Ксения Медведевич - Кладезь бездны
А джинн, видя, что парнишку никто не трогает, а люди вроде как не замышляют смертоубийства, быстро заперебирал лапками и побежал вдоль по балке. Он хотел все-таки поспеть к ночной молитве и проявить уважение к вере. А еще потому что ночь затягивалась, и джинну в этой глухой тьме сделалось как-то не по себе.
* * *Следующий день, утро
Крики и гул толпы бились в ушах, как морской прибой. Марваз, сопя под двойной кольчугой, поправил обвязку на шлеме. Пекло, несмотря на ранний час. Головной платок уже весь вымок, с него неприятно подтекало за шиворот.
И, тем не менее, ятрибец довольно улыбался: победа! И какая! Да и кошмары отступили, ничего плохого больше не снилось. Хорошо! Лекарь сказал, что здоровье идет на поправку, скоро можно будет даже настойки не пить – ну, раз ничего больше не мерещится и не снится. Хорошо!..
Марваз улыбнулся яркому небу и празничной круговерти вокруг.
Конный каид бестолково рысил вдоль строя – гвардейцы отжимали толпу от середины улицы. За спиной Марваза толкались, орали, пихались локтями, грызли семечки, кидались косточками, вопили, проклинали, славили Всевышнего, проливали с балконов воду с патокой и вино, облитые правоверные из не столь удачливых – место у окна и на балконе вдоль улиц, по которым следовал халиф, стоило не меньше пятнадцати динаров – возмущенно галдели, в воздух летели лепестки роз, семечки, зерна и косточки. Иногда персиковые. Стоявшего сзади Рафика такая – здоровая, что твой снаряд для камнемета, – вдарила как раз по затылку, шлем звенел куда как долго, и все слушали, как Рафик поносит персикоеда, и его сестер, и мать, и родню.
Изразцы огромных ворот Золотого дворца нестерпимо горели на солнце, бирюза купола ослепительно пылала – как в полдень. Марваз то и дело смигивал: блики и солнечные зайчики скакали по верхушкам шлемов и остриям копий. Место в оцеплении доставалось по жребию, и Марвазу не повезло, ох не повезло, стоял он у самых ворот, в самом конце пути роскошной процессии. Каиду Хунайну с ханаттани, кстати, выпало куда как более удачное – у самых Речных ворот, да. А ятрибцу приходилось довольствоваться криками рассказчиков, проталкивавшихся через плотную толпу с медным тазом в поднятых руках: бросайте монеты, правоверные, бросайте монеты, слушайте, слушайте!
…Халиф аль-Мамун, да продлит его дни Всевышний, вступил в город!
Толпа отозвалась восторженным ревом, в тазы заколотили медяшки.
…Предводителя карматов везут на слоне, на сиденье в два с половиной локтя высотой! Начальники его отрядов сидят на верблюдах, связанные по рукам и ногам, в шелковых халатах и бурнусах, обшитых мехом! На головах у них колпаки с бубенчиками!
А вот на связанного аль-Джилани Марваз бы поглядел. Говорили, у кармата на щеке огромная бородавка, поросшая черным волосом…
Люди орали в тысячу глоток, живо обсуждая, какой казни подвергнут нечестивых еретиков. На базарной площади в квартале аль-Карх и впрямь воздвигли помост в десять локтей высоты – еще несколько дней назад стучали молотки на весь город…
…Несравненны верблюды, прекрасны, как амбра, носилки, в которых едут Великая госпожа и наследники трона! Да славится умм-аль-валад, мать сыновей халифа!
В воздух снова полетели лепестки – и пронзительные вибрирующие крики женщин. Судачили, что у эмира верующих новая любимая невольница, а госпожа в тягости и с каждым днем становится все круче нравом: вон как она настояла на казни всех Амиридов, только головы, руки и ноги летели с того помоста, небось доски еще от крови не высохли! А теперь – новое зрелище, гибель подлых еретиков-карматов!
Карабкающееся в зенит солнце пекло все сильнее.
Марваз покосился на ожидающих у ворот нерегиля со свитой. Вот кому жарко, в придворном-то черном. Тарик то и дело утирал лоб то платком, то рукавом дворцового кафтана-дурра’а. А ведь под кафтаном еще две рубашки – так положено по уставу. Сиглави покорно опустил морду к заваленной сором земле. Вон, точно, Тарик просит сменить ему платок на сухой – а и правда, вся голова мокрая, он же не правоверный, ни куфии, ни тюрбана не носит… Любой другой сознание бы потерял на такой жаре, а ему хоть бы что, впрочем, а что удивительного, главнокомандующий – не человек, сумеречники гораздо нас, смертных, выносливее… Снова лоб вытирает, острый солнечный зайчик отскакивает от широкого золотого браслета, от положенной по придворному этикету золотой толстой гривны на шее…
Какай-то шутник на балконе напротив поймал зайчик в зеркальце и принялся пускать его во все стороны. Марвазу пару раз попало в глаз, да так, что глаз заслезился. А люди смеялись, кричали, размахивали руками и скандировали:
– Меч Прес-то-ла! Меч Прес-то-ла!..
Зайчик прыгнул в лицо Тарику, нерегиль вскинул руку и засмеялся.
– Слава Знамени Победы! Та-рик! Та-рик!..
Толпа захлебывалась восторженными криками, метались с лица на лицо ослепительные блики. Нерегиль, улыбаясь, отбивался ладонью от настырно лезущих в глаза, скачущих от зеркал лучиков.
На какой-то момент Марваз снова ослеп и не сразу понял, что справа творится нечто требующее внимания.
– Пустите! Пустите меня к господину нерегилю! – надрывался над общим криком юношеский голос.
Парнишка в черно-белой куфии отчаянно колотил кулаками в щиты развернувшихся к нему гвардейцев.
– Пустите! Я – Абид, сын Абу-аль-Хайджи ибн Хамдана!
В ливне лепестков и сыплющихся зерен Марваз увидел: нос у юноши перебит, словно по лицу кто-то давно ударил палкой или плетью.
Тарик, похоже, тоже услышал крики, досадливо отмахнулся от зеркальных озорников и, морщась, всмотрелся в потасовку у оцепления. И, видимо, парня узнал. Потому что разом изменился в лице и махнул широким черным рукавом: пропустить, мол.
Куфанцы переглянулись и раздвинули щиты. Мальчишка, шипя и обдирая бока, пролез мимо них и быстро пошел к командующему.
Нерегиль спрыгнул с коня. Какой-то настырный шутник все не отводил зеркальца, Тарика слепил солнечный луч, все восторженно вопили, славя благородство Абу-аль-Хайджи, нерегиля, халифа… Тарик, недовольно, досадливо скалясь, закрывался рукавом и явно ничего не видел, полностью ослепленный скачущей световой круговертью и мешаниной.
Еще один длинно вспыхнувший блик Марваз не сразу опознал, как нож. А когда понял, было уже поздно. Абид ибн Хамдан, сын героя Абу-аль-Хайджи, размахнулся и всадил Тарику нож прямо под ребра. Такой удар наверняка доставал до сердца.
Нерегиль мгновенно осел на руки телохранителям, бессильно свесив голову. В Абида вонзилось сразу несколько копий, два из них пробили тело юноши насквозь. Трепыхаясь на древках, тот успел хрипло крикнуть:
– Мщу за бесславную гибель моего отца!..
В воздухе кружились розовые лепестки. Люди разевали рты, размахивали руками. Черный кафтан на груди нерегиля влажно блестел, тело парнишки стряхнули на землю, сиглави держали за узду, не давая вздыбиться.
Лишь обретя снова способность кричать, Марваз заорал – и понял, что ни одного солнечного зайчика по толпе больше не скачет. Вокруг окровавленного тела нерегиля хлопотали слуги.
Новая волна криков приветствовала появление кавалькады всадников – хаджиб на муле держал, как и полагается, кобылу халифа под уздцы.
Запрокинувшего голову Тарика спешно утаскивали в ворота, тело мальчишки за ноги сволокли в сторону, невесть откуда выскочившие метельщики мгновенно замели следы крови на земле. В стороны полетели зерна, монетки и мелкие камушки.
Один из них показался Марвазу странным – ярко-зеленым и блестящим. Быстро посмотрев в сторону близящейся процессии – рев бугов уже грозил перекрыть крики толпы – гвардеец сунул копье соседу и нагнулся за камушком. Принимая древко обратно, заглянул в ладонь: ух ты, не зря нагибался. Яшма. Фигурка барса – свернувшегося, с глазами-дырочками, на золотой красивой цепочке. Ишь ты, сумеречная, наверняка, работа.
Люди судачили: вот она, воля Всевышнего, и самый малый зверек не волен в своей жизни, и даже могущественный сановник не может быть уверен в следующем дне… А что ему сделается, басил кто-то осведомленный, печать на лоб хлопнут, да и отвезут к джиннам, как семьдесят лет назад дело было… Да не семьдесят, азартно спорил кто-то еще более умный, уж больше поди, а так, да, запечатают лоб сигилой и свезут на Мухсин, туда ему и дорога, пожалуй, такое уж чудище…
Марваз хотел было развернуться и дать говоруну по сопатке, но перед строем затопала гнедая коняга каида, а за ней налетели мухи:
– Стро-ооой! Де-еержать!
– Копья к приветствию эмира верующих – го-оооотовь! Марваз вытянулся в струнку и отставил копье – р-раз!
Строй грохнул щитами, смыкаясь.
– Жители Мадинат-аль-Заура приветствуют халифа аль-Мамуна! Долгих лет жизни эмиру верующих, да благословит Всевышний его и его потомство!
Со звоном и лязгом мимо рысила свита, кони кусали мундштуки, пританцовывая.
