Василий Головачёв - Катарсис. Том 1
— Ошибаешься, — усмехнулся он, начиная укладывать вещи во вторую сумку. — Смогу.
Гостья посмотрела на его открытое лобастое лицо с твердо сжатыми упрямыми губами, с прямым пронизывающим взглядом карих, часто светлеющих до желтого «тигриного» свечения глаз, и шутить не рискнула. Если Егор что-нибудь решал, то уж решал окончательно и решения свои никогда не пересматривал. Месяц назад он застал у нее в гостях сослуживца, капитана Зеленского, красивого брюнета с ниточкой усов: ничего особенного не было, легкий флирт, поцелуйчики, объятия, смех, до постели дело не дошло, — но после этого не приходил, не звонил и на ее звонки не отвечал, словно отрезал. А ведь любого другого мужика она запросто могла уговорить, обольстить, свести с ума, объяснить все обыкновенной игрой, да еще и заставить при этом просить прощения. Любого другого, только не Егора Крутова.
— Ты не… — Она хотела спросить: «Ты меня так и не простишь?» — но вместо этого сказала: — Ты не прав, Крутой. Боевая работа — как наркотик. Без нее ты засохнешь.
Крутов продолжал методично собираться, потом задернул «молнию» на сумке, оперся на нее и глянул на девушку.
— Ты только для этого ко мне зашла? Чтобы сообщить, что я не прав?
Ольга вспыхнула, уловив понятный обоим подтекст, резко поставила бокал на стол, расплескав шампанское, встала и пошла к выходу. На пороге гостиной оглянулась.
— Ты всегда будешь один, Крутой, потому что никого не любишь, даже себя. Мне тебя жаль. Но если захочешь что-нибудь изменить в своей жизни в лучшую сторону — позвони. Может быть, я тебе помогу.
Простучали по полу прихожей каблучки, глухо вздохнула дверь. Крутов, склонив голову к плечу, прислушивался еще некоторое время к тишине в доме, потом сел в кресло, хранящее тепло женского тела, и невесело усмехнулся, вспомнив вычитанные в каком-то журнале детские откровения. На вопрос журналиста: что такое верность? — одна из восьмилетних девочек ответила: «Больше всего этого, естественно, у собак. А на втором месте стоят некоторые женщины».
— Некоторые… — пробормотал Крутов, подумав: но к тебе, Ольга Викторовна, сие определение не относится. Хотя, может быть, я излишне категоричен.
И вдруг до спазма в горле с ним случился приступ свирепой тоски по жене. Уткнув лицо в ладони, он сжал его изо всех сил, и память услужливо прокрутила перед глазами ленту их первых встреч.
Впервые Крутов познакомился со своей будущей женой на студенческом балу, организованном по случаю успешного завершения очередной летней кампании студенческих строительных отрядов. Он тогда учился в Рязанском высшем училище воздушно-десантных войск, но имел приятелей среди студентов радиотехнического института, они и пригласили будущего героя Джераха на вечер. Крутов увидел ее сразу же, как только вошел в фойе актового зала, в окружении большого числа парней. Как во сне подошел к ней, перестав вдруг ощущать мир вокруг, забыв о приятелях, замер, глядя на удивительно милую девушку со слегка раскосыми глазами, сидящую на стульчике у стены с опущенными на колени руками. Сказать, что она была красивой, значит, ничего не сказать! Хотя он в тот момент не оценивал стати фигуры девушки и ее параметры. Он слушал ее, он видел, он чувствовал. Он ее знал!
Она же, мельком глянув на еще одного поклонника, пожиравшего ее глазами, лишь досадливо повела плечиком, и только когда Крутов подошел вплотную и хрипло сказал: меня зовут Егор, — внимательно посмотрела на его горящее лицо, и, видимо, что-то поразило ее в нем, потому что зеленые глаза незнакомки вдруг широко открылись и в них просиял интерес.
В тот вечер он никому не дал танцевать с ней, не отходя от зеленоглазой ни на шаг, и пошел провожать, хотя друзья предупреждали о возможных последствиях: девушка — ее звали Наташа — хотя и не училась в радиоинституте, а была приглашена подругами, но произвела впечатление и на местных студенческих «авторитетов».
Крутова встретили у парка, когда он, проводив Наталью, возвращался в расположение училища. Но он к тому времени уже весьма недурно владел барсом[1] и мог отбиться и от более серьезного противника, чем четверо студентов радиотехнического института.
Они виделись чуть ли не каждый день и страдали одинаково сильно, если встретиться по каким-либо причинам не удавалось. Даже когда Наташа стала его женой, их жажда видеть друг друга, страстное желание обладать друг другом не утихали, разве что оба научились скрывать это от других…
Сердце сжалось, превращаясь в ком льда. Крутов остановил воспоминания. Жены не было рядом уже почти четыре года, и ни одна женщина не смогла ее заменить. В том числе и капитан-инструктор Ольга Сошникова.
Прижмись ко мне крепче и ближе,Не жил я — блуждал средь чужих… —
всплыли в памяти строки Блока. Во времена первых встреч с Наташей он специально заучивал целые тома Блока, Бальмонта, Есенина, Верхарна, чтобы не ударить лицом в грязь и выглядеть в ее глазах образованным человеком, а не дубовым накачанным курсантом училища, как большинство его сокурсников. Правда, потом чтение стихов стало потребностью, но случилось это позже. Однако на Наташу он произвести впечатление успел…
В прихожей снова запиликал входной звонок.
Крутов помял ладонями лицо, как бы стирая след переживаний, и пошел открывать. В квартиру со смехом и приветственными возгласами ввалилась целая компания: Костя Морозов, Саша Зубко, Марат Балязин, Сергей Погорелов, Воха Васильев — все лейтенанты, кроме Зубко — капитана, члены команды «Витязь», самые близкие друзья, с которыми он прожил бок о бок четыре года и прошел много боевых дорог в Чечне, Ингушетии, Таджикистане, Украине, России.
— Он уже собирается, — прогудел в бороду Марат Балязин, огромный, как шкаф; в руках он нес два объемистых целлофановых пакета. — Вовремя мы его перехватили.
— Принимай гостей, хозяин, — весело сказал белозубый Саша (хотя все передние зубы у него были не свои — металлокерамические), — будем гудеть. Сам ты, понятное дело, не дотумкал собрать друзей перед дорогой, так мы решили перехватить инициативу.
Ребята гурьбой ввалились в гостиную, сдвинули в угол сумки, переложили неубранные вещи, стали расставлять стулья, посуду на столе, заняли кухню, подтрунивая друг над другом и над хозяином.
Крутов, чувствуя, как у него перехватило дыхание и к глазам подступила теплая влага, сбросил оцепенение и вмешался в процесс, сердито выгнав бывших подчиненных из кухни.
— Наследили тут, навели беспорядок, еще посуду побьете… Идите отсюда, я сам все приготовлю.
Но его не послушали, засунули в духовку две курицы, стали жарить лук, резать овощи, колбасу, сыр, хлеб, и Крутов вынужден был отступить.
В гостиной Саша сунул ему тяжелый плоский кожаный чехол, напоминавший ножны. Впрочем, это и были ножны. Внутри лежал, мерцая синеватым зазубренным лезвием, самый натуральный бетдаггер — так называемая «летучая мышь», кинжал, сочетавший в себе пилу, двухсторонний топорик и собственно кинжал. Это было личное оружие Саши, с которым он не расставался и которое не раз проверил в деле.
— Дарю, полковник, хорошему человеку не жалко.
Крутов, взвесив кинжал в руке и отметив его балансировку — кинжал действительно напоминал по форме летучую мышь, — с чувством пожал руку Саше и метнул бетдаггер в щит в углу комнаты. Кинжал вошел точно в глаз гедзя, нарисованного на щите средневекового японского воина.
— И я кое-что хочу подарить, — подошел к майору Воха Васильев, протягивая Крутову еще один кожаный чехол, чуть поменьше.
Егор вытащил оттуда серповидное лезвие с дополнительным центральным когтем и кивнул, оценив подарок. Это был бяньдао, метательный серп без рукоятки. Воха владел им великолепно. Крутов не решился метнуть бяньдао в щит, и Васильев сделал это сам, воткнув серп в другой глаз нарисованного на щите лица.
Потом они пили легкое вино — шабли и бургундское, ребята практически не потребляли спиртного, — шутили, рассказывали анекдоты, смеялись, вели философские беседы, и ком в груди Крутова почти растаял. Он знал, что не одинок, но не чаял получить доказательства, и его «витязи» решили проблему играючи. Он всегда мог на них положиться, даже будучи уже не их командиром. Точно так же он принял их помощь, когда решил отомстить подонкам, убившим жену.
Убийство было бессмысленным и жестоким, как и вся жизнь «отморозков», не признающих ни существующих норм поведения, ни законов, ни прав людей на собственное мнение и жизнь.
Банда молодых людей в возрасте от девятнадцати до двадцати четырех лет, возглавляемая более высоковозрастным подонком (Шамиль Свиридов по кличке Копченый в свои двадцать девять уже дважды сидел за бандитизм), забавлялась тем, что прокалывала шины у стоящих возле центрального парка автомобилей. Крутов, приехавший с женой отдохнуть, пройтись по аттракционам, отлучился буквально на две минуты, чтобы купить мороженое, за эти две минуты все и случилось.
