Мила Коротич - Терракотовые сестры
Дамы с веерами продолжали сладкие речи. И словно слабели пальцы, держащие рукоять меча справедливости. Каменная гарда становилась все тяжелее. Устремленный к небу клинок стал клониться к земле, и вытянутые в линию кисть и плечо воительницы, готовые к удару или обороне, все больше провисали, ослабевая.
«Зачем мне все это?» – вопрос-предатель уже зародился в подсознании Мэй, впадавшей в сонную истому. Дамы с веерами подходили все ближе, и поднимаемый ими ветер уже развевал волосы Мэй. «Колдовство!» – осознала она, все еще в полусознательном состоянии. Но новый порыв волшебного ветра успокоил ее. Мэй закрыла глаза от усталости, ощутив, сколько же сил ушло у нее, чтоб добраться до вот этой красной лестницы дворца, и лезвие клинка коснулось земли.
Говорящие подходили все ближе. Движение вееров не прекращалось ни на мгновение. И вот вдруг из белых трепещущих складок ткани выпорхнули две нежно-голубые бабочки. Их ярко-черные спинки и усики резко выделялись на фоне пастельных крыльев. Создавая новые вихри волшебного ветра, бабочки устремились к Мэй, а их создательницы, словно в хороводе, обходили засыпающую воительницу. Мэй подняла голову и следила за полетом живых цветов. Таким красивым, таким безмятежным. Серебристая пыльца с крыльев осыпалась ей на лицо. «Я – мотылек!» – осознала Мэй, и невыносимо тяжелым становился меч в правой руке. Только он и держал у земли. Желание разжать пальцы и освободить руки для полета раздувало, распирало, жгло. «Долой его!» – решилась Мэй.
Медленно, очень медленно нефритовый меч справедливости падал на землю. Шелковые кисти, как руки тонущего, тянулись к запястью воительницы. Но та не видела, не внимала.
Ведь сверху на нее падало облако волшебной пыльцы. А в нем голубые мотыльки пикировали к зачарованной. И чем дальше от женских пальцев был эфес, тем больше становились бабочки. Они росли с невероятной скоростью, и вот уже не прелестные насекомые летели к Мэй, а гигантские пучеглазые чудовища со свистом кидали в нее боевые кнуты, растущие прямо из страшных морд. Двенадцать железных плетей звякнули почти одновременно. И когтистые лапы-крюки уже сгибались, вожделея добычу. Детский смех расслышала Мэй, и он вывел ее из оцепенения.
Она резко обернулась: одинаковые женщины с веерами смеялись за ее спиной, прикрыв лица. К оробевшей было дворцовой страже подходила подмога. Собрав последние усилия воли, Мэй успела подхватить меч. «Прости», – только и вымолвила женщина. Он задрожал в ладони сначала, а потом снова придал сил. Причудливые, но смертоносные круги описало лезвие над головой Мэй, и вот уже летающие чудовища капают черной кровью.
Их отрубленные конечности падают, снова сжимаясь до размеров лепестка. Двоих одолела Мэй, третий в панике бросился на создательницу. Железный хобот пронзил ее веер и отбросил в сторону. Голая черепная кость с торчащими зубами нетопыря скрывалась под трепещущим шелком. Два усика-кнута обвились вокруг шеи колдуньи, задушив. Не дав даже взвизгнуть. И без того ужасное лицо ее посинело, глаза вылезли из орбит, она упала на колени, силясь ослабить хватку чудища руками. Мотылек-монстр же сам бился в страхе, кромсая жертву стальными когтями. Нефритовый меч Мэй очертил дугу и пронзил сердце твари ударом милосердия. Клинок прошил насквозь насекомое и остановился в груди придворной ведьмы. Оба мертвыми упали на землю. Их черная кровь разлилась дымящейся лужей, отделив Мэй от подступающих стражников. Те не рискнули вступить в проклятую жидкость.
– Сестра! – вторая колдунья уже не смеялась. Горе и злость придали ей сил. Она сложила веер, уже не пряча уродливого лица. Белый шелк опахала коснулся черной крови на земле и пропитался почти до основания. Неуловимым движением веера колдунья выбросила в Мэй горсть стальных заостренных стержней – «темных судей». И снова. И снова. Каждый из стержней сочился ядом.
Мэй, вращая мечом и уклоняясь, тем не менее вынуждена была отступать под натиском волшебной ярости. Благо путь отступления вел по дворцовой лестнице, на вершине которой восседал мандарин. Краем глаза Мэй углядела, что он уже не так невозмутим. Беснующаяся же ведьма не видела ничего, кроме своего врага. И Мэй встала на одну линию с хозяином дворца. То и дело оглядываясь на него, она взбегала по ступенькам, рассчитывая, что ядовитые жала попадут в злодея и «пауки в банке съедят друг друга». Или что злодейка очнется, побоявшись причинить вред хозяину. Но тут на Мэй налетела четвертая, последняя бабочка-убийца.
Инстинктивно воительница выбросила лезвие вверх-вперед, и монстр обвил нефритовый клинок своими щупальцами. Оружие почти скрылось в зубастой пасти. Мэй что есть силы рванула меч на себя, притягивая страшилище вниз. В тот же миг ведьма выпустила еще один залп. Огромные нежные крылья монстра скрыли Мэй от стаи ядовитых дротиков, и вся отрава досталась твари. Мотылек-убийца с шипением осыпался на порванный шелк рукавов, как рушится песочная горка. Лишь черным пеплом испачкал. Меч резко освободился, и Мэй шлепнулась, потеряв равновесие. Позорное падение спасло ее – бешеная колдунья последний раз взмахнула веером и упала без сил в лужу черной крови. Две проклятые сестры снова воссоединились. Уже в смерти. Посланные дротики просвистели над головой воительницы. Визгливый вскрик за спиной заставил обернуться. Один из ядовитых стержней достался мандарину.
Старик мгновенно утратил свое высокомерие. Из его левой лопатки торчал короткий черный стержень. Похоже, правитель попытался бежать, но не успел. Раненое плечо кровоточило, обильно пачкая длинные полы одежд, но даже невооруженным глазом было видно, как под действием яда расползаются ткани и сама плоть. С каждым мгновением рана увеличивалась и чернела. Рука старика безвольно повисла, но не только в руку проникла отрава. Кожа мандарина начала синеть, дыхание стало прерывистым, и он уже не делал попыток бежать.
Повинуясь порыву, Мэй в один прыжок добралась до правителя, опередив дворцовых охранников. Страх, едва прикрытый приличиями страх увидела она в глазах умирающего. Даже если веришь в перерождения, уходить из жизни нелегко. А старый правитель, похоже, боялся еще и неопределенности. Нефритовый меч в руках грозной незнакомки или черная отрава из дротика прислужницы, что убьет его? Но гордость и сейчас не дает ему отвести глаза, зажмуриться.
– Перед смертью я хочу узнать, для чего ты пришла. – И сейчас он выторговывает себе мгновения жизни. Яд прикормленных гадин убивает медленнее, чем меч незнакомца. – Чем я прогневил госпожу меча?
– Я могу тебя исцелить. – Вот этого мандарин не ожидал. На миг он стал похож на тех старых младенцев, оставленных в живых в заколдованной деревне. – Но справедливо, что ты умираешь от выстрела в спину. Тебя настигла справедливость и без нефритового меча.
Мэй не убирала меч от впалой груди мандарина лишь из чувства самосохранения. Она – мишень, нет сомнений, сама сделала бы так же.
Старик шарил рукой в воздухе, силясь найти опору, вернуть равновесие, сохранить лицо даже сейчас, когда мир как никогда ранее становился призрачным. Мэй поклялась бы, что дряхлый правитель сейчас слышит скрип колеса перерождений. И он взмолился:
– Госпожа, взываю к милосердию! Ведь к этой добродетели должен стремиться благородный человек!
Мэй передернуло. Пришлось вздохнуть еще раз, чтоб не скрипеть зубами, как в тайваньских фильмах, и произнести спокойно:
– Но без справедливости благородному человеку не стоит и рождаться.
Старик морщился, пафос фразы Лао-цзы или яд повергал его в корчи, Мэй не знала, но смотреть на эту судорожную кончину ей не нравилось. Старый человек в одеждах правителя слишком напоминал своих жертв. И жалость зашевелилась в сердце женщины:
– Ты долго жил, правитель. Скажи, не приходят ли призраки мертвых детей в твои покои? – Мэй решила не давать места двойственным чувствам. – Стоили ли дни твоей жизни их дней?
– Я спасал свою страну от эпохи перемен, – уже хрипел старец. – Стабильность – залог покоя и процветания. Приходится принимать жесткие решения во имя…
– Замолчи! – Мэй не выдержала. – Перед лицом вечности не лги хотя бы себе! Ведь все в этой стране знают о предсказании! Ты умрешь от руки не первого ребенка в семье. Я – рожденная четвертой! И у меня не было детства из-за таких, как…
Трупные пятна уже пошли по лицу мандарина. Раненая рука ссохлась до кости. Кровавые слезы текли по щекам старика.
– Исправить уже ничего нельзя, – прохрипел он. – Если буду помнить свою прошлую жизнь в новой, то…
Жизнь покинула властелина. И тут же свист тысячи стрел пронзил воздух. Но не меч преградил им путь в этот раз. С ревом, подобным шуму тысячи волн, на землю опустился Лунь. И стрелы запутались в его гриве.
Мэй вскочила дракону на шею, и они взлетели. Мэй уже не могла разжать пальцы на рукояти каменного меча. Только когда дракон взлетел так высоко, что всаднице стало тяжело дышать, она осознала, что не чувствует спокойствия после содеянного.
