Зомбосвят - Сергей Александрович Арьков
В том же случае, если проситель оказывался совсем непробиваемым, и продолжал упорно рваться к монаршему телу, бабки падали ему под ноги, слезно крича, что их, старых и заслуженных, толкнули, избили и пытались изнасиловать. А там уж поспевали гвардейцы, и принимали дерзкого смутьяна.
В общем, Матвеевна с Семеновной недаром ели свою тушенку.
Но в этот раз князь пошел в народ инкогнито, без свиты и дрессированных бабок. Он даже некоторым образом конспирировался — надел пальто с высоким воротником, который поднял кверху, солнцезащитные очки и широкополую шляпу. В общем, принял образ шпиона буржуазной страны, каким его изображала на своих плакатах советская пропаганда.
В своей идеальной маскировке князь, переулками да закутками двинулся по Цитадели, держа глаза и уши настороже. И едва шагнул за ворота своего терема, как тут же был обласкан удачей — подслушал крамольный разговор каких-то неблагодарных тварей. Те имели непросительную наглость жаловаться на скудное и однообразное питание. Цент постарался запомнить этих двоих, и позже разобраться с ними. Возможно, меню теремка радости придется им по вкусу в большей степени, чем кушанья, предлагаемые в общей столовой.
Затем зафиксировал еще один разговор, более возмутительного характера. Тут уже имело место быть серьезнейшее государственное преступление, фактически попытка ниспровержения устоев. Прозвучала острая критика в адрес самого князя, да какая! Будто бы он, князь, мясо жрет центнерами, а простой люд тушенку видит лишь по праздникам, а ест еще реже. Самым обидным во всем этом было то, что слова экстремистов являлись чистой правдой. Это-то взбесило Цента больше прочего. Откуда они узнали? — думал он. Кто разболтал? Княжеское меню относилось к области государственной тайны, за его разглашение простолюдинам полгалась суровая кара. И все-таки как-то прознали. Прознали, и обсуждают, чем там князь питается. Ни стыда, ни совести, ни чувства элементарного такта у людей не осталось. Разве можно так нагло совать нос в чужую частную жизнь?
Дело это попахивало неуважением к государственным символам, главным из которых Цент считал себя. Этих экстремистов он тоже постарался запомнить.
Таким манером, подслушивая да подсматривая, Цент достиг главной площади, расположенной у крепостных ворот. Здесь было многолюдно в любое время дня — осуществлялся торг, работали питейные и культурные заведения. В настоящий момент на площади осуществлялась выгрузка трофеев из автомобилей поисковиков. Добытое добро, в зависимости от классификации, сортировалось по складам. Но не все. Кое-что возмутительным манером растаскивалось по карманам несознательных граждан.
Цент, разумеется, был в курсе происходящего. Хороший правитель всегда осведомлен о том, кто из его подданных и в каких объемах ворует. И зорко следит, дабы ни один из них не наворовал больше самого самодержца, поскольку подобное возмутительное поведение идет вразрез с национальной идеей и духовными скрепами, и вообще это не по понятиям. Но красть понемногу Цент милосердно дозволял. Понимал, что без этого никак. Ему ведь каждый божий день докладывали о подобных эпизодах, на что помазанник всякий раз отвечал словами, приписываемыми то ли Петру Великому, то ли Ивану Калите, то ли еще какому-то ныне покойному деятелю, который уже не выскочит из могилы, и ничего не опровергнет. Так и говорил:
— Вот однажды к Петру Великому пришли да доложили — воруют твои бояре, царь. Воруют бессовестно и нагло, крадут все, что не приколочено, наворованное же вывозят в загнивающую и там прячут. Срочно принимай меры, пока они всю страну не растащили. На что Петр взял да и повелел — всех мерзавцев сих на кол дружно! Сгоряча сказал, понятное дело, ибо весьма болел душой за отчизну. Но мудрые советники тут же самодержца образумили, приведя неоспоримый аргумент. Молвили они: государь, сие радикальное решение не есть хорошо. Ну, смотри сам, пересажаешь ты всех воров на колья, а с кем останешься, государь? С честными да порядочными людьми. И что, ты думаешь, эти честные да порядочные, первым делом учинят? Да тебя же, отец, на кол задом и пристроят, ибо ты, благодетель, среди всех воров первый вор и есть. Тут-то Петр крепко так призадумался. Очень, очень он болел душой за отчизну, очень ему хотелось наладить в ней повсеместное благоденствие. Но на кол не хотелось сильнее.
В общем, воровство князь не поощрял, но и процессу сему препятствий не чинил. В конце концов, все самое лучшее, вкусное и красивое доставалось ему, а остальное пускай растаскивают на здоровье. Авось все-то не растащат подчистую. Ну а если вдруг чернь начнет по сему поводу возмущаться (есть у черни дурная привычка чужую тушенку считать), так двери теремка радости всегда и для всех открыты — милости просим на воспитательные процедуры.
Коварно притаившись за углом, Цент зорко наблюдал за тем, как из автомобилей выгружают ящики, мешки и коробки. Тут как тут объявились спекулянты, завели с поисковиками приватные беседы. То один, то другой, после непродолжительного разговора, получал то мешочек, то коробку, а один какой-то наглец целую тележку добра нагрузил, едва ее с места сдвинул.
— А может и стоит раскрутить маховик репрессий? — вслух подумал князь, наблюдая за творящимся непотребством. — Не сильно, в пол-оборота. Они ведь совсем охренели от безнаказанности, скоро до склада и половина добра доезжать не будет. А мне ведь еще чем-то народ кормить надо.
Всякий раз, когда мысли князя касались народа, его передергивало от отвращения. Крепко успел достать правителя простой народ. Центу он представлялся огромным ненасытным ртом, куда сколько ни засыпь пропитания, все мало. Была у князя розовая мечта в голубой горошек — отвадить народ от бюджетной кормушки. Чтобы все добро в закромах было в целости и принадлежало бы одному повелителю, а народ бы находил себе пропитание самостоятельно, где-нибудь там, на стороне. Ох, то была прекрасная, дивная мечта. И как всякая заветная мечта, она была из числа несбыточных. Наглый народ приходилось кормить, он цинично отказывался питаться дикорастущей травой и свежим воздухом. Так что подумал, князь, подумал, и решил парочку расхитителей государственной собственности все-таки наказать, дабы у остальных аппетиты умерились. Оставалось только выбрать тех, кого не сильно жалко. Да и простой народ любил публичные расправы над толстосумами, исходя из того утешительного принципа, что пусть нам самим и не лучше, зато этому гаду вон как плохо.
— Да, двух-трех надо проучить, — пробормотал князь. — Вот этого, с тележкой, следует запомнить. Совсем, подлец, совесть потерял. Сегодня с тележкой, а завтра он, чего доброго, прицеп подгонит.
Цент уже начал набрасывать общий план грядущих чисток, одним глазом продолжая наблюдать за
