Василий Горъ - Меченый
Пожав плечами, я уткнулся взглядом в огонь, а через пару мгновений снова уставился на баронессу. На этот раз – с удивлением: вместо того, чтобы продолжить возмущенную тираду и обозвать меня похотливым животным или еще чем-нибудь в этом роде, леди Мэйнария вдруг вздохнула и примирительно пробормотала:
– Прости… Мне показалось, что… Ну… Просто у тебя был такой взгляд, как будто…
Я не поверил своим ушам: передо мной извинялась целая баронесса! Причем извинялась не просто так, а искренне!
В общем, промолчать у меня не получилось:
– Ничего…
Всю дорогу до охотничьего домика леди Мэйнария молчала. И во время ужина – тоже. А после него, забравшись на свое ложе и дождавшись, пока я потушу лучину, неожиданно заговорила:
– Кром?
– Да, ваша милость?
– Тогда, в Атерне… Я слышала звуки боя. Это были люди графа Варлана?
Я перевернулся на бок, вгляделся в темноту и зачем-то кивнул:
– Угу…
– Значит, замок они захватили?
– Угу…
– Их было много?
– Угу…
Баронесса помолчала несколько минут, а потом еле слышно прошептала:
– Как ты думаешь, что с моей мамой и братом?
Я вспомнил разговор, услышанный на лестнице, потом словно воочию увидел окровавленное детское тело, лежащее поперек кровати в покоях барона Волода, и угрюмо вздохнул.
Услышав вздох, леди Мэйнария тихонько всхлипнула, помолчала минуты две и… все-таки уточнила:
– Ты так думаешь или… знаешь?
Я зажмурился… и услышал, как скрипнуло ее ложе. А потом – и шорох босых ног по полу.
Девушка остановилась рядом с моей лавкой и умоляюще выдохнула:
– Кром! Ну, пожалуйста… Я должна знать!
Странно, но в ее мольбе мне вдруг почудились стальные нотки!
«Белая кровь…» – подумал я. И, немного подумав, решил, что она действительно имеет право знать, что стало с ее родными: – Ваш брат погиб… Точно… Я видел тело в его покоях…
– А мама?
– На четвертый этаж я не поднимался, но слышал… разговоры…
Через некоторое время баронесса догадалась:
– Ссильничали?
Я еле слышно вздохнул, услышав, как скрипят зубы ее милости. И почему-то почувствовал себя виноватым.
Ее милость молчала целую вечность. А потом горячечно зашептала:
– Кром! Скажи, ты убил хоть одного из них?
– Угу…
– Слава Вседержи… – начала было она и прервалась на полуслове. Потом мою руку обожгло ее прикосновение:
– Кром?
– Да, ваша милость?
– Ты спас мне жизнь… Но… почему мне?
– Кро-о-ом? – в голосе Элларии звучала самая настоящая вина, и я мгновенно проснулся.
– Да, Ларка?
– Почему мне?
Я приподнялся на локте и непонимающе вытаращил глаза:
– Что «мне»?
Сестричка подняла руку и продемонстрировала мне мой вчерашний подарок:
– Варежки…
– А кому? – удивился я.
– Маме… Сатии… Кому-нибудь еще…
Я понизил голос:
– Мама уже давно не встает. Сатия мне просто нравится. А тебя я люблю! Больше всего на свете.
– Я тебя тоже люблю, – выдохнула сестричка и улыбнулась. Так ласково, что у меня на глаза навернулись слезы.
– Кро-о-ом? Почему мне?
Что я должен был ей сказать? Что она – тень Элларии? Ожившее воспоминание? Или подарок Двуликого к концу моего Пути?
– Ваша милость, давайте спать: утром мы идем в Аверон…
Запалив лучину, я закрепил ее в светце, повернулся к ложу леди Мэйнарии и мысленно вздохнул: судя по еще не подсохшим пятнам от слез на плаще, она проплакала всю ночь. И забылась сном перед самым рассветом.
Решив дать ей поспать еще немного, я сходил до ветру, потом оделся, разжег огонь в очаге, поджарил остатки мяса и принялся разбираться с боевыми трофеями. Пытаясь понять, что из награбленного лесовиками может пригодиться в дороге, а что надо будет оставить в домике в подарок тем, кто посетит его после нас.
Отложил в сторону деньги, десяток колец с драгоценными камнями и без гербов и пяток ожерелий. Потом посмотрел на камзол баронессы и, подумав, добавил к куче пару массивных золотых кубков и кинжал с огромным рубином вместо навершия: появляться в столице в таком виде, да еще и пешком, ее милости явно не стоило. А кони и наряды для белых стоили бешеных денег.
Потом мне на глаза попался массивный серебряный гребень с рукоятью в виде танцующего журавля, и я тоже отложил его в сторону: выходя из домика, леди Мэйнарии стоило причесаться.
Когда я закончил разбираться с трофеями и начал забрасывать все ненужное обратно в мешки, ее милость, наконец, открыла глаза и, наткнувшись взглядом на меня, почему-то покраснела! Густо-густо. Так, как будто я застал ее во время переодевания.
Причины ее смущения я не понял. Но сделал вид, что не заметил. И склонил голову в приветствии.
– Доброе утро, – ответила она, откинула в сторону плащ, посмотрела на щелочку над дверью, в которую пробивался солнечный луч, и вопросительно приподняла бровь: – Ты ж говорил, что надо выйти на рассвете?
Говорить о том, что я решил дать ей поспать, и, тем самым, напоминать о судьбе матери и брата, было бы жестоко. Поэтому я предпочел солгать:
– Я проспал.
Леди Мэйнария недоверчиво прищурилась… и с благодарностью посмотрела на меня:
– Спасибо.
Я удивился. Так как не понял причины радости, вспыхнувшей в ее глазах.
Тем временем баронесса вскочила с кровати и наткнулась взглядом на гребень:
– Ой… Это мне? Какая прелесть!
Я мысленно усмехнулся: леди Мэйнария, наконец, вспомнила о том, что она девушка.
До Уверашской[122] дороги мы добрались часа за три до захода солнца. И, не успев выбраться из леса, наткнулись на здоровенный обоз из полутора десятков телег, тщательно затянутых просмоленной парусиной.
Естественно, наше появление не осталось незамеченным – телеги мгновенно встали, а весьма неплохо вооруженные охранники, без особой суеты, занявшие предписанные «уложением[123]» места, наставили на нас свои арбалеты.
Я шагнул вперед-влево – так, чтобы баронесса оказалась у меня за спиной – и демонстративно ткнул посохом в землю.
Около купеческого возка наметилось шевеление.
Представив себе, как мы выглядим со стороны, я мысленно усмехнулся и приготовился ждать.
Как ни странно, тот, кто командовал щитами[124], колебался недолго – не прошло и минуты, как от обоза отделился всадник и поскакал в нашу сторону.
Подъехал. Оглядел меня с ног до головы, потом мельком мазнул взглядом по баронессе и снова уставился на меня:
– Быстрого Посмертия тебе, Идущий! Можешь подсветить знак Бога-Отступника?
Леди Мэйнария фыркнула. Видимо, оценила сочетание уважительного обращения к Бездушному и слова из жаргона Серых. А я просто кивнул, выудил из-за пазухи медальон Двуликого и показал его воину.
Тот облегченно осклабился и вскинул над головой правую руку с растопыренными средним и указательным пальцами.
«Все в порядке…» – мысленно перевел я. И кинул щиту шлем[125].
Подхватив монету и оценив ее номинал, воин вопросительно приподнял бровь:
– За что?
– Два места. До Увераша.
– Спрошу, – кивнул воин. И ускакал обратно к обозу.
Забравшись на облучок последней телеги, леди Мэйнария попробовала улечься на парусину и тут же ойкнула:
– Что у вас там, дрова, что ли?
– До-о-оски, – по-рагнарски упирая на «о», усмехнулся возница. И, щелкнув кнутом, добавил: – О-о-особо не по-о-оваляешься…
– Эх… – сокрушенно вздохнула баронесса.
– И не го-о-овори: во-о-от раньше муку во-о-озили, так на ней хо-о-оть по-о-оваляться было мо-о-ожно.
Вспомнив ощущения от сна на закаменевших мешках, я мысленно фыркнул. А возница, дорвавшийся до слушателей, принялся рассказывать нам о своей нелегкой жизни:
– Во-о-от, нынче едем в Аверо-о-он. Там сейчас до-о-оски в цене: по-о-ожары были. Как сгрузим – по-о-ойдем в Бело-о-огорье, за… э-э-э… то-о-оваром. По-о-отом еще куда-нибудь… Представляешь, девка, что-о-о ни день – то-о-о до-о-орога, до-о-орога, до-о-орога…
Услышав его «девка», я мгновенно подобрался, повернулся к леди Мэйнарии и… облегченно выдохнул: она, грустно улыбаясь, смотрела вдаль. И в упор не слышала того, что ей рассказывал возница. Поэтому я уставился в спину одного из щитов, шагающих рядом с телегой, и провалился в прошлое.
– Че те тут надо, малец? – глядя на меня мутным взглядом, поинтересовался мельник. И, не дождавшись ответа, вцепился мне в штанину.
Я взял его за предплечье и сжал пальцы. От души…
Души оказалось достаточно, так как мельник упал на колени и завопил.
– Тише, сынок, сломаешь, – ухмыльнулся Бразз, схватил бедолагу за шкирку и одним движением вернул его обратно на лавку.
Я пожал плечами, прошел к свободному столу, сел… и окаменел: в тени от столба, подпирающего потолок таверны, сидел самый настоящий щит! Причем не какой-нибудь первач[126], а самый настоящий Голова[127]. И неторопливо ел.
