Олег Верещагин - Очищение

— Вы от Ващука? — спросил Романов.

Здоровяк кивнул. Угрюмо буркнул:

— А ты кто? Если у Балабанова новенький, то попутал ты что-то. Снаружи ты че хочешь с этими овцами, то и вороти. А у нас с твоим шефом дела. Все договорено, давно и прочно. Мы товар ждем. — И осклабился: — Анюта за ним пошла.

Двое других сдержанно хохотнули, даже словно бы призывая Романова присоединиться к веселью.

— Ясно, — улыбнулся Романов. — Ошибочка вышла. — И, когда все трое потянулись над столом за стволами, облегченно загомонив, с такой силой столкнул их головами, что послышался настоящий треск лопающейся кости. Задумчиво смотрел секунд пять, как они лежат на полу, — у одного дергались руки и ноги, у здоровяка вяло текла из носа кровь, третий копошился вроде бы в сознании. Потом непонимающе посмотрел на хозяина за стойкой — оказывается, он что-то говорил уже несколько раз и сейчас, улыбаясь заискивающе и радушно, повторил снова:

— Мальчик, я говорю. Мальчик тут не ваш? Его час назад Хузин привел… правая рука Балабанова. Мне ствол под нос ткнул… я что, я против был, я всегда против такого, у меня кафе… у меня честно все, а он — ствол, а мальчика в допросную… так, может, ваш?

— Где это? — спросил Романов. В двери как раз входил дружинник, ведя перед собой — руки на ошейниках — тех двух мальчишек, уже без вонючей бочки. Хозяин спал с лица, заторопился:

— Вот тут дверь, вот через эту комнату, там у меня спальня для… — он улыбнулся теперь уже мальчишкам, — вот, для воспитанников… и там дальше дверь, а там подвал… они там… так это ваш мальчик, да? Ай-ай-ай…

— Гад, — тихо, безразлично сказал тот мальчишка, который на улице глядел на Романова.

Хозяин с отеческой укоризной покачал головой, явно хотел что-то сказать, но Романов кивнул дружиннику:

— Убей. Тихо.

В горле хозяина выросла рукоять боевого ножа. Он фыркнул носом и завалился вниз, цепляясь за стойку. Мальчишка засмеялся. Смех был страшным, почти нечеловеческим, полным злого ликования, как у маленького демона, получившего свободу.

— Там правда дверь? — спросил у него Романов.

Мальчишка кивнул. Сказал:

— Там камера пыток. Ему за это продуктами приплачивали. Ну, что он там порядок поддерживал. Ну, не он, а мы. Мыли, чистили, выносили…

— Пошли покажешь. — Романов, поднимаясь, сказал двум другим вошедшим дружинникам: — Этих троих взять и на площадь. Нет… этих двоих. Этого потом допросим, надо кое-что узнать. Мальчишек у крыльца…

— Занимаемся уже, — кивнул один из бойцов.

Романов ответил кивком, поймал брошенный зашедшим за стойку дружинником ключ (в другой руке он держал окровавленный нож), отомкнул страшные ошейники и бросил их на пол. Не выдержал, поддал ногой — они улетели с лязгом под столы.

— Идем.

Мальчишки пошли оба, взявшись за руки. За дверью, которую Романов быстро открыл, стоя в стороне, оказалась маленькая каморка…

Тряпки какие-то — вонючие, волглые в вечной темноте этой каморки. Отвратный запах детской тюрьмы, обитатели которой давно махнули на себя рукой. Окон нет.

— Тут вы спали? — резко спросил Романов.

Мальчишка кивнул.

— Как тебя зовут?

— Т… Темка, — выдохнул он. — А его, — грязные волосы мотнулись в сторону приятеля, — Володька… Юрковский… Он не говорит. Когда у него мать убили, он замолчал и не говорит.

— А твои родители где?

— Я… я не знаю. Мы из Хабаровска убегали, на машине… Потом кто-то начал стрелять по дороге, я выскочил и потерялся… Меня сперва Володькина мама подобрала, а потом ее убили… Мы вместе шли, прятались, а тут нас поймали и продали… — Его губы затряслись неудержимо, болезненно.

— На компьютере играть умеешь? — вдруг спросил Романов. Темка недоверчиво поднял глаза.

— У… — Он облизнул губы. — Умел… У меня был. Шестой пен… — Он опять запнулся, — …тюх… — Его глаза стали сосредоточенными, и Романов понял — мальчишка пытается понять, было ли это на самом деле или приснилось? Потом он тряхнул головой и показал свободной рукой на дальний угол, в темноту: — Там дверь. Лестница… крутая там. И там ничего не слышно. Звукоизоляция. Он там один с тем мальчишкой. Идите скорей. Там всякого для пыток много. Скорей идите.

— Идите наружу, — приказал Романов.

Темка потянул за собой товарища, потом остановился и спросил:

— А что с нами теперь будет? Вы нас кому-то продадите?

— Нет, — сказал Романов. И сам удивился тому, какой ласковый и теплый у него голос. — У нас не продают людей. Идите. Я тоже сейчас приду.

Сашка старался висеть неподвижно.

Во-первых, просто потому, что, если не двигаться, запястья болели узкими полосами и как-то тупо, вполне терпимо. А если хоть чуть пошевелиться — то боль медленно, как огненная многоножка, опускалась до самых плеч.

Во-вторых, вокруг было много разных предметов. Смотреть на них было бы увлекательно-жутковато на экране компа, зная, что все это не на самом деле. Но предметы были совсем рядом. Не на экране. И были они более чем реальны.

А в-третьих… ему было страшно, вот что в-третьих. Это было детским, идиотским поведением, но как-то само собой вполне всерьез думалось: «Если не шевелиться, то этот, который сидит за столом, про меня забудет».

Сидевшего за столом крупного, массивного мужчину с толстым короткостриженым затылком Сашка знал. Его фамилия была Хузин. Правая рука Балабанова, почти все время отиравшийся в поселке. Бандосы тут менялись каждые несколько дней. Хузин — почти не отлучался. Занимался торговлей, экспроприациями, просто ездил по улицам в здоровенном джипе, для которого не жалели топлива. Обязательно присутствовал на всех казнях… Сашку тряхнуло, руки ответили болью, но намного страшней боли были воспоминания. Казни он видел несколько раз. И один раз видел, как Хузин казнил на гильотине двух мальчишек, братьев. За то, что они неудачно пытались убежать с завода. Младшему было лет десять-двенадцать, старший — примерно ровесник Сашки…

Хузин обернулся из-за стола, за которым он что-то читал при свете лампы на длинном кронштейне, на звон цепей. Сашка обмер. Очень четко отпечаталось в мозгу: Хузин читал «Унесенные ветром». Сашка что-то слышал про эту книжку… или про кино, что ли?

— Пришел в себя? — Хузин встал, но от стола не отошел — это само по себе было облегчением. — Ну вот и поговорим. А то я уж месяц за тобой слежу… бегаешь, бегаешь чего-то куда-то, суетишься… а потом как сквозь землю пропадаешь…

«Про наших ничего не знает, — с облегчением подумал Сашка. — Спасибо тебе, лес…» Но тут же пришел такой ужас, что мальчишка буквально заставил себя «зажать» все в животе — чтобы не рвануло наружу через все дырки.