Олег Верещагин - Очищение

Через полчаса деловитой и страшной расправы остались лишь те трое пацанов-охранников. Из них уже никто даже не плакал — они смотрели покорными, полными сладкого ужаса глазами на людей в черном. Романов мог бы поклясться, что на лицах у тех, двоих, которые ревели, отразилось облегчение, когда дружинники подошли к ним.

— Николай, этот готов, — сказал Провоторов, присмотревшись к тому из парней, который дергался. — Ку-ку.

— Все равно, — отозвался Романов из седла. — Кончайте.

Со свистом и щелчками взметнулись-опустились нагайки, прошибая черепа…

Так или иначе, но после захвата в распоряжении победителей оказалось большое и хорошо налаженное хозяйство. Теплицы, скотный двор и птичники представляли собой в свете грядущих перспектив особую ценность, но и поля с огородами должны были еще успеть дать урожай. Имелся большущий рыбный пруд, в том числе — с зимними садками. На складах оказалось полно разных товаров на обмен, одежды, обуви. Были солидные запасы оружия и боеприпасов. Наконец — нашлось немало золота и серебра (в разных монетах и украшениях) и драгоценностей. На их фоне немного смешно выглядели тщательно сберегаемые запасы Символа Веры таких, как Ващук, — доллары США. Большие пачки резаной зеленой бумаги… В то, что это государство погибло, такие не могли поверить, как не верит фанатичный ревнитель в возможность смерти своего бога. Ценности Романов после некоторых раздумий приказал поделить на три части. Треть отдать местным, две трети — опечатать в школьных сейфах и на большом складе, чтобы потом забрать.

Убитых снова не было — ни у Романова, ни у местных ополченцев. Поцарапанные были, и не более того. Среди дружинников пошли удивленные разговоры — если везде примерно так, то о потерях можно забыть…

Романов не прерывал этих разговоров. Он хорошо понимал, что в шапкозакидательство они не перерастут — не та обстановка. А беспокоиться из-за слегка хвастливой болтовни не стоило. Куда большей проблемой являлись освобожденные рабы. Некоторые из мальчишек и девчонок были отняты у семей, но вернуть их родителям не представлялось возможным, потому что неизвестно было, где эти родители, где они хотя бы могут быть приблизительно… а отпустить добираться в одиночку… Впрочем, четверо все равно сбежали сразу, как только стемнело. Однако большинство из них были сиротами. Или ничего не знали о семьях. Очень многие были, как раньше выразились бы, «опущены» до практически скотского состояния. Основная масса — просто невероятно зла и бессмысленна.

— Нельзя их просто так оставлять, — сказал Романов собравшимся местным во время вечернего Круга. Напротив него сидел старик Ждивесть, в прошлом — священник РПЦ, последние семь лет — лидер местной родноверческой общины и небедный фермер. — И взять их с собой мы не можем. Вы поймите, меньшая их часть — это готовая банда. Большая — такие же готовые рабы, просто пока без хозяина; кто первый на них гаркнет и пнет — того и будут. Ну освободили мы их. Конечно, они этому рады. Но себя на нашем месте они не представляют. А на месте Ващука — запросто. Может быть, их даже по уму надо уничтожить. Просто у нас мало людей. Людей вообще осталось немного, а будет и еще меньше, я думаю. И я все-таки не верю, что в таком возрасте у них все окостенело. Можно из них людей сделать. Можно и нужно. Вопреки и этой мерзости, которую с ними Ващук творил, и их прошлой жизни, когда они себя «элитой» считали.

— Проще говоря — ты их хочешь тут и оставить, — непонятным тоном сказал Ждивесть. Он походил на дремлющего старого хищника, от которого невесть чего ждать…

— И почти на том же положении, что и прежде, — кивнул Романов, с хрустом откусывая яблоко. Прожевал задумчиво, проглотил. — За некоторыми вычетами. Пояснить какими?

— Да уж можешь не пояснять… — Старик вздохнул: — М-да. И для нас тоже испытание.

Стало тихо. Где-то неподалеку побрякивала гитара, и Романов, случайно прислушавшись, с удивлением понял, что песня ему незнакома, хотя она о знакомых делах. Кто-то пел… надо, наверное, назвать — балладу о ребятах-минерах, у которых не было ни еды, ни умения, ни инструментов… ничего, кроме желания выжить и помочь тем, кто слабее их.

Слепая смерть лежит в траве.Минуты — как часы ползут.А надо мною, в синеве,Лишь облака. Бегут. Бегут…Им все равно. На их путиНет смерти… Постоять. Вздохнуть……А можно дальше не идти.А можно просто повернуть…

— И для вас испытание, — подтвердил он наконец, глядя на выжидательно молчащего Ждивестя. — Потому что и дальше поддерживать тут образцовое плантационное хозяйство — очень легко. Но, насколько я знаю, у наших предков плантаций не было. Рабы — были. Те, кто право называться человеком или потерял, или еще не заслужил. И рабом можно было перестать быть… — Он обвел взглядом задумчиво молчавших местных. — Возьметесь? Дело ваше. Две с половиной сотни молодых душ. Можете их окончательно загубить. А можете — помочь им людьми стать. Так как?

— Возьмемся, — сказал Ждивесть. — Только вы про нас не забывайте. Если уж вместе — то вместе. Мы вашу сторону приняли. Но и вы, значит, на нашей стороне.

— Это само собой, — искренне, скрывая почти ослабляющее облегчение, ответил Романов…

Во все небо, переливаясь бесшумными, плавно меняющими цвет спиралями, развернулся многоярусный занавес. Романов ошалело стоял на крыльце школы, задрав голову в небо, и не верил, что видит северное сияние. Полоски облаков на западе светились отдельно — странным розоватым светом. Можно было подумать, что они отражают пожары на земле… но нет, свет шел откуда-то изнутри облаков…

Это было красиво. И тревожно. Наверху кто-то сказал: «Ух ты!» Щелкнуло окно. Невиданный свет перебудил многих, и Романов недовольно нахмурился — людям надо выспаться, а они… Но запрещать что-то было бы просто глупо.

Сияние постепенно гасло, словно бы куда-то уходило, отдалялось и становилось неразличимым. Встревоженно похрапывали во дворе у импровизированных коновязей кони дружины. А вот тучи светились по-прежнему. Романов думал, что и ему надо пойти и поспать, часов пять еще можно спать, не меньше. Он уже совсем было решил пойти и отдохнуть, но на крыльцо выбрался Витька Шестаков — тот самый мальчишка, которого когда-то в давние-давние времена в далеких местах называли Дяревня. Увидел Романова, запнулся и хотел податься обратно, но Романов спросил ворчливо:

— Надеюсь, ты не курить?

— Бросил, — с достоинством и вполне серьезно ответил Витька. Подумал и признался: — Но хочется иногда.