Олег Верещагин - Очищение

Человек стремительно шагнул-упал вперед и нанес Хузину два удара — прямой правой в солнечное и хук левой в как раз удобно подставившуюся челюсть. Хузин длинно, громко икнул нутром и тяжелой грудой мяса покорно лег у ног незнакомца.

Сашка засмеялся.

Нет, это была не истерика. Он смеялся взахлеб, с чистой, искренней радостью. Даже не потому, что его спасли, — об этом он почему-то совсем не думал. А потому, что сказка была правдой. Потому что Немой не соврал. Потому что, оказывается, зло — не такое уж сильное….

— Вы — Романов, да?! — Голос подвешенного на крюк голого мальчишки звучал ликующе, потому что он уже явно знал ответ.

— Романов, — буркнул Николай и, подойдя, стал возиться с наручниками. — Не трепыхайся ты, мешаешь… А ты Сашка? Белов?

— Да! Ага, Сашка! Белов! Женька правду говорил! — мальчишка закивал и зачастил, конечно, никак не мог успокоиться. — Я знал, что он правду говорил! То есть я не знал ни фига, я просто верил! Я вам потом бумаги отдам, у меня много записей, ценных, правда! И вам надо скорей людей послать, я покажу куда, там наши подрываются на минах! И малышня там, голодная совсем, они умереть могут! И на завод еще, на заводе убьют всех, если узнают, что тут! И к самому Балабанову… А Женька где?! Он жив?! Он с вами?!

— Женька тут, успокойся… Вот так. — Романов помог мальчишке встать на ноги, тот опустил руки и скривился, зажал запястья под мышками. — Давно он тебя?

— Да он и не трогал меня совсем почти, — Сашка помотал головой, начал осторожно растирать руки. — Только грозился… — И вдруг мальчишка признался: — Я не знаю, честно, как я молчал. Страшно было очень-очень… Вы поскорей людей к нашим пошлите, там…

— Наверху все расскажешь, одевайся давай… — Романов поднял бровь — валявшийся на полу бандос завозился. — Ого… Вот это хрях.

— Убейте его! — зло сказал Сашка и оскалился, как маленький хищник. — Он не человек, правда! Вон гильотина стоит — в прошлую пятницу он на ней двоих пацанов, один младше меня был, так кричал, что даже охранники глаза прятали, а этот…

— Я знаю, Саш, — мягко прервал его Романов, наблюдая за движениями туши на полу.

Наконец Хузин сел на корточки, посмотрел снизу вверх все еще осоловелым взглядом, спросил:

— Ты кто такой, ептырь?

— Для тебя — смерть, — негромко сказал Романов.

Хузин ощерился, фыркнул, как кабан:

— А! Я ж про тебя знаю, слыхал! Романов с Владика? Это для вас этот щенок нюхал? Ну я тебя поздравляю, понял? — Он стал привставать дальше, мотая головой. — Хозяин вас достанет. И тебя, и твоих…

— Твой хозяин уже сегодня вечером будет болтаться на воротах своей помойки, — пояснил Романов доброжелательно.

Сашка то с ненавистью смотрел на встающего — с трудом, с хрюканьем и мыканьем — Хузина, то с недоумением — на Романова…

— Я не про эту свинью депутатскую. Я про настоящего Хозяина. — Хузин оскалился торжествующе, уже стоя «на полусогнутых».

Романов вдруг с резкой, непреодолимой силой поднял тушу бандюги и, прежде чем тот успел что-то сообразить, как поросенка на забое, швырнул его спиной в лоток гильотины и грохнул прочно защелкнувшимся ярмом — раньше, чем задохнувшийся от удара всей спиной о поддон Хузин сумел пошевелиться. Он выпучил глаза, взвыл, обеими руками схватился за толстый пластик, не сводя наполнившегося ужасом взгляда с висящего над ним ножа, заколотил ногами.

— Нет! Не надо! — сипло (ярмо было слишком узким для его толстой шеи) взвыл он через несколько секунд.

Романов наблюдал за ним спокойным, тяжелым взглядом.

— Я расскажу все! Я все расскажу! Я знаю много! Я золото! Золото вам… тебе! Тебе одному отдам! У меня есть! Свое! Много! Много!! — В этом вое был теперь только страх.

— Саш, выйди, — сказал Романов.

Мальчишка, тяжело дыша, помотал головой.

— Выйди, — повторил Романов спокойно и повелительно. — Это никакое не мужество — смотреть, как убивают крысу. Это просто противно. У тебя еще много впереди — много такого, для чего мужество будет нужно на самом деле. Иди.

Хузин выл, извиваясь в мертвой хватке гильотины. Шатал ее с такой силой, что она грозила опрокинуться. Сашка посмотрел на него еще раз, презрительно плюнул на пол, собрал в охапку свои вещи и пошел к лестнице.

Романов проводил его взглядом и посмотрел на Хузина. Тот на миг замолк, а потом завыл уже совсем нечеловечески, как пойманное животное. С лотка на пол закапало, и Романов, поморщившись, отпустил стопор.

Щелкнуло. Жикнуло. Чавкнуло. Отвратный вопль оборвался. Стукнуло. Гулко забулькало.

Романов, отойдя к лестнице, крикнул:

— Этого, который от какого-то там Ващука, сюда, быстро! И с мальчишкой, с Сашкой, поговорите, у него что-то важное!

Штурм завода Сажину обошелся в одного раненного пулей в правую икру и в одного, сломавшего два пальца о челюсть бандита. Охрана оказалась расхоложена до такой степени, что подвыпивший часовой заметил дружинников, только когда они — на ровном месте — оказались уже почти рядом. Было, естественно, поздно.

Рабов было больше двухсот — мужчины, старшие мальчишки, с десяток женщин, которые готовили еду (только рабам) и выполняли прихоти бандосов. Когда верховой с докладом об этом прискакал в поселок, Романов уже стоял на постаменте памятника, окруженный перепуганными, взволнованными, мало что понимающими людьми. Приехавшие с ним люди блокировали выходы с площади.

Женька и один из взрослых дружинников, повыгоняв из домов нескольких первых попавшихся женщин, отвели их в кафе — хоть как-то по первости позаботиться об освобожденных людях. Сашки среди них не было: он на бандитской лошади поскакал с еще одним дружинником в «имение», чтобы быстро взять людей и отправиться выручать своих товарищей и малышей с воспитательницей.

— Меня зовут Романов Николай Федорович, — начал Романов, выслушав доклад (на площади все терпеливо ждали). — Начнем с того, что я — представитель новой власти. Власти, при которой вы теперь будете жить. Балабанов же ваш сегодня вечером будет повешен — за работорговлю, издевательства над людьми и поборы.

По площади прокатился одобрительный радостный гул. Романов поднял руку:

— Тихо. Теперь следующий вопрос. Чем вы от него, Балабанова, отличаетесь?

— Ну ты сказанул! — под общий смех крикнул кто-то.

— Это кто там выразился? — прищурился Романов. — А, тебя я знаю в лицо… Ну и зачем ты сюда пришел? Просто посмотреть?

— А хоть бы и так! — продолжал хорохориться, хотя уже с опаской в движениях и глазах, тощий усач.

— Тогда ты хуже Балабанова, — отрезал Романов. — Подлей.