Виталий Сертаков - Город мясников
Я осторожно приоткрыл левый глаз. Потом – правый. Маори деликатно заткнулась, и я ей был безмерно благодарен. Я чертовски нуждался в одиночестве. И в то же время я чертовски нуждался в людях. Я снова закрыл глаза и попытался сопоставить эти два несопоставимых желания.
– Что с Бауэром? Он с нами?
– С ним проблема… – Маори замялась.
– Он так и не вернулся?
– Юноша по имени Бауэр ударил ножом Ныхками… – девичьим голоском защебетал декодер. – Он собрался воедино, как вы, как другие, кто живет на острове Спасения. Он собрался воедино, но ударил Ныхками и убежал. Он тяжело болен. Он нуждается в помощи. Он умрет в зыбучих песках Скейлих.
Девица затихла. Она сидела с другой стороны от моего ложа и, кажется, держала в руках миску с чаем. Я смотрел в потолок. Закопченные жерди сходились в центре, схваченные веревкой в пучок. Там свила гнездо маленькая желтоклювая птичка. Птичка улетала и возвращалась к своим птенцам. Раз за разом она проделывала одно и то же движение, без устали расправляла крылышки и мчалась за новой порцией пищи. Солнечные лучи просверлили десятки дыр в крыше хижины. Пахло травяным чаем, разогретой баней и свежими лепешками. Хорошо пахло, вкусно.
– Маори, я давно тут валяюсь?
– Никос, ты проспал четверо суток. Ты хочешь чего-нибудь? – Надо мной склонилось ее милое веснушчатое лицо. Мне вдруг безумно захотелось зарыться в ее волосы и затихнуть надолго. Не любовь делать, не целоваться, а спрятаться.
Я так давно не прятался.
– Я ничего не хочу. Оставь меня в покое… пока.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное. Четверо суток. После того, что лесняки со мной сделали, я стал каким-то заторможенным. Я отвернулся и стал наблюдать за хороводом сиреневых бабочек, пляшущих над водой, затем уснул.
Вновь я очнулся на закате. Огненные языки облизывали край горизонта, свободный от крон деревьев. Маори пропала, девушка-дикарка возилась где-то поблизости, я слышал ее негромкую песню и плеск воды. Я попытался сесть. Получилось, хотя закружилась голова. Кажется, я здорово оброс, непривычно и неприятно. В академии нас проверяли ежедневно на предмет небритости…
Оказалось, что хижина совсем маленькая и стоит она посреди лысой, как череп, горы, высоко поднимающейся над сонным озером. Зеленокожая девица стирала мое белье, низко нагнувшись над шаткими мостками. Когда я на четвереньках выбрался наружу, она обернулась, не прекращая петь, и помахала мне рукой. Они сняли скафандр и переодели меня в длинную расшитую рубаху, похожую на женскую ночную сорочку.
Странно, почему это раньше мне язык лесняков казался вороньим карканьем, а девица эта своим видом ничего, кроме отвращения, не вызывала? Сейчас, на закате, она вовсе не показалась мне зеленой уродиной. Напротив, без пустых бутылок, в простом коричневом платье, обрисовывалась весьма соблазнительная фигурка. А ее пасть…
И вовсе не пасть, а просто большой, дьявольски чувственный рот, сказал я себе. Может быть, зубы немного кривые и прикус неправильный, но любой дантист исправит это за полчаса…
Солнце почти скрылось. Пурпурные блестки побежали по теплой вечерней воде. Я не успел заметить, как деревья начали сбрасывать листву. Колышущиеся гиганты походили на знатных матрон в огненных нарядах, они сорили золотом и огнем повсюду, забрасывая танцующих вокруг костра жителей деревни, и лениво жующих у привязи быков, и остроконечные крыши хижин, возле которых скалились каменные боги…
Почему я раньше не замечал, как тут красиво?
Позади кто-то кашлянул. Давнишние приятели, но я их тоже не сразу узнал. Сгорбленный старик больше не казался мне похожим на мерзкую крысу; напротив, я давно не встречал столь благородного и умного лица. Его молодой друг отнюдь не походил на жабу – скорее, на добродушного сельского увальня, с приятной широкой улыбкой и ямочками на щеках. Свирепая тетка с двумя ножами на Поясе слегка смахивала на утку походкой, но ее можно было вполне назвать симпатичной. Ее гнойные бородавки куда-то подевались, а пахло от нее вообще замечательно – сладкими пирогами, или медом, или джемом…
Все трое поклонились, дотронулись пальцами до моего локтя и сели у порога.
– Вода прибывает, – с тревогой произнес старый вождь. – Мы ошиблись в солдате по имени Бауэр. Он убежал, но не смог уйти далеко. Он пробрался к одной из наших плотин, там, наверху… – Старик махнул рукой в сторону заросших лесом каменных уступов. – Он перерезал канаты, и вода теперь заливает нижние деревни. Все свободные мужчины побежали туда. Ты можешь нам объяснить, зачем он это сделал?
Я не мог им объяснить. Я открыл рот и снова закрыл. Потом я закрыл глаза и с радостью убедился, что способности не покинули меня. Я по-прежнему чувствовал Бауэра. Он находился недалеко, весь мокрый, голодный и дьявольски злой. А еще его, кажется, укусила какая-то дрянь в руку, и рука раздулась. Но укус не смертельный.
– Я могу найти его, – сказал я. – Отпустите меня, я найду его и попрошу больше так не поступать. Он напуган и растерян. Он не может найти выход.
– Лучше не надо, – покачал головой старик. – Солдат по имени Бауэр безумен. Он убил солдата по имени Мокрик. Ты лучше подожди, пока мы справимся с наводнением. В лесу опасно, вода прибывает слишком быстро.
– Что?! Убил Мокрика?
Мне внезапно стало очень холодно.
– Как это случилось? Почему? Да говорите же!
– Солдат Мокрик долго ждал, пока ты проснешься. Тебе было очень плохо. Солдат Мокрик ждал тебя, чтобы вместе идти искать солдата Бауэра. Потом стало известно, что солдат Бауэр ранил одного из сторожей и сломал маленькую плотину на ручье. Вчера мы починили плотину. Старейшины сказали, что можно отвязать агхра и идти на поиски. Если ум человека кипит – его можно остудить. Но если ум человека холоден, а поступки безумны, его лучше уничтожить. Так решили старейшины. Но солдат Мокрик просил нас не устраивать охоту. Он обещал, что сам поговорит с вашим другом. Но солдат Бауэр не стал разговаривать. Мы слышали, он кричал. Он обзывал нас чернозадыми, это смешно. Он обзывал солдата Мокрика гадом и предателем белого человека. Потом солдат Бауэр убил солдата Мокрика и убежал.
Я потянул за веревку, свободно обвязанную вокруг моей щиколотки. Из хижины выкатилась ржавая гирька, к ней был привязан другой конец веревки.
Мне требовалось время, чтобы обдумать. С Бауэром что-то случилось. Наверное, лесняки слишком грубо вернули ему память. Он ведь не просил об этом, вот и сорвался…
Но Мокрик! Тысяча дьяволов, безобидный, самый умный стажер из штаба! Дьявол… Нас обоих отдадут под суд.
Надо было что-то спросить. Что-то другое.
– Почему я привязан этой… этим шнурком?
– Потому что ты больше не наш пленник. Но ты пленник самого себя. Веревочку ты легко можешь оборвать. Ты можешь уйти и даже взять свои тяжелые доспехи. Однако веревочка напомнит тебе, что уходить рано.
– Рано? Почему? – Я невольно прислушался. Где-то отчетливо нарастал шум воды. Даже не шум, а низкий рев.
– Потому что ты до сих пор уверен, что ваша конфедерация – это лучшее государство в мире и все должны жить так, как вы и ваш сенат…
Зубастая девчонка плакала. Я вспомнил, как Мокрик спас ее от Бирра и как Бауэр его отговаривал спасать дикарей.
– Я ненавижу сенат, – перебил я. – Они во всем виноваты. Теперь я вспомнил и больше не забуду. Они оккупировали мою страну. Они разорвали ее на части. Они обманом заманили меня на службу. Сенат мог остановить войну, мои родители были бы живы… Мои сестры были бы живы. Конфедерация сместила нашего президента, а потом они ждали. Они ждали, пока нас вырезали наши соседи… Они обманули меня. Я родился вовсе не в западном Лонгтауне, а на другом континенте. Я родился в Славии, они заставили меня забыть мой родной язык! Я их ненавижу.
Кажется, я заплакал. Кажется, кто-то гладил меня по голове и обнимал за плечи.
– Ненависть – плохой товарищ, – рассудительно заметила женщина, похожая на утку.
– Я ничего не помню, что было вчера, – пожаловался я. – Почему вы меня не разбудили? Я бы остановил его…
– Вначале ты кричал и дрался. Ты требовал тебя освободить, кричал, что конфедераты – подонки, что ты лично взорвешь сенат и отрежешь головы вербовщикам.
– Я такое говорил?!
Старик улыбнулся своей внучке, та все еще плакала, склонившись над корзиной с чистым бельем. Против своей воли я пожирал глазами ее тело под облепившим ее мокрым платьем. Кажется, с моей памятью сыграли несколько дурных шуток. Я никак не мог припомнить лицо Клавдии.
– И что будет, если я оборву веревку?
– Ничего. Ты еще не собрался воедино, хотя вернул память. Но ты на верном пути. Ты уже признаешь, что мир имеет право на несколько истин… – Тут декодер закряхтел, будучи не в состоянии подобрать верный перевод. – Ты уже признаешь, что ваш сенат – не единственное мерило ценностей во вселенной…
