Евгений Красницкий - Отрок.Покоренная сила

– Вставай, фефа! Народ… Ох! Народ по кускам собирать будем.

– Угу, – ответил Мишка, но сказать, даже с ремнем во рту, было легче, чем сделать. Сдвинувшийся на затылок шлем потащил за собой пристегнутую к полумаске бармицу, она закрыла глаза, и Мишка совершенно ничего не видел. Лежал он очень неудобно – лицом вниз, животом и ногами на нижних ступеньках лестницы. Сверху давило что-то тяжелое и жесткое. Мишка пошевелился, и с его спины свалилась лавка, с которой он атаковал Алексея. Сразу стало легче, сдвинув шлем на место, Мишка наконец-то прозрел и смог вытолкнуть подбородочный ремень изо рта.

«М-да, сэр! Как писал классик:

И отступили басурманы,

Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать».

– Михайла! – голос у деда стал несколько более бодрым, и он перестал охать. – Да куда ты провалился-то?

– Здесь я, здесь! – Мишка сполз с лестницы, встал на четвереньки, потом, держась за стену, поднялся на ноги. – Десятники! Доложить о потерях!

– Слушаюсь, господин старшина! – откуда-то из-под лестницы отозвался Дмитрий. – А ну! Все, кто может, встать!

По горнице пошло шевеление, один за другим «курсанты» со стонами и оханьем начали подниматься на ноги. На полу осталось четыре тела.

– Господин старшина, в строю семнадцать, не могут встать четверо!

– Я тоже могу! – раздался из угла голос Иоанна. – Только мне наставник Алексей сундуком штаны прищемил.

– Господин старшина, в строю восемнадцать! – тут же поправился Дмитрий.

– Ишь ты, шустрый какой! – отозвался дед. – Да из твоих восемнадцати половина еле на ногах держится!

– Раз стоят, значит, в строю! – не согласился Мишка. – Господин сотник, учение закончено, разреши получить замечания!

– Замечания ему, – проворчал в ответ дед. – И так чуть вторую ногу не оторвали, поганцы, – по голосу чувствовалось, что дед ворчит только для порядка, а на самом деле доволен. – Андрюха, чего с носом-то? Я там под столом на что-то хрупкое наступил. Не на твой клюв, часом?

Собаки постепенно угомонились, хотя то тут, то там время от времени все же раздавалось гавканье. Иногда его подхватывали соседские собаки, иногда нет, видимо, надоело, да и время было самое сонное – предутреннее. В облаках образовался широкий разрыв, и луна, заметно переместившаяся к западу, светила вовсю. Потянул легкий ветерок, и Мишка вздохнул с облегчением – даже ночью в войлочном подкольчужнике было жарковато, июньские ночи теплые.

Снизу, из сарайчика, в котором сидел кто-то из «бабьего батальона», раздалось какое-то шебуршание. Напряженно вслушивающемуся в окружающие звуки Мишке оно показалось непозволительно громким.

– Девки, где не надо, чешут, – последовал едва слышный комментарий от кого-то из «спецназовцев».

– И где нельзя тоже… – отозвался его сосед.

На них тут же шикнули, чуть ли не громче, чем был сам шепот. Но комментарий, где-то на пределе слышимости, уже пошел гулять по крыше.

«С улицы наверняка не слышно, пускай повеселятся, все-таки хоть какая-то разрядка напряжения».

Эта составляющая формирующегося сленга Младшей стражи своим рождением была обязана самому Мишке.

В начале лета, сообразуясь с какими-то своими планами воспитания учеников воинской школы, дед с Алексеем устроили ребятам пеший марш-бросок. Весь май и несколько первых дней июня Младшую стражу одевали в доспех, одни «курсанты» уже более или менее привыкли к его тяжести и жару, другие только-только начали чувствовать на себе все эти «удовольствия».

Денек, как назло, выдался погожий, июньское солнышко припекало по-летнему, пот с ребят катил градом. Дед с Алексеем в одних рубахах и легких полотняных портках чувствовали себя прекрасно, тем более что ехали верхом, а «курсантам», уже отмахавшим скорым шагом больше двух верст по пыльной дороге на Выселки, впору было завыть.

Мишка всерьез опасался тепловых ударов и со злостью вспоминал годы службы в Советской армии. Тогда вот так же солдатики перли то вверх, то вниз по карпатским дорогам, а комбат капитан Шабардин ехал рядом на «уазике» и взбадривал личный состав смесью строевых команд и матерщины. Всего-то и разницы, что ЗДЕСЬ ребят терзали кольчуги и шлемы, а ТАМ – каски и противогазы.

Строй, несмотря на дедовы понукания, начал растягиваться, вот-вот должны были появиться отставшие, которых уже никакими силами не заставишь прибавить шагу. Картина до боли знакомая, но ТАМ Мишка, мысленно матеря начальство, топал в строю вместе со всеми, а ЗДЕСЬ шел сбоку колонны и сам, вслед за дедом, вынужден был покрикивать на подчиненных.

Умом Мишка, конечно, понимал необходимость обучения на пределах возможностей организма. Сержанты и офицеры вовсе не были садистами (ну, по крайней мере, не все), просто почти в любой армии мира солдат доводят до состояния, когда усталость преодолевается уже на одной ненависти. То, что объектом этой ненависти становится собственное начальство, – неизбежное зло, главное – тонко чувствовать границы и не перегнуть палку. Иначе либо негативные последствия для здоровья, либо открытое неповиновение.

Мишка этой границы не знал и не чувствовал, к тому же сильно опасался, что не чувствует ее и дед. Все-таки в строю были ребята на два-три года моложе обычных новиков, которых нещадно гоняли десятники. В юношеском возрасте разница в два года – дистанция огромная.

Мишка заметил, как один из учеников воинской школы безуспешно попытался почесать зудящий живот сквозь кольчугу и поддоспешник, и внезапно вспомнил… ТОГДА ему, вместе с еще несколькими солдатами, призванными из Ленинграда, все же удалось удивить и комбата, и других командиров.

«А собственно, почему бы и не попробовать? Хуже точно не будет, а что похабщина, так не в “благородном собрании” пребываем, армия всегда армия, независимо от эпохи».

Мишка прокашлялся пересохшим горлом и, набрав в грудь воздуха, запел:

В дороге жарко, пыльно,От пота мы мокры.Мы чешем наши спиныИ чешем животы.И кое-что еще, чего чесать не надо,И кое-что еще, чего чесать нельзя!

В строю раздался одинокий смешок, и Мишка, прибавив громкости, запел припев:

Не торопись-пись-пись,Приободрись-дрись-дрись,Мы застрахуем-хуем-хуемВашу жизнь!

На Мишку начали оборачиваться, сзади раздалось дедовское «Кхе», но было непонятно: одобрительное оно или осуждающее. Во всяком случае, продолжать Мишке никто не мешал.

Деваха молодаяНа бережку сидела,Соседа вспоминалаИ кушать захотела.И кое-что еще, чего хотеть не надо…

Кто-то догадливый в строю подхватил: