Ксения Медведевич - Ястреб халифа
– Чем отличается наследник зуль-фараид от наследника асаба?.. Когда брак не подлежит восстановлению?.. Что такое музабана[74]?..
К концу жестокого допроса юноша весь взмок и утирал лицо рукавом, позабыв про платок. С площадки для выездки донеслось веселое:
– Наставник! Наставник! У меня получилось!
И Фахр бодро прогалопировал перед носом высунувшегося из-под арки Тарика. Тот прищурился и гаркнул:
– А в стременах ты зачем привстаешь, о дитя незадачи? Сколько раз я тебе говорил: поднимешь попу на галопе – проедешь лицом по песку!
– А мне между ног набило, наставник! Можно я слезу с Абьяд?
Веселое ржание других учеников почти заглушило вопрос хохочущего мальчика. Тарик отмахнулся:
– Слезай, о горе матери, набило тебе…
Все еще улыбаясь, сейид обернулся к Зарифу. Встретившись с его настороженными глазами, посерьезнел и сказал:
– Последний вопрос. Ну-ка определи для меня свое нынешнее правовое положение.
Тут юноша задумался и даже попытался от крайнего напряжения мысли начать ковыряться в носу – потом спохватился и быстро положил ладони на колени.
– Ну… я думаю… я… мукатаб[75]?..
– Ничего мне от тебя не надо, – зло наморщился сейид, и Зариф втянул голову в плечи.
И робко проговорил:
– Ну а… как же иначе, господин? Нет такого в законах – мол, просто обещался отпустить. Либо ты мудаббар – это когда после смерти хозяина освобождают, либо мукатаб. Бумаги все еще лежат у городского кади, и пока он еще мою вольную рассмотрит… А там тыща динаров выкупа прописана! Мне вообще его письмоводитель по секрету сказал, что, мол, кади сомневается, откуда у юнца деньги, не украл ли… А так, без бумаги от вас, меня даже к испытаниям не допустят, господин…
И поник головой. Воистину Тарику пришлось проделать чудеса ловкости и раздать немало взяток, чтобы его гуляма согласился послушать один из лучших законоведов – несвободных ашшаритов к занятиям правом не допускали. Сейид ругался и шипел, что, если бы он знал, сколько времени в аш-Шарийа занимает отпустить на свободу человека, он бы начал этим заниматься еще во время осады Фаленсийа. А так – оставалось либо золотить руки катибов, либо смириться с тем, что Зариф пропустит год учебы. Почтенный муж, согласившийся побеседовать со «способным отроком», уезжал на лето в горное имение, а перед осенним постом уже начинались занятия.
– Все-таки вы, ашшариты, удивительные крючкотворы, – пробормотал Тарик. – Ладно, я напишу письмо, поди, принеси хорошую половинку бумаги. И принеси новый калам, ты только посмотри, чем ты пишешь, Зариф, как тебе только не противно держать в руке такую безобразную вещь…
Тут из солнечного проема донесся веселый топоток, и по ступенькам в тень вбежал мальчик в голубом, расшитом золотом халате. Завидев юношу, он забегал вокруг столика, хлопая рукавами:
– Зариф, когда ты всему научишься, я тебя назначу кади Мадинат-аль-Заура, и ты будешь ходить такой же толстый и бородатый, как старый Барзах!..
– Да, – фыркнул Тарик, – и брать такие же огромные взятки! Если все и дальше так будет идти, мне скоро придется продать Гюлькара и второй меч!
А Фахр уже скакал вокруг него, как тушканчик, и требовал прямо завтра отправиться на соколиную охоту в плавни Тиджра, на такую же, как в прошлый раз, только пусть Митриона будет держать он сам, Фахр, наставник ведь обещал, ведь правда обещал?..
– Сейид…
Мальчик в оранжево-красной рубашке гуляма внутренней резиденции боязливо высунул голову из-за ближайшей колонны.
– Да?.. – откликнулся Тарик.
И нахмурился. Маленький посланник держал в руке свернутый лист-мансури. Послание было запечатано красной глиной, смешанной с амброй, – и перевязано шерстяными красными шнурами с роскошными кисточками. Это мог быть только фирман из канцелярии халифа.
– Вам послание, сейид…
Мальчишка подбежал к страшному нерегилю, подал тому письмо, быстро поклонился – и мгновенно убежал.
– Что это, Фахр?.. – морща лоб и вертя в руках письмо, поинтересовался Тарик у своего господина.
Юный халиф скакал на одной ножке, пытаясь попасть только на черные плитки пола, уложенные в шахматном порядке.
– Ой, а я не знаю!..
Нерегиль осторожно сломал красную халифскую печать и развернул свиток. Прочитав, он снова взглянул на резвящегося мальчика:
– Фахр, прости, но охоту придется отложить.
Перевел взгляд на настороженно приподнявшегося с коврика Зарифа:
– Я бы хотел быть дома, когда ты вернешься из Мустансирийа, но, похоже, не успею. Меня срочно вызывают на государственный совет. Напиши письмо и запечатай сам. На, держи…
Тарик отстегнул от браслета коралловую фигурку ястреба и передал ее благоговейно сложившему ладони юноше.
