Андрей Гребенщиков - Ниже ада
Проблема в том, что храм находится в опасной зоне — чуть ли не в самом логове мутантов. Однако ценою своей жизни команда поставленную задачу выполняет — получасовая служба проходит от начала до конца. Все это время смертники волну за волной отбивают бесконечные атаки монстров. Обратно на Площадь не возвращается никто, гибнет и сам Додон, возглавлявший экспедицию. Но неимоверное чудо, в возможность которого не верил практически ни один человек, происходит, и мор отступает.
С этого момента начинается сближение Площади и Динамо — иерархи, чьи позиции сильны на обеих станциях, встречаются и заключают перемирие в войне, длившейся годы.
Данное событие становится поворотным и, к сожалению, роковым в истории Большого Метро. Бункер, не желая значительного усиления Метрополитена, который он рассчитывал взять под свой единоличный контроль, наносит ракетно-ядерный удар по несчастным станциям. Непосредственным исполнителем преступления Игнат называет Вольфа. Именно тот пробрался в пункт управления ракетным комплексом и нажал на красную кнопку…»
Утомленный борьбой с кривым почерком Живчика, Иван откинулся в старинном кресле. Страшно болели глаза. «Вольф… Вольф», крутилось у него в голове. Эту фамилию он слышал в башне от Отшельника. «Значит, вот вы кто, Генрих Станиславович… Теперь понятно, почему Костик сразу же принялся стрелять. Я бы тоже думать не стал. Вот так встреча произошла спустя шестнадцать лет… Надеюсь, Отшельник без всякой жалости пристрелил поганого маньяка».
Преодолевая желание немедленно продолжить чтение и, наконец узнать, чем все кончилось, Мальгин встал, потянулся, в задумчивости прошелся по кабинету. История никогда не увлекала его, казалась совершенно никчемной и бесполезной дисциплиной. События прошлых лет не имели к нему никакого отношения, происходили давно и далеко за пределами его уютной и безмятежной Ботаники… И все же, несмотря на расстояние и время, дотянулись и до простого дозорного, круто, до неузнаваемости, изменили такую ясную и понятную жизнь. Кто бы мог подумать…
Теперь Ваня взялся за дневник сталкера. Аккуратист Живчик понатыкал в нем кучу закладочек с различными подписями. «Додон», «Геракл», «Храм»… Мальгин раскрыл пожелтевшие страницы на «Эпидемии»:
«…матери ревут, голосят, как обезумевшие. Малышей в сознании не осталось. В больнице тишина, у детишек нет сил даже для стона или плача… Приходила Ленка Василевская — приносила двухгодовалого Митьку, единственного своего… Бледный как смерть, с ввалившимися черными глазами, лежал совершенно без движения, только веки иногда подрагивали… Она упала на колени, положила передо мной Митеньку и молила, не отпускала…
Другие уже проклинают — за войну, наше бездействие, нерешительность… Видел маму двойняшек Егоровых, которые этой ночью… Она не рыдала, а улыбалась, продолжала с ними разговаривать — не верила врачам, уверяла, что слышит их голоса… Видел совершенно опустошенные взгляды, в которых тихо тлела ненависть ко всему несправедливому миру.
Мне страшно. Тишина больницы, превращенной в одну огромную детскую палату, звенит в ушах, сливается с бесчисленными „помоги, Игнатушка, заклинаем, сделай хоть что-нибудь“… Но я умею только убивать… Когда вижу врачей, беспомощно разводящих руками и прячущих глаза, с трудом сдерживаю инстинкты, из последних сил гашу ярость. Впервые в жизни радуюсь, что так и не успел обзавестись детишками… Я смотрю на прячущихся по темным углам отцов, мужественных воинов, настоящих сталкеров, — вижу, как содрогаются широкие спины, вижу, как утирают мокрые глаза… Нам всем очень страшно, и страшнее всего от полнейшего бессилия… Наши навыки, наше оружие не может ничего изменить… совсем ничего…
Когда Отшельник, запершийся в библиотеке на целые сутки, наконец вызывает к себе, я не могу сдержаться, бегу со всех ног — пусть он отправит меня с заданием хоть на край света, лишь бы что-то делать, лишь бы не умирать с каждым ангелочком, не видеть этого ужаса…»
Иван со вздохом закрыл тетрадь Москвича… А у Живчика все это заняло одно предложение из нескольких слов: «На станции началась эпидемия». Сухо, по-деловому, без лишних эмоций… Неужели история так и пишется? Сминая, вырывая из слов свидетелей чувства и переживания, кровь и слезы… Неправильная наука, бесчеловечная. Жестокая!
