Дмитрий Тедеев - Сила меча
— А если… А если я выберу Фатамию? Что тогда будет с мамой?
— Если ты выберешь Фатамию, то реальной будет только Фатамия. А мир Киева окажется иллюзией, ложным воспоминанием, тем, чего нет и никогда не было. Останется только Фатамия и ты наедине с ней – мальчишка, не помнящий своего прошлого, на которого снизошло свыше… или наоборот, снизу… в общем мальчишка, неожиданно получивший сверхъестественные способности и пробившийся благодаря этим сверхспособностям к самым вершинам власти и богатства. На зависть всем окружающим.
— А… мама?
— Ну, я же сказал, малыш. В мире Фатамии мамы у тебя нет.
Я вновь замер. Мне опять хотелось плакать, но слёз уже не было. Что лучше, увидеть маму непрерывно плачущей от горя старухой или вообще отказаться от неё, фактически убить?
— А если… Олег Иванович, а из этой самой… “психушки” можно будет потом выбраться? Ведь мама тогда… Она ведь сможет опять стать…
Я запутался. Мне не хватало слов. Но Олег пришёл ко мне на помощь. Он всегда приходил ко мне на помощь, когда мог. Вот и сейчас пришёл. Даже из далёкого, несуществующего для Фатамии мира.
— Можно, Максимка. Из психушки выбраться – можно, хотя это и очень трудно. И маме тогда действительно станет легче, хотя всё пережитое даром для неё всё равно не пройдёт.
— Олег Иванович! Тогда я решил! Киев! Вы поможете мне, расскажете, как вернуться, как из психушки выбраться?
— Да, Максим. Сейчас. Подожди…
Олег замолчал. Неожиданно лицо его стало напряжённым, зрачки расширились, на шее вздулись вены. Я вдруг с ужасом заметил, что его фигура начала таять в воздухе, становиться полупрозрачной.
— Не могу… удержаться… помоги… — не столько услышал, сколько угадал я его хриплый, натужный голос, в котором была боль, мука, нечеловеческое напряжение.
— Олег Иванович! Не уходите! Как мне помочь? Что нужно делать? – отчаянно заорал я. Фигура Олега становилась всё прозрачнее и почти совсем уже превратилась в еле заметную тень, его губы шевелились, он силился что‑то сказать мне, но я уже ничего не мог разобрать.
Я вцепился в Олега мёртвой хваткой. Не руками, чем‑то другим. Я и сам не знаю, чем я пытался удержать его тогда. Меня пронзила острая нестерпимая боль, какая‑то чужая, безжалостная сила вырывала у меня Олега, выкручивала, выламывала всего меня, не тело, что‑то другое, гораздо более важное, чем тело. На меня одна за другой накатывались волны, посланные чужой силой, недовольной тем, что я упрямо не выпускаю Олега. Волны страха, боли, отчаяния, безнадёжности, тоски одна за другой захлёстывали, пронзали меня, швыряли и крутили как щепку, я падал в чёрную, холодную пустоту, растворялся в ней, меня жгло адским пламенем, живьём разрывало на миллионы частей, и каждая часть, умирая, заходилась в крике от боли и ужаса.
Но я держал, не выпускал Олега. Потому что знал, не удержу – и всё, наступит конец последней моей надежде. Я не думал о том, что удержать мне его всё равно не удастся, кто я такой против космической безграничной силы. Я просто держал. Держал, потому что не мог отпустить. И чувствовал, что Олег тоже держится, хоть и испытывает страдания не меньшие, чем я…
Мы выдержали, устояли против чужой силы. Она почему‑то вскоре отпустила нас, позволила Олегу вернуться в мой сон. Олег вновь сидел на полу возле меня, его залитое потом лицо было белее мела, из груди вырывалось частое прерывистое дыхание, зрачки всё ещё были нечеловечески расширены. Я чувствовал себя не лучше. Говорить мы оба не могли. Сил едва–едва хватало только на то, чтобы просто не умереть. Умереть сейчас, когда непонятная сила отпустила нас, так и не сломав, было бы совсем уж обидно.
Медленно, очень медленно мы возвращались к жизни. Постепенно дыхание выравнивалось, сведённые судорогой мышцы расслаблялись, боль отпускала.
— Олег Иванович, – еле слышно прошептал я, на большее сил просто не было, – что это было?
— Не знаю, Максим. Это, в конце концов – твой, а вовсе не мой мир, – попробовал пошутить Олег, но шутка вышла совсем не смешной. – Не знаю я, что это было. Выдержали – и ладно. Спасибо тебе, вытянул меня, помог. Без тебя я не смог бы удержаться здесь. Давай теперь тебя в Киев вытаскивать, пока эта фигня опять не вернулось. Не передумал?
Не передумал ли я? Нет, конечно нет! В Киев, скорее в Киев! К маме, к Олегу, к Любе, Сашке, Светульке, Лапушке, ко всем, кого люблю и кто любит меня! Скорее, я готов! Я не передумал! Пусть психушка, я выдержу! В Киев!
