Алексей Корепанов - Тайны Древнего Лика
— Это заблуждение. Я уж лучше воду. Вы сидите, пейте… только, ради бога, не курите!
Доусон убрал в карман вынутую было пачку сигарет и принялся за кофе. А Батлер залпом осушил стакан воды, заложил руки за спину и принялся вышагивать по гостиничному номеру от окна к двери и обратно, длинно втягивая воздух полуоткрытым ртом и делая резкие шумные выдохи.
Вчера он нарушил собственный «сухой закон» и провел вечер в одном из баров отеля «Чаттануга чу-чу». Не хлебал бутылками — нет, выпил сравнительно немного, и не какой-нибудь бурды, а знаменитого «Теннесси виски», что капля за каплей прогоняют через фильтры с кленовым углем, — но и этого количества ему хватило, чтобы утром чувствовать себя совсем разбитым.
А вечером виски оказалось довольно действенным средством для снятия напряжения. По мере того как затуманивался мозг, Батлер все меньше винил себя в исчезновении Флоренс. Вернее, не в исчезновении — к этому он, конечно же, был непричастен, — а в том, что оставил ее одну, ушел от нее.
«Я ведь не собирался бросить ее там, — убеждал он себя, расслабленно покручивая в руке тонкий стакан, где крохотным айсбергом плавал кусочек льда. — Я просто хотел убедиться, что выход действительно есть, а потом вернуться к ней… — Мысли растекались, ускользали, мыслям мешала доносившаяся от стойки с темнокожим лоснящимся барменом какая-то рваная музыка. — Я не виноват… Это они так задумали… И сделали бы это, даже если бы я ни на шаг не отходил от нее… У них какой-то свой план, и в соответствии с этим планом они ее и забрали, а меня оставили… И в соответствии с планом меня выпустили, а ее — нет. И Лео… И Свена… А замыслы их мне неведомы…»
Постепенно он потерял чувство времени, и вообще все чувства притупились, и исчезла душевная горечь, и все окружающее отдалилось и подернулось дымкой. Он уже не слышал музыки и не обращал внимание на тех, кто сидел за соседними столиками.
В какой-то момент безвременья (если есть у безвременья моменты) он осознал — хотя ему казалось, что осознание это пришло не к нему, а к кому-то постороннему, — что барьер продолжает разрушаться, и все больше отдельных неясных пятен сливается в узнаваемые картины. Картины его пребывания в Марсианском Сфинксе.
Подземная колоннада, ведущая к Сфинксу…
Крестообразная янтарная «пуговица»…
Двустворчатые приоткрытые ворота…
Надвигающаяся черная стена…
«…и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный, и великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…»
Погружение в болотную топь…
Свен…
Мумии фараонов…
Пирамида и распахнувшиеся земные просторы…
Женщина в одеянии цвета крови…
Черная башня с округлой вершиной, башня, похожая на предостерегающе поднятый палец…
Падение — и погружение в туман…
Камень за камнем, камень за камнем — и понеслась лавина, сметая остатки барьера, загрохотала в голове, вынудив Батлера навалиться на столик и зажать уши ладонями, — хотя грохот шел не снаружи, а изнутри. Голову просто распирало, в любое мгновение она могла треснуть и разлететься на куски, испортив настроение находившимся в баре людям, — и Алекс со второй попытки сумел подняться со стула и по извилистой траектории добраться до туалета.
Воспоминания уже наслаивались друг на друга, воспоминания захлестывали сознание, и кружилась, кружилась, кружилась голова…
Он пригоршнями бросал в лицо холодную воду, забрызгав пиджак, брюки, зеркало и кафельный пол вокруг умывальника, и ему удалось немного остудить воспоминания. С трудом добредя до своего временного жилища, он позвонил в Мемфис, Доусону (расставаясь, они обменялись номерами мобильных телефонов), — растекшийся по жилам крепкий теннессийский напиток толкал его на немедленные действия.
— Пол, бросайте все и гоните в Чат… Чаттанугу, — проговорил он в трубку, неуклюже ворочая языком. — У меня есть что вам сказать.
Даже в таком состоянии Батлер помнил, что кое для кого этот звонок не останется незамеченным, и поэтому добавил:
— Насчет перс… перспектив нашего партнерства. Вы еще не отказываетесь от своего предложения завалить холодильниками весь Тен… Теннесси?
После этого он прямо в костюме упал на постель, продолжая ворошить, просеивать, подбрасывать и ловить, раскладывать пасьянсом наконец-то прорвавшиеся долгожданные воспоминания. И так и заснул, и во сне все бродил и бродил по тоннелям Марсианского Сфинкса…
Доусон понял смысл этого сообщения и ранним утром, наняв частный самолет — маленькую одномоторную «сессну», — вылетел в Чаттанугу. Город на реке Теннесси еще не успел окончательно проснуться, когда Доусон подъехал к дверям бывшего вокзала, а ныне отеля с тем же названием, что и знаменитая песня, ставшая визитной карточкой оркестра непревзойденного Гленна Миллера: «Чаттануга чу-чу».
— Это все, что я вспомнил, — закончил Батлер свой рассказ, в ходе которого поглотил литра два воды. И это нехитрое средство явно пошло ему на пользу: тяжесть в голове уменьшилась, и утихло желание непрерывно бродить по комнате. — Извините, что сорвал вас с места. — Алекс смущенно потер небритую щеку. — Вчера казалось, что это буквально вопрос жизни и смерти. Знаете, как бывает… Расходы я вам возмещу.
— Непременно, — с иронией произнес Доусон и пощелкал ногтем по своей пустой чашке. — Только не забудьте вычесть стоимость кофе. Вы это хорошо придумали, насчет партнерства.
— И в НАСА об этом знают, я обмолвился. Как бы между прочим.
— Отлично! Но вспомнили-то вы не все. И цель по-прежнему непонятна. Чем закончилось ваше падение? Что это был за туман?
Батлер опустился на диван, закинул ногу на ногу и сцепил руки на колене.
— Не знаю. Не помню…
— Ничего, ничего, — бодро сказал Доусон. — Это только вопрос времени. Вас постепенно подводят к главному.
Алекс, задумчиво покачивая ногой, глядел в пол. Потом поднял голову.
— Когда те парни с «Арго-два» встретили меня, я произнес: «Джейн». И повторил. Они мне потом так сказали, я этого момента не помню. Я вообще не помню, как с ними встретился.
— Джейн… Не Флоренс, а Джейн?
— Да. Именно Джейн. Тут, наверное, мои собственные заскоки. Я знал одну Джейн… Очень даже хорошо знал…
— Посмотрим. Подождем. Процессы идут, Алекс, и процессы явно не спонтанные.
Батлер переменил позу: откинулся назад, распростер руки на спинке дивана и устроил там и голову, так что лицо его оказалось обращенным к потолку. И представил себя кидонийским Сфинксом, глядящим сквозь тонкое марсианское небо в космические дали… или на Землю, соседку по общему дому — Солнечной системе.
— Черт побери, — сокрушенно сказал он. — Обнаружить столько следов, столько подтверждений связи Марса с Землей, и не иметь никаких доказательств… Ни видеозаписи, ни той пуговицы… Да хоть бы капельку того коллоида! — Батлер вдруг вскочил с дивана, быстро подошел к столу и буквально навис над подавшимся назад Доусоном. — Вы представляете, какой это удар по официальной истории?! Безусловнейшие контакты с Древним Египтом, и не только с Древним Египтом… Сфинкс из Гизы и Сфинкс из Кидонии… Механизмы для внепространственных перемещений… Да, скорее всего, — именно внепространственных. Во всяком случае — не через это пространство. — Батлер широким жестом начал обводить комнату, но вдруг уронил руку. — Золотые плитки… — приглушенно сказал он с видом сыщика, разгадавшего тайну убийства. — Плитки с вавилонским драконом… Они же здесь, их же доставили те парни с «Арго-два»!
— Только об этом вряд ли узнает широкая публика, — заметил Доусон. — А если и узнает, то не сегодня, и не завтра. И даже не к Рождеству.
— Да уж… — уныло согласился Батлер. — И не к Рождеству.
— Бросьте, Алекс, не принимайте близко к сердцу. Ничего бы эти доказательства к истории не добавили. Нет такой науки — история, а есть обрывки разных слухов и записей этих слухов, и трактуются они, как кому заблагорассудится. «Жребий брошен!» А говорил ли такое Цезарь? «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает», — сказал Нерон и зарезался. — Доусон, прищурившись, взглянул на Батлера. — Ой ли? «Сим победиши» — очередная байка. Нам не дано знать, что и как там происходило на самом деле, потому что для этого надо там присутствовать. Да что там Нерон или Константин Великий! Посмотрите выпуски новостей на двух каналах — и сразу увидите разницу. Одно и то же событие преподносится то так, то этак. И это сейчас, Алекс, — а что же говорить о делах тысячелетней давности?… Никакой объективной картины нам никогда воссоздать не удастся. И никакие отдельные свидетельства не помогут.
Доусон вновь достал из кармана пачку «Нат Шерман», повертел в руках и, так и не вытащив сигарету, бросил на стол.
— Вот хотя бы, для примера, — продолжал он. — Нам известен бродячий философ-самоучка Иисус с учениками-апостолами. Бескорыстный странствующий проповедник, пытавшийся вдолбить людям новую — или старую — мораль… А откуда мы знаем, как там было на самом деле? Со слов Луки и Марка? А кто такие Лука и Марк? Кто такие Матфей с Иоанном? Что они писали — мемуары или фэнтези? А если Христос был не философом, а главарем шайки разбойников, и не проповедовал он, а грабил и убивал? Может быть, именно так оно и было, Алекс? И распяли его как разбойника, а Варавву отпустили, потому что именно Варавва и был безобидным проповедником со своими тараканами в голове…
