Олег Верещагин - Там, где мы служили...
Второй удар Витька пропустил по внешней стороне бедра — с размаху, он еле-еле успел отдёрнуть ногу и уберечь артерию, иначе тут бы ему и конец. Однако — тут же удалось и отплатить. Отскочить противник не успел — и Витька всадил нож ему в бок. Лишь в последний миг словно вспышка мелькнуло в мозгу — «свой!» — и Витька, не повернув клинок, выдернул оружие обратно.
Странно — противник не упал. И не выронил оружия, лишь прижал к ране окровавленную ладонь. Лицо тут же обрисовалось в полутьме белым овалом. Витька, тяжело дыша, стоял напротив и чувствовал, как горит плечо и немеет нога.
— Так, — вытолкнул, покачиваясь, переселенец. — Хорошо. Брекки — твоя. Geluk… voor u,[71] — в последних полупонятных словах прозвучала горечь, от которой у Витьки вдруг перехватило дыхание. Он подался навстречу — помочь — но парень повернулся и пошёл куда-то в сторону, при каждом шаге кренясь вбок.
Витька машинально вытер нож о куртку. Ему было плохо, и не только физически. Кажется, парень был в Бркки влюблён… Кровь течёт, надо к людям ближе, потому что сейчас, кажется, я свалюсь… Убирая на ходу нож, он тяжело пошёл обратно в пещеру, морщась на каждом шагу и размышляя, коо бы отозвать потихоньку в сторону, чтобы помог и не наболтал…
— Оз?
Голос Брекки. Её фигура чёрным обрисовалась на тёмно-алом фоне входа, и Витька остановился.
— Оз? — повторила она напряжённо.
— Это я, — ответил Витька, чувствуя себя всё хуже и хуже. «Милые бранятся — только тешатся… неужели я ранил её жениха?!»
— Вик?! — выдохнула Брекки, подавшись навстречу. — Вы дрались?!
— Дрались, — юноша прислонился к стене. — Ты прости, я его ранил… и, похоже, тяжело…
— А он… он тебя?! — быстро и взволнованно спросила Брекки. Витька удивился — что ей до этого? Хочет порадоваться?
— В плечо и бедро, — негромко сказал он, не желая отклеиваться от неожиданно ставшей мягкой стены.
Самым же удивительным было то, что его кто-то подхватил.
4
— Значит, он на самом деле твой жених.
Витька сидел на табурете в одних трусах и старался не смотреть, как Брекки, ловко действуя хирургической иглой, зашивает ему рану на плече. Крепкая бодрая бабулька, сидевшая у переносной печки, что-то вязала, не обращая внимания на парня, которого привела внучка.
— Он был моим женихом, — ответила Брекки, закрепляя шов скобкой из медицинского степлера — Витька дёрнулся. — Я ему отказала. И ещё двоим отказала. Мне не нужна жалость.
— Какая жалость? — не понял Витька. — За что тебя жалеть-то?
Брекки сверкнула глазами.
— Наш отец — мой, Ульфрида и Унферта — был одним из последних вольных ярлов. Он отказался следовать за Турре Греттирсоном и был схвачен во время набега на берега Пиренейского полуострова хускерлами «Фирда». Его расстреляли. А наши жизни — мы были тогда ещё малышами совсем — он обменял на то, что мы будем служить Империи, — она встала на колено и примерилась к ране в бедре. — Ну? Тебе тоже меня жаль? Или ты меня уже просто ненавидишь?
Витька, если честно, не знал, как сформулировать своё отоношение. Он просто удивлённо смотрел на Брекки. То, о чём она рассказывала, было не таким уж далёким по времени — но невероятно далёким «по жизни». И что тут сказать — он не знал. Пытался найти слова — и не находил никак. Её братья сражались за Империю, искупая вину отца. А она…
— Я зашью тебе рану — и уходи, — тихо сказала Брекки. — Ты — такой же, как и все. А я в жалости не нуждаюсь — и презрения не заслужила.
Она сердито воткнула иглу, и Витька зашипел:
— Ты шшшшшшшшшшшшшшшто, боль-ноооо! Да какое мне дело до твоего отца, если он не то что мне не знаком, но даже на наши земли не ходил! А ты мне понравилась, дура!
Иголка вновь рванула тело, и Витька снова рявкнул от боли, а вяжущая бабуля (это что же — она тоже ходила с викингами?! Ведь точно ходила…) рассмеялась. Молодо так, звонко…
— Послушай, — сказал Витька, ладонь стирая кровь с бедра, — я эти дырки получил из-за тебя и ты мне правда нравишься. Но ты не могла бы — я очень тебя прошу — если не трудно — не могла бы ты меня не дырявить ещё?!
Брекки подняла на него глаза.
В глазах были внимание и надежда.