Восторженно закричав: «Совет! Я тоже пойду! А мне дадут подписаться длинно-длинно, как я умею? Я хочу!» – Фахр налетел на Тарика и, радостно треща, задавая тысячу вопросов одновременно, повис у того на запястье.
– Удачи, Зариф.
И, улыбнувшись юноше на прощание, Тарик пошел к выходу из павильона – а за ним счастливым флажком вился Фахр ад-Даула, халиф аш-Шарийа, эмир верующих.
– …А что там такое? Что там лежит?..
Фахр сидел над толстой железной решеткой, накрывавшей большую прямоугольную яму.
– Припасы, мой повелитель: ящики с сушеными финиками и курагой, вяленое мясо…
Сверкающий пластинами панциря гулям Левой гвардии почтительно кланялся, покорно отвечая на сыплющиеся градом вопросы:
– А в этой яме что? Тоже мясо?..
Главный вазир отвел взгляд от ярко-голубой фигурки, выделяющейся на серых плитах пола двора. И оглянулся на бессильно повисшую в летнем зное алую занавесь: из-за нее слышался треск бумажного веера – мать халифа впустую гоняла раскаленный воздух, тщетно пытаясь освежиться.
Айше поставили ширму и натянули покрывала под аркой входа в Старый дворец – в трех шагах от ступеней, поднимающихся к восьмиугольному возвышению Зала Совета. Восемь толстых гладких колонн удерживали вес большого купола, серый камень не оживляла резьба – лишь небольшой узорный фриз с тройными печатями Али тянулся по фасаду аскетичного, не радующего глаз павильона. Между колоннами положили ковры и подушки для вазиров. Аль-Фадл ибн Амир сидел у выхода из этого тесного зала – там, где начиналась выкованная из плоских железных лент решетка, накрывавшая глубокую яму. Решетка тянулась до середины восьмиугольного возвышения, и остальные сановники время от времени поглядывали в затхлую темноту под ней.
Сейчас в яме слышался звон цепей и тяжелое дыхание – бывший наместник Хорасана страдал одышкой из-за своей тучности.
– Почему ты не выслал в столицу гонцов с известиями, о Шамс? – продолжил допрос главный вазир.
– О сиятельнейший, – откашлявшись пересохшим горлом, просипел заключенный, – я мчался в столицу быстрее любого гонца!
– И голубя?.. – мягко осведомился Исхак ибн Худайр, слегка наклоняясь над зарешеченным черным прямоугольником.
– Клянусь, я сохранил верность престолу! Подлый парс обманул меня!
Начальник тайной стражи понимающе покивал: конечно, обманул. Причем не только незадачливого наместника – но и всех остальных. Всех – включая сидевшего с бледным как смерть лицом нерегиля.
Тарик не знал, с удовлетворением прикрыл веки старый вазир. Да что там, он сам – он! Ибн Худайр! – узнал обо всем по чистой случайности: новый агент прибыл в Харат с опозданием, обернувшимся невиданной удачей, – его не схватили. Потому что агент, как уже было сказано, был новым и отсутствовал в списках осведомителей, которые передал в руки изменников другой подлый изменник, надзиравший за тайной стражей провинции Хорасан.
Вот почему Исхак ибн Худайр получил с голубем послание вчера – тоже поздно, но ничего. А вот все остальные узнали о случившемся лишь сегодня – когда в столицу прибыли сначала одураченный наместник, а затем нагнавшее его хорасанское посольство. Новый правитель самой большой южной провинции аш-Шарийа позаботился о том, чтобы принесенные послами известия оказались неожиданными, – и загодя перекрыл почтовое сообщение Хорасана с остальными областями халифата.
Люди ибн Худайра взяли незадачливого наместника сразу, как только тот появился на лугу Абд-аль-Азиза. А вот прибывшее следом посольство продолжило сидеть на зеленой траве под раскинутыми для тени шатрами. И ждать ответа.
Толстый дурак Шамс явился во дворец, чтобы доложить о победе войска халифа над зайядитскими мятежниками: их неукротимые проповедники мутили в Хорасане воду вот уже четвертый месяц. С тех пор как в долине Мерва ранним утром загорелись костры, вокруг которых плотными рядами стояли люди в зеленых одеждах зайядитов, пламя восстания распространилось и на запад, к Балху, – город поднял зеленые знамена, как только туда вошли восставшие, – и на восток, к Харату. Оставалось радоваться, что к мятежу не присоединились каиды «Красных» и «Бессмертных» – тяжелая хорасанская конница на стороне зайядитов могла превратить дело подавления бунта в неисполнимое предприятие. Однако участвовать в изничтожении мятежа она тоже отказалась. «Как мы выйдем против жителей Балха и Туса, поставляющих нам содержание?» – писали парсийские предводители в покаянных депешах, адресованных вазиру войска.