Происходившее у Храма была записано Игнатом с чужих слов. Как оказалось, сам он в это время вместе со всей группой был заблокирован в нижних уровнях НИИ, заселенного «жертвами биохимического заражения» — с большими потерями и без искомой вакцины наружу выбрались только через две сумасшедших, кошмарных недели. Но самый большой кошмар ожидал остатки боевого крыла по возвращении на базу — станции Динамо больше не существовало, как и Площади. Только полыхающие адским огнем развалины, провал, глубокий котлован в земле. На этой «братской могиле» Игнат последний раз и встретил Отшельника, вернувшегося из своего похода чуть раньше. Кардинал поручил сталкеру установить, каким образом были уничтожены станции, и, при возможности, нанести ответный удар. Себя тяжелораненый лидер приказал бросить…
Иван вновь отодвинул конспект Федотова и открыл дневник Москвича на закладке «Последняя встреча Игната с Отшельником».
«…я заставлял себя не паниковать. Что будет, если истерить начнет и командир… Пришлось отхлестать по щекам рыдающего навзрыд Сеню Стократа — под еще тлеющими остатками того, что недавно носило название станция Динамо, осталась его беременная жена и двухлетний Павлик. Мы прошли через ад, чтобы вернуться в… не знаю, что может быть страшнее ада — только остывающие пожарище на месте твоего единственного дома… Все было напрасно — все усилия, многолетняя борьба… Я не хочу вновь быть выжившим, устал… Даже ненависти не осталось, ведь она тоже требует сил… Но долг я верну, обещаю всем, кто погребен здесь.
Мои люди смотрели на меня, ждали ответа на незаданный вопрос: „Что дальше?“ Задача без решения… От растерянности спасли звуки близких выстрелов, послышавшиеся из двора полуразрушенного пятиэтажного дома. Мало доброго в перестрелке, но сейчас таким родным и привычным звукам обрадовались все, мы ведь солдаты, война — единственное наше призвание и умение.
Набросившихся на полулежащего человека тритов мы разогнали без особого труда — если одиночка, слабо отстреливающийся из жалкого пистолета и к тому же истекающий кровью, никакого страха у падальщиков не вызывает, то группа спецназовцев, вооруженных до зубов, внушает настоящий ужас. Только завидев нас, твари захлопали крошечными крыльями и бросились врассыпную. Каково же было общее удивление, когда оказалось, что мы отбили от гадов самого Отшельника! Не похожий сам на себя, весь изодранный, перепачканный кровью, но живой! Не знаю, что ребята увидели в нем, наверное, каждый свое: надежду, что будущее еще возможно, веру в правое и совсем не безнадежное дело… Я же смотрел на человека, за многие годы успевшего стать мне наставником и другом, с которым уже не чаял свидеться вновь. Все бросились к нему, осторожно обнимали, пожимали ослабшие от ран руки и что-то без умолку спрашивали, рассказывали… А он только улыбался в ответ, но в глазах стояли слезы. Значит, уже знал о судьбе нашего Динамо. В отличие от нас Отшельник сумел раздобыть вакцину — чего не смог отряд спецназа, оказалось под силу простому человеку, одиночке. Правда, какой он простой — если и не целый линкор, то супербуксир, тащивший своим умом и харизмой раздробленную уралмашевскую ветку! Теперь тащить стало нечего, да и вакцина больше никому не нужна. Вот кому из выживших сейчас тяжелее всего! Он-то потерял абсолютно ВСЕ! Не только дом, власть или амбициозные планы, но и саму идею, предмет приложения всех сил.
Но одна идея все же оставалась… „Мы должны ответить… так, чтобы враг взвыл от осознания того, что сотворил. Игнат, ребята, это не приказ, просьба… найдите падаль и уничтожьте… Я не смогу пойти с вами — сейчас нужна скорость и быстрота. Так что оставьте мне обезболивающих, автомат и пару рожков — вот это как раз приказ. А сами идите за врагом — он где-то совсем рядом, любуется делами собственных поганых лап… Найдите и уничтожьте…“
Я не почувствовал жалости к опустошенному, балансирующему на грани сознания командиру. Никогда Отшельник не вызывал жалости, и даже в таком состоянии был сильнее каждого из нас по отдельности и всех сразу. Не физически, конечно, но что значат мышцы…
— Мы выполним твою просьбу и уничтожим врага. Но и тебя не бросим, — сказал я. — У нас остались… союзники, которые смогли бы тебя подлатать? Если да, то мы разделимся: ребята пойдут по следу, а мы со Стократом понесем тебя. Ты еще понадобишься нам, да и вообще не то сейчас время, чтобы разбрасываться своими.