Олег услышал эти мои бессвязные фразы, хоть я не произнёс ни звука. Мы теперь, после того, как вместе выдержали натиск чужой силы, могли уже понимать друг друга без слов. Мгновенно и безошибочно.
— Хорошо малыш, я рад, что ты решил вернуться к нам, спасибо, — подумал мне Олег, — сейчас мы пойдём домой.
— А как мы пойдём?
— Неважно. Я поведу тебя, буду показывать направление. Ты просто держись за меня, как держался только что. Всё, что сейчас на тебе, оставь здесь, ничего из этого мира не должно попасть туда. Там ты окажешься привязанным к кровати. В смирительной рубашке или вообще голым. Да, Максимка, совсем ничего нельзя брать, ни Меч, ни Камень, ни плеер. Я не знаю, как это объяснить, но если какая‑нибудь вещь из Фатамии окажется в Киеве в виде настоящего реального предмета, а не твоей “бредовой галлюцинации”, то это может разрушить реальность самого мира Киева. Наш и “ваш” миры не могут быть реальными одновременно.
— Так ведь плеер – из мира Киева!
— Ну и что? Он побывал в Фатамии, значит теперь в том мире он – такая же иллюзия, как и вся Фатамия.
— А как тогда он в Фатамию попал? Из Киева?
— А чёрт его знает! Понятия не имею. Готов? Ну что, пошли?
— Подождите! А что там мне делать? Что говорить врачам, чтобы вырваться из психушки? Надо же сначала что‑то придумать!
— Ничего не надо придумывать! Говори всё как есть! У психиатров есть способы узнать, говорит ли “больной” то, что считает правдой, или пытается обмануть. Вырваться у тебя оттуда будет шанс только в том случае, если они будут абсолютно уверены, что ты ничего от них не пытаешься скрыть. Так что ты ничего и не скрывай.
— Даже то, что вы пришли и вытащили меня отсюда?
— Даже это. Для них ты – неизлечимый больной. И выпустить тебя они смогут только в том случае, если убедятся, что болезнь удалось локализовать в такой форме, когда она не представляет опасности для окружающих. Говори им всё как на духу.
— Но они всё равно не поверят!
— Конечно нет. Но зато убедятся, что ты не пытаешься скрывать от них свой “бред”, не пытаешься скрывать симптомы “болезни”, осознаёшь свою болезнь и идёшь на сотрудничество с врачами, хочешь вылечиться. Любую твою хитрость они моментально раскусят. Так что будь абсолютно искренним.
— И тогда они меня выпустят?
— Не сразу, конечно. В лучшем случае – месяца через два. Тебе многое придётся пережить в этой больнице. Но ты – сильный парень, ты выдержишь. Не только ради себя, ради мамы, ради всех, кому ты дорог.
— А потом? Через два месяца? Я буду на свободе?
— В принципе – да. Почти. Придётся периодически проходить обследования, иногда может быть – ложиться ненадолго, но это уже – не так страшно. Кое‑что для тебя будет закрыто, некоторые профессии, например. От армии “откосишь”… — Олег довольно ехидно усмехнулся, и это странным образом меня успокоило, – “Права” водительские тебе не получить. Но ты будешь на свободе. Будешь дома. Сможешь видеть своих друзей, родных.
— А пока я буду в больнице? Смогу я тогда видеться с кем‑нибудь?
— В отделении для “буйных”? Конечно, нет. Но если всё будет нормально, тебя должны быстро перевести в общее отделение, а там свидания, в принципе, не запрещены. Хотя опять таки, всё зависит от врачей. Так что, Максим, заранее смири свою гордость и будь готов делать всё, что врачи и санитары от тебя потребуют. Всё. Каким бы это ни показалось тебе чудовищным и унизительным. Другого выхода просто нет.
— Я понял, Олег Иванович. Спасибо вам. Я никогда не забуду, как вы мне помогли.
— Да ещё не помог… Но постараюсь. И помни, Максимка, как бы тебе не было плохо, у тебя есть мама, сестра, папа, верные друзья, я, и все мы будем делать всё для того, чтобы тебе помочь, чтобы тебе стало лучше. Держись. Выдержи, малыш, пожалуйста, выдержи. Ради нас.
— Спасибо, Олег Иванович. Я выдержу. Обещаю. Как бы ни было тяжело.
— Верю, малыш. Выдержишь. Ну что, поехали? А то как бы опять эта хрень не накатила.
И мы “поехали”. Я совершенно не запомнил дороги, в памяти осталось только то, что я держался за руку Олега, и он вёл меня.
Я чувствовал себя как‑то странно, как будто у меня вообще не было тела. Но при этом Олег держал меня за руку, это я помню точно, держал и вёл куда‑то сквозь чёрную холодную Пустоту, безбрежный океан отчаяния и безнадёжности. Без всяких Лунных Дорожек. Один я наверняка заблудился бы в этой Пустоте. Навсегда. Так и остался бы блуждать в ней вечным одиноким скитальцем. Но мне не было страшно, меня вёл Олег, он знал, куда идти, и я верил, что он выведет меня.
