Стивен Эриксон - Память льда. Том 2
– Нынче ночью, иначе я приду к вам и пожну ваши души. Догадываешься, какую участь припас мой повелитель для вас двоих?
Колл увидел, как лысый бледнолицый человек на крыше повозки поднял руки. Их очертания помутнели, и руки обернулись крыльями цвета полуночи.
– Сперва поймай нас! – хихикнул он. Его черты стали смазанными – и вот на месте, где он стоял, возникла грязная ворона. Она взлетела и, пронзительно каркнув, захлопав крылами, исчезла во тьме.
Воин подошёл к лежащему Мурильо.
Колл глубоко втянул в себя воздух, чтобы унять колотящееся сердце, затем с трудом поднялся на ноги.
– Прими мою благодарность, господин, – пробормотал он, морщась от боли. Наверняка, к утру на правом плече и бедре возникнут лютые синяки. – Мой спутник жив?
Воин, одетый, как Колл мог теперь видеть, в остатки джидратского доспеха, повернулся лицом к нему.
– Он жив. Корбалу Брошу нужно, чтобы жертвы оставались живыми для его… работы. По крайней мере, вначале. Вы пойдёте со мной.
– Эм-м… Когда ты сказал, что охотишься, колдун решил, будто он – твоя добыча. Но ведь это не так, верно?
– Оба они – гордецы.
Колл медленно кивнул. Он замялся, затем произнёс:
– Прости, если я буду груб, но могу ли я узнать, что ты – вернее, твой Господин – собирается с нами делать? Мы должны заботиться об этой престарелой женщине…
– Вы под защитой моего господина. Идём, Храм Худа готов принять вас.
– Не уверен насчёт того, как я должен понять это. Мхиби нуждается в помощи.
– То, в чём нуждается Мхиби, ты не способен дать ей, Колл из Даруджистана.
– А Худ – способен?
– Плоть и кости этой женщины нуждаются в поддержке. Её следует кормить, поить, за ней необходимо ухаживать. Такова твоя обязанность.
– Ты не ответил.
– Следуй за мной. Нам недалеко.
– В данный момент, – тихо сказал Колл, – я склонен считать иначе.
Он потянулся за мечом и обнажил его.
Рыцарь Смерти высоко поднял голову.
– Скажи мне, Колл из Даруджистана, спишь ли ты?
Даруджиец нахмурился.
– Конечно. Что за…
– Я тоже спал раньше. Должен был спать, верно? Но теперь, я не сплю. Вместо этого, я шагаю. Видишь ли, я не помню, как это – спать. Я не могу вспомнить, на что это похоже.
– Я… Мне очень жаль, что это так.
– Итак, некто, кто не спит… и некто в этой повозке, кто не проснётся. Я уверен, Колл из Даруджистана, что мы понадобимся друг другу. Вскоре. Эта женщина и я.
– Понадобитесь для чего?
– Я не знаю. Пойдём, здесь недалеко.
Колл медленно вернул меч в ножны. Он не мог объяснить себе, почему так поступает; ни на один вопрос он не получил удовлетворительного ответа, и от мысли о защите Худа по коже пробегали мурашки. Тем не менее он кивнул и сказал:
– Один момент, если позволишь. Я должен поднять Мурильо в повозку.
– Ах, да. Правильно. Я бы сделал это сам, но, увы, почему-то не могу снять руки с рукоятей мечей. – Воин помолчал какое-то мгновение, затем промолвил: – Корбал Брош заглянул в меня. Его слова сделали мой разум… неспокойным. Колл из Даруджистана, я думаю, что я мёртв. Мёртв? Я – мёртв?
– Не знаю, – ответил даруджиец, – но… я думаю, да.
– Мёртвые, как говорят, никогда не спят.
Колл хорошо знал эту пословицу – и знал, что происходит она из храма самого Худа. Знал он также и её мрачное окончание.
– «А живые – не живут». Не то, чтобы я понимал смысл.
– Я понимаю, – сказал воин. – Ибо теперь знаю, что утратил то, о чём не ведал, пока обладал им.
Кола сбила с толку эта фраза, и он вздохнул.
– Я, наверное, глуп, чтобы понять твои слова… у тебя есть имя?
– Я уверен, что есть, но забыл его.
– Ладно, – произнёс Колл, наклоняясь над Мурильо и обхватывая его руками. – Боюсь, «Рыцарь Смерти» не сгодится. – Он выпрямился, кряхтя от веса друга. – Ты был джидратом, да? И капанцем – я признал это по бронзовому оттенку кожи, более густому, чем…
– Нет. Я не был джидратом. Не был капанцем. Думаю, я вообще не с этого континента. Я не знаю, как и зачем явился сюда. Я недолго пробыл здесь. Таково желание моего повелителя. Из своего прошлого, я помню только одно.
Колл отнёс Мурильо к задку повозки и уложил на дно.
– И что же?
– Я стоял в огне.
Спустя долгое мгновение Колл громко вздохнул.
– Неприятное воспоминание…
– И была боль. Однако я держался. Боролся. Так мне кажется. Вроде бы я принёс клятву защищать жизнь ребёнка. Но уже не ребёнка. Быть может… я не справился.
– Ладно, нам всё ещё нужно имя для тебя.
– Возможно, имя придёт к тебе со временем, Колл из Даруджистана.
– Обещаю.
– Или, быть может, однажды память полностью возвратится ко мне, а вместе с ней – моё имя.
И если Худ обладает хоть крупицей милосердия, этот день никогда не наступит, друг. Ибо я думаю, твоя жизнь была совсем нелегка. Как и твоя смерть. И похоже, он всё-таки милосерден, поскольку удалил тебя от всего, что ты когда-то знал, ибо, если не ошибаюсь, твои черты, несмотря на странную кожу, выдают в тебе малазанца.
Итковиан переправился на последней барже – уже в свете россыпи крошечных звёзд на небе – вместе со Скаллой Менакис, Остряком и его полосатыми последователями, а также примерно сотней рхиви – по большей части стариков – и их собаками. Животные вздорили меж собой и грызлись в тесноте плоскодонного, лёгкого судна, затем успокоились, когда сумели пробиться к бортам, откуда смотрели на реку всю вторую половину пути.
Псы первыми покинули баржу – как только она причалила к южному берегу. Дико лая, животные помчались в тростники, и Итковиан был рад их уходу. Слушая вполуха, как переругиваются Остряк и Скалла, совсем как муж и жена, которые уже слишком давно знают друг друга, он готовил свою лошадь и ждал, пока спустят сходни. Со слабым интересом Кованый щит смотрел, как старики рхиви отправились вслед за собаками, не обращая внимания на топкий береговой ил и густой тростник.
Низкие, выветренные холмы на этой стороне реки всё ещё хранили лёгкую дымку пыли и навозного дыма, который, точно траурная вуаль, окутывал двадцать тысяч или даже больше армейских шатров. Не считая нескольких сотен пастухов рхиви и стада бхедеринов, которое им было приказано переправить на рассвете, все силы захватчиков находились теперь на паннионской территории.
Никто не мешал высадке. Низкие холмы выглядели безжизненными; их склоны не являли взору ничего, кроме старых следов, оставшихся от осадной армии септарха Кульпата.
Остряк подошёл к Кованому щиту.
– Что-то мне подсказывает, что нам придётся идти по разорённым землям аж до самого Коралла.
– Похоже на то, сударь. Так бы и я поступил на месте Провидца.
– Мне иногда интересно, Бруд и Дуджек вообще догадываются о том, что армия, осадившая Капастан, была лишь одной из, в лучшем случае, трёх – не меньшего размера. И хотя Кульпат, конечно, был очень способным септархом, остальные шестеро достаточно компетентны, чтоб устроить нам неприятности.
Итковиан отвёл взгляд от лагеря и внимательно посмотрел на громадного воина рядом с собой.
– Следует предполагать, что враги готовятся встретить нас. Однако внутри самого Домина последние песчинки в часах уже сыплются вниз.
Смертный меч Трича хмыкнул.
– Знаешь что-то, чего остальные ведать не ведают?
– Не совсем, сударь. Я лишь делаю умозаключения на основании сведений, которые сумел извлечь, наблюдая за армией Кульпата и тенескаури.
– Ну, так делись, что ли?
Итковиан вновь повернулся к югу. Миг спустя он вздохнул.
– Города и правительства суть не что иное, как соцветие растения, стеблем которого является крестьянство; и именно крестьянство, чьи корни скрыты в земле, извлекает из неё необходимые средства существования для всего цветка. Тенескаури, сударь, это выжившее крестьянство Домина, люди, оторванные от земли, деревень, домов и ферм. Производство пищи прекращено, и на этой основе возникает ужас каннибализма. Земля, лежащая перед нами, и впрямь разорена, но не как ответная мера на наше вторжение. Она уже была опустошена некоторое время тому назад, сударь. Таким образом, хотя цветок и хранит огненную яркость красок, по сути, он уже мёртв.
– Сохнет на крюке под полкой Увечного бога?
Итковиан пожал плечами.
– Каладан Бруд и Первый Кулак выбрали своими целями города. Лест, Сетта, Маурик и Коралл. Из них, я полагаю, только последний всё ещё жив. Провидец не имеет другого выбора, кроме как собрать силы в том городе, который сам сейчас занимает, а его солдаты не имеют другого выбора, кроме как перенять практику каннибализма от тенескаури. Подозреваю, тенескаури вообще были созданы для этой цели – чтобы стать пищей для солдат.
Лицо Остряка приобрело озабоченное выражение.
– То, что ты описал, Итковиан, – это империя, которая даже по задумке не смогла бы себя прокормить.
– Лишь если она будет безостановочно расширяться.
– Но даже в этом случае она будет жива только на своих внешних, постоянно подвижных границах, которые станут расходиться вовне от мёртвого ядра. И ядро будет расти вместе с ними.
