Олег Верещагин - Я иду искать. История вторая

Полуразрушенная хижина, сложенная из серого камня, словно вросла в склон. Двери не было, ставни с окон давно сорвал то ли ветер, то ли людс­кая рука.

Когда мальчишки добрались до этого приюта, дождь хлестал уже вовсю — совсем не летний, а какой-то осатанелый, ледяной. К счастью, в хижине кем-то были запасены хворост и сухие, звонкие березовые дрова. Вскоре все окна и дверь оказались завешены плащами, и вокруг большого костра, горящего в круге из закопченых камней, толклись, фыркая и отжимая волосы и од­ежду, все — места хватило. Но Гоймир быстро навел порядок. Троих выгнал на дождь в часовые, пообещав смену через два часа. Остальные наконец-то успокоились, развесили наиболее мокрую одежду на шестах под крышей и раз­леглись на плащах возле огня. Гоймир опять-таки в приказном порядке зас­тавил всех вычистить оружие, после чего несколько человек занялись нако­нец-то ужином. Остальные частично заснули, частично принялись негромко разговаривать. Ревок погромче включил было плейер, где оказались записаны какие-то вполне внятные песни, но Йерикка потребовал, чтобы он вырубил прибор.

От одежды валил пар. В хижине было душно и сыро, хотя и тепло. Разго­воры по мере того, как ребята расслаблялись, утихали, превращались в бор­мотание.

Олег чувствовал бы себя совсем хорошо, как в обычном походе после трудного дня, когда много прошагали, забрались под крышу и вокруг друзья. Но мешала ссора с Гоймиром. Тот на бывшего друга не смотрел и не загова­ривал с ним. Олег пытался тоже его не замечать, но получалось плоховато. Черт возьми, на Земле тоже случались между мальчишками конфликты и даже драки из-за девчонок! Но, как правило, потерпевший поражение на любовном фронте соперник не уходил в глухую оборону во всех остальных делах. Олег начал сомневаться, что попроситься в отряд к Гоймиру было хорошей идеей — оказывается, тяжело жить рядом с человеком, который тебя терпеть не может и не скрывает этого!

Чтобы отвлечься от надоедливых мыслей, Олег повернулся к Йерикке — тот сидел со скрещенными ногами и смотрел в огонь спокойными глазами.

— Ты про эту хижину знал?

— Она есть на карте, — кажется, Йерикка тоже был рад отвлечься от каких-то своих мыслей. — Но я про нее слышал. С ней связана одна история... — Олег улегся поудобнее, давая понять, что ему интересно: — Во время восста­ния ее построил твой земляк. И умер в ней. От болезни... или от одиночест­ва.

— Одиночество — тоже болезнь, — тихо сказал Олег. Йерикка посмотрел нем­ного удивленно и кивнул:

— Наверное... Вон, смотри.

Он достал из костра головню и протянул руку в сторону, к стене, осве­щая ее кусок. И Олег увидел четкие буквы кириллицы, обозначенные въевшей­ся в камень копотью: «НЕ ВСЕ ЛИ РАВНО, ЗА ЧТО ВОЕВАТЬ?!» Секунду головня ос­вещала надпись дрожащим светом, потом — полетела в огонь.

— Это оставил он, — пояснил Йерикка. — Я часто думаю, что было с ним? Он сделал что-то страшное, бежал сюда, подальше от войны — и тут воспоминание и разочарование убили его... А еще я думал, сколько правды было в его словах? Перед смертью люди обычно говорят правду... или то, что им кажется правдой. Мне всегда нравилась история. Не история вообще... а нравилось думать об отдельных людях, об их судьбах, привязанностях, желаниях... Иногда я пытаюсь представить себе ВСЕХ людей, которые жили на протяжении ты­сячелетий. И добрых, и злых, и равнодушных... В разные времена — разные обы­чаи, даже ПРАВДЫ разные. Представь себе, что сейчас посторонний человек узнал бы о нашей войне — чью сторону он бы принял?

— Как чью? — удивился Олег. — Я же...

— Твой дед воевал за нас, — напомнил Йерикка. — Ты уже не был посторон­ним, когда попал сюда... А кто-то другой мог бы увидеть нас тупыми дика­рями, воюющими за дикарские обычаи и законы. Тупыми, жестокими, неразумны­ми... И принял бы сторону данванов. Или — еще хуже! — решил бы, что между нами вообще НЕТ РАЗНИЦЫ, а значит — все равно за кого воевать...

— Да ну тебя... — вырвалось у Олега. — Зачем ты мне это говоришь? Как это — нет разницы?!

— А вот так, — Йерикка слегка потянулся и засмеялся. — Представь себе — попадает сюда совершенно неподготовленный, посторонний человек. И видит, как мы сегодня истребили стрелков на тропе, как добивали раненых... А по­том — как данваны жгут восставшую лесную веску... Ну и где разница? В чем? Чем мы лучше? И лучше ли мы? Или все дело в том, как нас ПРИУЧИЛИ видеть? А родись ты и я в данванских семьях — мы бы считали горцев жесто­кими погромщиками и разорителями, как в сериале «Птицы войны» — есть на юге такой, про отважных данванских пилотов и благородных «братьев меньших» — горожан с юга, которые добровольно вступили в горные стрелки. Вот там горцы — ты бы видел! Вот и получается, что данваны правы — нет на свете ни добра, ни зла, а есть только взгляд на вещи. Сторона, на которой стоишь.

Олег сердито сопел. Потом вдруг спросил:

— Если я сейчас встану и уйду — меня будут удерживать?

— Нет, — с искренним удивлением ответил Олегу Йерикка.

— А почему я не ухожу?

— Не знаю, — улыбнулся рыжий горец. — По глупости?

— Хрен с ним... Ты почему не уходишь?

— Я? — недоуменно спросил Йерикка. — А совесть? — ответил он без рисов­ки.

— А если бы тем, кто против нас, предложили разойтись по домам — они бы что сделали? Только в жизни, а не в кино? Им бы тоже совесть не позволила?

— Шутишь?!

— Ну вот и весь спор, — махнул рукой Олег.— Мы воюем за совесть. На сво­ей земле. А их или гонят насильно — или они идут грабить чужую. Ну и как может между нами не быть разницы? А все остальное — мне Бранка хорошо объяснила в свое время. Это, туману напускают, чтоб люди добро и зло разучились различать. И ты, между прочим, об этом говорил.

— Говорил, — согласился Йерикка. — Да ты не обращай внимания, это я раз­мышляю вслух... Прав ты, конечно.

— Да это не я, это вы правы!— возразил Олег. — В моих местах как раз мнение бытует, что в любой войне виноваты обе стороны и справедливых войн не бывает.

— Как же вы там живете?! — то ли в шутку, то ли всерьез ужаснулся Йерикка. Олег развел руками:

— Да так... Время дурное.

— Времена не выбирают, в них живут и умирают, — грустно оказал Йерикка. Олег кивнул:

— Это я слышал. Верно... Но мы можем выбирать, как нам жить и умирать. Вот я и выбрал, а от того, как мы живем и умираем, меняются сами времена... О блин, я начал философствовать! Что осталось — научиться играть на гуслях и отрубать головы мертвых врагов? Этот мир пагубно воздействует на моз­ги, точно. Я рациональный мальчик из рационального времени, где ценности измеряются в баксах... надо это почаще повторять, а то совсем гикнешься... Мне поесть сегодня дадут, или тут все считают, что на ночь вредно наедаться?