Олег Верещагин - Очищение

— В общем, ты понял. Живем, как на вулкане. Тут все про всех все знают. И получается статус-кво. — Женька не знал этих слов, но они ему не понравились. — Мы их не трогаем, они нас. Но мы и сделать ничего не можем. И они с нами — тоже. Однако у них козырь — поднакопят банды силу и даванут по нам. А у нас союзников нету. Искали — не нашли. С одним-то Сладенькой… это так Ващука у нас окрестили… мы бы справились. Напряглись бы и справились. Но ведь налетят сразу. И пойдет месиво. И все под замес. И наши же соседи завоют: «Из-за вас все!»

— То есть про школу эту вы все знаете, что где, где сколько? — уточнил, как видно, уже говоренное Романов.

— Знаем, — кивнул старик. — Ты пойми, я не оправдываюсь. Я информирую. Если кому оттуда убежать удается — мы не выдаем. Да и не ищут их у нас, остерегаются. Вот они много рассказали, эти ребятишки. Но это вот за год почти таких удачных побегов было с десяток. И все. Сначала было — тишком отбили два каравана… ну, рабов. Человек двадцать освободили. Потом уже больше не осмеливались — охрана стала больше, шуму будет много. И вот если все у вас так, как ты говоришь… — старик погладил круглую седую бороду, — а я вижу, что вроде так, — то мы к утру тишком соберемся и вместе, как боги дадут, эту историю закончим. И Ващука закончим тоже.

— Согласен, — кивнул Романов.

Старик прищурился вдруг:

— А не быстро? А если мы — ловушка?

— А я могу назвать, в какой деревне и в каком доме ты живешь, — так же иронично, в тон, ответил Романов. — И как тебя зовут, хоть ты и не назывался. Вот — как это у вас говорится? — родового твоего имени — не знаю, увы. Но чур Перунов у тебя стоит на заднем дворе под…

— Ловко, — перебил Романова, не скрыв удивления, старик. — Это как ты?

— А когда внучка твоя с моими ребятами встретилась, за ней и проследили, пока она за тобой бегала. Уж извини.

— Еще раз ловко, — признал старик и крякнул под тихий смех своих спутников. — А я думал — в лесу ловчей ее в округе никого нету.

— Так мы ж не местные… — жалобно сказал Романов.

Любую банду — что бы она о себе ни думала и как бы она себя ни именовала — рано или поздно фатально подводит замешанное на наглости расслабление. Кроме того, отсутствие сопротивления неизбежно порождает трусость, слабо прикрытую понтами; в этом одно из главных отличий бандита от воина как боевых единиц.

Само нападение, думал потом Романов, не стоило подготовки к нему. Все получилось быстро и бескровно. Телеги с рабами и охраной, разъезжавшиеся с утра пораньше на работы, бесшумно, мгновенно перехватывали по одной местные (их собралось около полусотни, все — отлично снаряженные и неплохо вооруженные). Когда этот довольно долгий и такой же безопасный, как убийство тараканов, процесс был закончен, четыре ударных группы дружинников за три минуты захватили всю территорию школы, кроме основного корпуса, заблокировав внутри зданий детей и захватив или ликвидировав тех «хозяев», которые там находились.

И вот тут поднялся шум. Просто потому, что группа, захватившая большой карцер, не выдержала. Романов потом побывал там и не любил об этом вспоминать. А дружинников вполне понимал. Собственно, это был не просто и не только «обычный» карцер, а большая и со вкусом обставленная тюрьма-пыточная с налетом аттракциона для желающих поиграть в господ по старинке. Как раз в одной из таких «ролевых комнат» дружинники и застали невзрачного мужичка и пятерых детей, двух мальчиков и трех девочек по восемь-десять лет.

Кто был мужичок — так и осталось полностью неизвестным. Но именно при его убийстве дружинники нашумели. Сильно.

К счастью, Романов понял все сразу и отдал команду атаковать под прикрытием огня всех «тачанок», заранее выведенных на огневые позиции. Из-за этого сразу погибло несколько малолетних рабов, занятых работами на большущем благоустроенном дворе, — даже непонятно было, кто их убил.

А спохватившаяся охрана оказала неожиданно яростное сопротивление. Из окон второго этажа основного здания школы бил десяток самозарядных ружей и два пулемета, летели гранаты. Но это сопротивление не было профессиональным — скорей оно напоминало игру в войну. О боги, подумал Романов, лежа за воротным столбом, а ведь они, эти парни, на самом деле просто играют. Даже сейчас. Они играли в рабовладельцев, в суперменов, теперь играют в войну. Все было решено очень быстро и даже без дальнейшего участия «тачанок». Снайперы взяли на прицел каждую огневую точку, просто не давая никому высунуться. Под прикрытием «ПКМ» через двор совершили бросок дружинники и группа местных. Внутри школы еще с полминуты слышались выстрелы. Потом очень обыденно вышедший на крыльцо Сажин, командовавший атакой, потянулся, сплюнул в красивую урну слева от ступеней и махнул рукой, зычно крикнув:

— Все!

— Ну, все так все, — пробормотал Романов, поднимаясь. Он в атаке не участвовал по простейшей причине — вместе с ним пошли бы на штурм и порученцы, которые сейчас, лежа вдоль ограды, выглядели страшно недовольными и сбитыми с толку. На лицах у многих читалось: «Это что было?» и «А нам повоевать?!». «А вот хрен вам, успеете еще», — мысленно усмехнулся Романов. Наткнулся взглядом на совсем маленькую фигурку — рядом с Шалаевым — и понял, что это Максим Балабанов. Что там творилось в голове у мальчишки, Романов не знал и не очень старался узнать, почти инстинктивно избегая сына (пусть и ненастоящего) казненного бандитского главаря. Но от Игната Максим почти не отходил. На переодетом в старательно ушитый камуфляж мальчонке были навьючены две медицинские фельдшерские сумки и две большие фляжки с водой.

И в это самое время за школой выстрелили еще несколько раз…

Романов не думал, что каждый, кто попал в рабство, — ангел во плоти. Раб — это человек, которому почему-то не повезло потерять свободу. К его личным качествам это отношения не имеет — это Романов знал твердо. К уверенности некоторых, что «страдания очищают», он отношения еще не сформировал, хотя глубоко сомневался, что, с другой стороны, в рабство попадают исключительно грешники, которым надо срочно «очиститься».

Но в то, что могут существовать рабы, любящие своих хозяев, Романов не верил.

Не верил даже сейчас, глядя в бешеные глаза мальчишки, который, широко расставив ноги, стоял над стонущим, скрючившимся долговязым мужиком. Мужик был в одних трусах, мальчишка — тоже и еще — в распахнутом тяжелом жилете на голое тело, из карманов которого торчали нож, пистолет, еще что-то…

Двое местных и один из дружинников, полуприсев, держали мальчишку на прицеле. Было отчего. В правой — высоко поднятой — руке он держал гранату.