Под ласковым солнцем: Ave commune! - Степан Витальевич Кирнос
«И какой же нормальный человек не будет печалиться в этом месте?» – с болью вопросил Давиан.
В мире, где и дома, и на улице на тебя уставлены сотни очей народного взора, где каждый твой шаг находится под контролем народа и должен быть с ним согласован, где нет друзей, ибо каждый может истолковать не так сказанное товарищем и сдать, ради идеологической святости, где ремесло под запретом, не может быть радости. Можно было бы спастись в объятиях семьи, в окружении самых близких и родных людей, но здесь семья под запретом и только остаётся, что пытаться не сойти с ума от всего происходящего безумия.
Но таков мир коммунизма – освобождённый от оков всякой морали, без ока государева, ибо оно сменилось на неусыпные зеницы народа, в которых виден яд невежества, под запретом семья, как институт, равенство насаждается огнём и мечом, всюду пылает безумие.
«И как же здесь не обречь себя на тоску?» – родился вопрос в уме Давиана. – «Но что же дальше?».
Растление. Уныние не самое худшее, что можно встретить в коммунистическом обществе, ибо его превзошла похоть, которая вьётся вавилонской башней до небес в Директории.
Давиан вспомнил слова из Коммунарии, «книги протосоциализма» – «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя»[12]. Этими словами оправдывается то, что каждый партиец может быть использован для удовлетворения сексуальных потребностей того окружения в котором он находится.
Если нет старой нравственности, если нет мораль изжита, если отменено всякое собственничество человека над человеком в форме брака, если установлено тотальное равенство, то и похоть сама по себе будет править балом.
Юноша вспомнил ещё одни слова, которые шли из Сборника учений полового поведения в обществе коммунизма, глава первая части пять и шесть:
«5. Каждый, даже несовершеннолетний партиец имеет право и обязан удовлетворять свои сексуальные потребности. Это понятие сделалось аксиомой, и воздержание рассматривают как ограниченность, свойственную буржуазному мышлению.
6. Если мужчина вожделеет к юной девушке до четырнадцати лет, то девушка обязана подчиниться этому вожделению, иначе её сочтут буржуазной дочкой, недостойной называться истинной коммунисткой. Так же и с женщинами – если девушка, вожделеет быть с парнем до четырнадцати лет, то парень должен подчиниться, иначе его сочтут буржуазным сыном, недостойному называться истинным коммунистом».
Таковы слова идеологических норм и безнравственных установлений, данных Директорией Коммун. Давиан понимает, что таков смысл коммунистической идеи, касательно отношений мужчины и женщины – убив в них человека, превратив в скот, который помышляет только о беспорядочном сношении, можно породить общество абсолютно равных, идущих за нечестивым пастырем, который дал им оскотиниться. И в роли руководителя тут – Великая Коммунистическая Партия, которая ведёт отупленный и потопленный в невежестве народ, позволяя ему править в меру распущенности и не допуская до истинно ключевых моментов жизни страны.
А что может быть вместо семьи? Что может быть вместо здоровых отношений между парнем и девушкой, продиктованных духовностью и традициями, если они, во имя равенства и лживого прогресса, во имя строительства новой вавилонской башни, уничтожены, стёрты в пыль и развеяны по ветрам истории? Только полное раскрепощение, которое доведёт человека до превращения в похотливое животное, а при облечении это в доктрины социально-экономического равенства, безгосударственности, получится коммунизм и ничего другого.
«А что же против этого?» – появляется вопрос в уме бегущего юноши, который не знает за какого зацепиться, за чьи тёплые слова, чтобы отогнать помышления о том, что пошлость и раскрепощение так сильны. Через момент его мысль привела к реплике, которую он слышал от одного из священников, когда был ещё в Рейхе – «Такова-то эта злая и неукротимая похоть: как скоро она возьмет верх над рассудком, то не оставляет в нем никакого чувства благопристойности, а все окутывает тьмой и мраком ночи»[13].
«С этим трудно не согласиться» – подумал Давиан, понимая, что растлению, которое капиталистически-либеральными потугами наступает с севера и под кроваво-серыми стягами коммунизма напирает с северо-востока, можно противопоставить только мораль, доведённую до состояния обжигающего пламени, когда она попалаяет каждого нечестивца.
В Директории Коммун – похоть стала тем, что порабощает народ, делает его слугой собственных страстей и Партии, которая уподобилась жестокосердному тюремщику, отобравшему у заключённого всякую надежду на спасение души.
Ноги Давиана слабели с каждой минутой бега, а кожа стала чувствовать холод всё меньше и меньше, но не от тепла, а потому что обмораживалась всё сильнее. Слабость в колене ударила неожиданно, и парень упал, рухнув в снег. По лицу тут же заиграл холод, жгучий снег ледяной дланью умыл лик парня, который поднялся и бежит дальше, надеясь не замерзнуть, прежде чем он прильнёт к огню.
Похоть не единственная, что стало для людей Директории цепями, сковавшими его руки и ослепившим очи, когда провозглашается культ употребления и лелеяние чрева своего.
«От каждого по способностям, каждому по потребностям» – такова извечная литания Директории Коммун, ставшая и её проклятьем, третьим кругом безжалостной жуткой тюрьмы.
Удовлетворение потребностей в Директории Коммун возведено в ранг культа, только не требований отдельной личности – а всего народа в целом. «У каждого не может быть своих потребностей, ибо в обществе равных, все нуждаются в одинаковом уровне и степени удовлетворения», как сказано в Послании к народу №12.
Нельзя погасить пламень жажды потребностей, ибо они безграничны, неутолимы, но можно взять их под контроль и руководить ими, ловко совмещая политическую необходимость и людскую нужду.
«Больше, больше, нужно больше!» – в безумном порыве кричит и во все времена кричал народ, захлёбываясь слюной, требуя, что ему всё давали и его самого возвысили на пьедестал божества, и Директория Коммун дала ему, всё, что необходимо.
Обществу, молотом идеологическим установок, вбили в сознание, что их потребности теперь – отправление религиозных обрядов, подчинение самому себе, ненависть к предателям и удовлетворение самых базовых нужд, что стало краеугольным камнем поведения большинства партийцев. Теперь во имя народа читаются молитвы и ему посвящены культы, он стал всем руководить и с его санкции решается судьба человека, что удовлетворило потребность в групповой гордыне, социальному самодовольству. Народу сказали, что вторая нужда – насладиться богомерзким искусством, вдоволь насыться и сладко поспать, не забывая о безумном глумлении толпой над оступившимися.
Чтобы исполнить это, нужно было свести потребности людей до животного, склонить к рабству ударами кнута собственного чрева и гордыни, и Партия сделала это. Она уничтожила мораль и веру, убив потребность в высоком искусстве и духовно-нравственном развитии, чего коммунизм дать не может, ибо его цель – вырастить мешанину,
