Ксения Медведевич - Ястреб халифа
Что же до известного по хронике ибн Арабшаха рассказа, согласно которому святого праведника убил Тарик аль-Мансур, после чего на аль-Мансура наложили оковы и заточили, то он явно не соответствует истине, ибо не подтверждается другими сведениями и не имеет надежного иснада.
Так и случилось, что на золотом престоле халифов утвердился сын той женщины-правительницы, ибо после смуты всегда случается, что при божественной помощи одному из рабов достанется счастье и удача, Всевышний Бог ему пожалует по его достоинству преуспевание. Все же, кто имел отношение к избранию и гибели Али ар-Рида, получили прощение, и их проступки были забыты.
Низам аль-Мульк. «Книга о правлении».
Фаленсийа, год и два месяца спустя
На площади Баррани царило оживление. Грохот подкованных сапог по камню прорезало пронзительное ржание лошадей, которых тянули за повод, – ханаттани строились в два ряда, готовясь пропустить посольство осажденных.
Поддавая задом, звеня подвесками на ремнях сбруи, кони пятились и били копытами, вытягивая передние ноги. Кто-то из гвардейцев поправлял складки чалмы на шлеме, кто-то успокаивающе поглаживал скакуна по морде под начищенным налобником. Кто-то прыгал одной ногой в стремени, встряхивая зеленым шелком рубахи и звеня пластинами оплечий.
Под весенним солнцем сверкали бережно надраенные кругляши и узорные бляхи на полах кафтанов, блестели позолоченные оконечья ножен и рукояти мечей, пылали длинные лезвия нацеленных в небо копий.
Прибывающие для переговоров должны были выйти из-под высокой арки Караванных ворот. Их громадный куб, увенчанный низкой треугольной крышей, хорошо просматривался с любого места у южных стен города. За хранимой воротами толстой стеной высилась непокоренная цитадель Фаленсийа: гигантский сплошной каменный прямоугольник дворца глядел тремя рядами крохотных окошек-бойниц, протянувшимися от одной замковой башни до другой. К мощному телу здания примыкало сплошное море крыш и зубчатых вершин башен – дома фаленсийцев строились так, что каждое жилище являло собой крепость в крепости. Впрочем, сейчас большинство из них пустовало – жители воспользовались предложением Тарика покинуть город со всем имуществом еще в начале осады.
Чтобы доехать до Баррани, посольству было нужно пересечь несколько разделенных зубчатыми стенами гигантских дворов и площадей-альбакар, ныне тоже пустующих, – некогда стоявшие там дома и казармы были разрушены после третьего штурма. Впрочем, на ближайшей к площади Баррани альбакаре квартировали недавно прибывшие южане Саида аль-Амина. Тарик разбил свою ставку на давно отбитой площади Альминара, поселившись в разоренной масджид с расколоченным в пыль михрабом. Господин Ястреб любил проводить время на плоской вершине минарета, созерцая параллельные ряды зубчатых стен и пустующие, заваленные обломками площади между ними, – они отделяли его от Караванных ворот и дворца.
С альминара и с высокой арки над третьей стеной закричали:
– Едут!
Действительно, ворота распахнулись, и оттуда выехал отряд всадников под зеленым знаменем Зайядитов. Воины Бану Курайш горячили гнедых коней под парчовыми попонами, красовались в белоснежных чалмах и длинных узорных накидках ярко-кораллового цвета. Каплевидные щиты курайшитов покрывали надписи с изречениями из Книги Али, а лезвия двух дротиков, которые сжимал в руке каждый воин, ярко горели на солнце.
Когда на площадь Альминара прискакал гонец с известием, что посольство вышло за ворота, Тарик уже стоял на ступенях входа в масджид. Ветер трепал полы его тяжелого белого кафтана. Самуха бережно держал поводья Гюлькара, то и дело дуя на блестящие золотые бляхи и протирая их рукавом. Серый сиглави раздувал бархатные черные ноздри и шумно жевал сушеное яблоко, которое ему счастливо скармливал мальчишка. Рядом стоял и чуть не прыгал от возбуждения Зариф, держа наготове еще одно.
– Они на Баррани!
Господин Ястреб кивнул и пошел вниз по ступеням. Самуха, засуетившись, быстро обтер Гюлькару слюни и развернул мотающего мордой коня боком к лестнице. Тарик легко закинул себя в седло и подобрал поводья:
– Пойдешь у стремени, – бросил он Зарифу и тронул коня.
За ним подняли своих хадбанов в рысь десять гвардейцев отряда сопровождения.
Посольство ожидало в оговоренном месте: на прямоугольном выступе бастиона, нависающего над соснами и дубовыми рощами, полого уходящими вниз с крепостного холма.
Хасан ибн Ахмад, придерживая край чалмы, закрывал лицо от секущего ветра. Десяток курайшитов встал за его спиной полумесяцем.
Сиглави Тарика закивал тонкокостной мордой, здороваясь со здоровенным рыжим жеребцом под Хасаном. Кони пытались обнюхиваться, но их разводили, вздергивая поводья и заставляя возбужденно приседать на задние ноги. Храпя и фыркая, жеребцы роняли с мундштуков слюну.
Наконец, когда лошади успокоились, Хасан опустил с лица белую тонкую ткань и сказал:
– Ну, здравствуй, братишка.
Нерегиль молча кивнул.
Впервые за восемь месяцев осады они встретились лицом к лицу.
Хасан посылал письма – раз в месяц. С неизменными приветствиями и благопожеланиями для Зарифа. Подарки посылал тоже – в последний раз коня под седлом и ковры. Нерегиль так же неизменно молчал и возвращал присланное. В городе пожимали плечами: а еще говорят, что аль-самийа знают толк в вежестве. Хасан тоже пожимал плечами, но не удивлялся – чудит братишка. Всегда был чудной.
Однако обиды обидами, а выдавать истинные чувства не годилось. Слишком важный ожидался разговор.
Поэтому Хасан держался как ни в чем не бывало. Лишь кивнул на державшегося за золоченое стремя Тарика мальчишку:
– Скрась мои дни, братишка, продай гуляма.
Зариф в ужасе запрокинул лицо, пытаясь поймать взгляд господина. В лице нерегиля ничего не дрогнуло, словно он ничего и не услышал. Хасан, улыбаясь, оглядел юного невольника, надолго задерживая взгляд сначала на рдеющих от смущения нежных щеках, потом на красивом кафтанчике из синего атласа – а затем и на тонких, как у девушки, белых пальцах, намертво вцепившихся в полукружие стремени.
Не дождавшись ответа, Хасан ибн Ахмад тряхнул головой и сказал:
– Никто не знает своей судьбы, о Тарик. Может, Всевышний помилует нас, а может, опустит на дно колодца, имя которому время. Мой повелитель, Али ар-Рид ибн Зайяд, согласен принять условия госпожи и ее сына. Главы родов Бану Курайш тоже готовы дать клятвы верности и последовать его примеру. Мы просим выписать нам обещание безопасности, аман, – и можем двинуться в столицу в день, который ты сочтешь удачным для себя, Тарик.
Золотые полукружия на нагрудном ремне Гюлькара зазвенели – конь затоптался на месте и стал бить копытом, вытягивая ногу, красуясь и показывая тонкие изящные бабки.
Тарик похлопал его по шее и бесстрастно проговорил:
– Ты многому научил меня, о Хасан. Помнишь посольство ибн Казмана в Куртубе и то, что ты мне тогда сказал? «Меч правоверного».
Ибн Ахмад сжал руку на поводьях:
– Ты что, братишка, рехнулся? С тобой не какой-то мятежный эмир разговаривает. С тобой халиф говорит! Законно избранный эмир верующих!
– Нет, – отрезал Тарик. – Я бы почувствовал. В руке Али ар-Рида нет нити Клятвы.
– Что?..
– Хасан, – вздохнул нерегиль. – Я вижу, ты забыл не только про Исбилью. Ты забыл про Альмерийа.
– Да ты и впрямь обезумел! – рявкнул ибн Ахмад и рванул повод.
Жеребец коротко ржанул и крутанулся.
– Думаешь, мы не имеем своих людей в бариде и в столице?! Госпожа уже подписала фирман! Али ар-Рид – халиф, а сын госпожи – его наследник! Через четыре дня, самое позднее, указ придет к тебе в ставку!
– Я пойду на приступ завтра, – сказал нерегиль. – Прощай, Хасан. Нам время расстаться.
И, развернув Гюлькара, поехал с площади прочь.
– Будь ты проклят! – крикнул ибн Ахмад ему в спину. – Тебя казнит твоя же ведьма!
Тарик не обернулся.
День спустя
– Мы нашли его, сейид.
Молодой сотник-ханетта почтительно поклонился, указывая на спускающуюся в правый внутренний двор лестницу.
Нерегиль лишь едва заметно кивнул, показывая, что слышал его слова. Глаза сумеречника не отрывались от стоявшего в кольце желтых ханаттийских кафтанов человека. Склоненные острия копий южан упирались тому в грудь и в спину. А человек, улыбаясь, смотрел вверх – там, в высоком небе, плыли редкие белые облачка и ярко сияло солнце. Сзади, справа и слева от человека и окружавших его воинов, стены башни обрывались в головокружительную красоту весеннего пейзажа: сосны на камнях под крепостью трепал ветер, свежая зелень падуба волновалась под ударами налетавшего из поднебесья бриза.
Человек опустил голову и посмотрел на свой меч, лежавший у ног нерегиля. Тарик проследил его взгляд и сказал:
– Распорядись своей жизнью сам, Хасан. Это все, что я могу для тебя сделать.
