвой по щекам.

— Конечно-конечно, — передразнил его Вовка. — Ты прямо как Ленин рассуждаешь: «Евгопа после Шушенского — дегьмо собачье!»

Раздался осторожный стук в дверь.

— Кто там? — спросил Стас, высовывая из ванной все еще недобритую физиономию.

— Я открою, — ответил Вовка. — Добривайся спокойно. Это, наверное, горничная.

Покрутив ручку, Вовка открыл дверь.

— Это не горничная, — с улыбкой сообщил с порога профессор Сарачено. — Это ваш новый полотер!

— Благодарю, профессор, — в том же духе ответил Вовка. — Мы только что сами натерли пол до блеска. Вам остается только принять работу.

— Доброе утро! — Стас опять высунулся из ванны. Он почти добрился. На левом его ухе почему-то красовался клок белоснежной пены.

— Уши тоже брил? — не утерпел Вовка.

— Естественно! И нос тоже. Изнутри!

— Доброе утро! — приветливо улыбнулся Сарачено. — Собирайтесь! Идемте немедленно! Нас ждет Венеция, нас ждет дом-музей Виральдини, собор Святого Марка и, вообще, множество интересных и совершенно ненужных в повседневной жизни вещей! Собирайтесь…

«Все-таки итальянцы — народ неугомонный», — думал Стас, походя рассматривая мосты, узкие улочки с витринами дорогих магазинов и непонятный красный плакат над мостом Rialto. Мост Стасу почему-то сразу не понравился. Вовка, напротив, высказал желание его осмотреть.

— Стас, не возражаешь? — спросил он с той интонацией, которая уже сама по себе не терпит никаких возражений.

— Что? А, нет, не возражаю…

— Вот и прекрасно! — восхитился профессор. — Нам сюда.

Остановившись на середине моста, все трое залюбовались открывшимся видом на Большой Канал.

— А откуда эта музыка? — спросил Вовка. — Похоже на классику.

Стас и Сарачено прислушались. Откуда-то действительно доносилась музыка.

— Гендель… — кивнул профессор сам себе. — Определенно Гендель!

— Да хотя бы и Хренников, — пробормотал Стас.

Он подошел к перилам моста. Странно, музыка будто приближалась. Откуда бы она могла быть?

И тут произошло неожиданное — из-за поворота Большого Канала величественно вырулила огромная баржа. На ее палубе с аристократическим достоинством восседал внушительных размеров симфонический оркестр. Равномерно вздымались смычки, горели на солнце трубы и валторны.

Стас и Вовка замерли на месте. Раздался громкий хлопок — это профессор ударил себя ладонью по лбу.

— «Музыка на воде»!! — возопил он, пытаясь перекричать симфоническую мощь, которая плотной тканью обволокла мост Rialto — баржа как раз проходила под ним. — Как я сразу не распознал ее, vecchio idioto[19]!

Баржа миновала мост — маленький vaporetto терпеливо тащил ее дальше по Большому Каналу. Стас и Вовка проводили всю процессию взглядом.

— И часто у вас так? — спросил Стас.

— Нет, — громко отозвался Сарачено. — Это генеральная репетиция к завтрашнему шоу.

— Какому шоу? — спросил Вовка.

— Не знаю, — беспечно ответил профессор. — Идемте. Нет-нет, нам сюда!

Влекомые профессором Сарачено Стас и Вовка завернули за угол. Городской шум сразу растаял у них за спиной. Это было тихое место, где, казалось, можно услышать собственные мысли. Если немного напрячь воображение, нетрудно было представить, что эта тихая венецианская улица-ущелье продолжает свой путь в совершенно ином пространстве. Близком, похожем, но в тоже время неимоверно далеком.

Пройдя еще метров двести, остановились у массивного двухэтажного дома.

— Что здесь написано? — спросил Стас, разглядывая надпись на тяжелой бронзовой доске.

Профессор послушно перевел:

— «В этом доме жил композитор Антонио Виральдини…»

— И правильно делал! — констатировал Вовка, окидывая дом взглядом эксперта по недвижимости.

Пожилой смотритель выслушал объяснения Сарачено, посмотрел предложенные бумаги от муниципалитета с просьбой о разрешении исследовательских работ и пригласил по селектору экскурсовода. Им оказался круглый лысоватый дядечка, который представился как Стефано Минелли. Он предложил гостям, прежде чем они засядут в архив, ознакомиться с экспозицией музея. Возражений не последовало.

Экскурсанты поднялись по скрипучей лестнице и вошли в небольшую комнату, где, по словам экскурсовода, прошли детство и юность Виральдини.

Мебели было немного: стол, круглый массивный табурет с небольшой дыркой в виде неровного сердечка посередине (чтобы можно было брать одной рукой и переносить), небольшой клавесин, кровать… Экскурсовод что-то бубнил, Сарачено тихонько переводил. Вовка с интересом слушал и время от времени кивал. Его внимание явно льстило экскурсоводу.

Стас плохо вслушивался в перевод быстрой итальянской речи. В этой комнате его обуяло незнакомое доселе чувство. Казалось, будто его приветствует чья-то непонятая душа. Сильная… и в то же время беспомощная, будто лишенная Родины. Стасу захотелось обнять эту душу, прижать к себе и хоть как-то утешить.