* * *При входе в зал Витька остановился передохнуть. Он мысленно костерил себя на все корки и прикидывал, как половчей откинуться на спину — и… Может, за ночь подживёт немного, а завтра — оставалось надеяться, что не придётся никуда долго топать… Иначе всё всплывёт — и объяснение станет очень и очень неприятным. Самым же интересным было то, что Оз… сидел на месте. И шутил, даже не поворачиваясь в сторону Брекки, со своим соседом-ровесником. «Железный парень!» — с невольным уважением подумал Витька.
Веселье в пещере, как это обычно и бывает, благополучно распалось на отдельные очаги. Неизвестно, сколько простоял бы Витька на месте (если честно, при каждом шаге в бедро забивали раскалённый гвоздь), н омимо проскочил Иосип. Проскочил, круто развернулся — и подошёл к Витьке.
— Куда ты пропал-то? наши тебя ищут. Джек думал, что ты пошёл драться с тем козлом, но он потом пришёл, а тебя нет… — серб осекся, всмотрелся и тревожно спросил: — А чего это ты какой-то… зелёный?
— Переел, наверное, — спокойно ответил Витька. — Я потом и выходил — проветриться, тошнило меня… постоял на холодке.
— Полегчало? — поинтересовался серб.
— Угу.
Плечо и бедро горели. Хотелось поскорей добраться до лавки. Но Иосип, кажется, витькиных страданий не замечал. Сербский мальчишка был весел, глаза блестели, от него слегка попахивало вином.
— Здесь очень красивые девчонки, — понизив голос, признался он. — Почти такие же, как наши.
— У тебя дома осталась? — спросил Витька, следя за Брекки — она беспокойно оглядывалась по сторонам.
— Не, — беспечно ответил серб. — Я двух или трёх поменял за последние полгода.
Витька склонен был поверить — такие мальчишки, как Иосип, у женского пола всегда пользуются успехом. Кивнув, русский спросил — неожиданно для самого себя:
— А отец твой… где?
Серб резко помрачнел, от его весёлости мгновенно не осталось и следа.
— В Месопотамии лежит.
Витька наклонил голову. А Иосип, передёрнув плечами, опять взбодрился.
— Смотри, как танцуют!
Посмотреть в самом деле было на что. Три пары юношей танцевали с двумя ножами каждый — клинки сталкивались в воздухе с ритмичным лязгом, мелькали, подброшеные и перебрасываемые из рук в руки, над головами танцоров, которые крутились, подпрыгивали, сходились и расходились… За ними внимательно следили из-за столов, в такт стуча кулаками по столешницам. Кончилось тем, что из-за стола вскочил Толька Бронников, кубанец из 3-го ударного и, дико, режуще свистнув, прыгнул через стол, расставив в прыжке руки, как крылья — и пошёл по кругу возле танцующих вприсядку, быстро ударяя себя ладонями — по груди-по бёдрам-по подошвам сапог и выкрикивая:
— Эхххх, ходи-братва-разговаривай-Россия — и-и-и-и-и-иххххххаааа!!! — раскинув руки снова, он, как подброшенный пружиной, взметнулся в воздух, в прыжке сев на шпагат. И ещё, ещё, ещё — раз за разом, не сбивая дыхания.
— Й-арррр! — в полном восторге ревел зал. То, как пляшет русский, большинство тут видели, наверное, впервые. Толька же неожиданно выхватил из ножен на поясе у одного из танцевавших парней длинный тесак… и вокруг него вспыхнуло ало-серебряное в свете факелов сияние, рассыпавшее быстрые блики. Подкинув тесак к потолку, Толька вновь подпрыгнул, перехватил оружие за рукоятку и приземлился на колено, выкрикнув:
— Ха!
«Дум-бам-дум-бам-дум-бам-дум!» — удары кубков по столу слилось в ритмичный грохом — и резко оборвалось. Тольку тут же потащили в компанию молодых ребят, которую возглавляли те танцоры. Причём каждый стремился ему налить побольше и обнять покрепче.
— Толь, пей поменьше! — предупреждающе крикнул сержант Левинский. — Проспаться не успеешь!
— Я не пью, товарищ сержант, ты ж знаешь! — весело откликнулся кубанский казачонок, всё-таки вежливо поднимая кубок.
Решившись наконец оттолкнуться от стены, Витька на едином рывке добрался до лавки и сел на неё. Украдкой перенёс правую ногу на место, придерживая руками, как чужую вещь.
— Ты чего?! — изумился Майкл.
— Отсидел, — сквозь зубы сказал Витька. И поймал взгляд Оза — совершенно больной, как у побитого пса.
— А… — откликнулся Майкл, всё ещё искоса удивлённо косясь на друга. — Куда бегал-то?
— Тошнило, — Витька протянул руку за хлебом и столкнулся с ладонью Брекки. На миг задержал на ней пальцы — девушка подняла глаза, тихо прикрыла их ресницами…
…Ромка неожиданно поддал. Сидевший рядом Олег шипел ему, чтобы он перестал, но Ромка, кажется, что-то вспомнил — упулился в стол, весь побагровел и что-то угрюмо цедил о могиле, о каких-то четырёх камнях и старой липе, а потом запел, перевирая мотив и ожесточённо:
