Добрым словом и револьвером - Алексей Махров
Это значит, что отдуваться, придумывая новый путь обустройства России, придется мне! Эх, ну понеслась…
Через двадцать минут мои министры, наконец, понимают, чего я хочу конкретно. И повисает долгая пауза.
Как говорила одна моя знакомая в той, иной жизни: «От драматической паузы Станиславского, до фразы «Взвод, пли!» — иногда очень маленькая дистанция». И теперь я лишний раз убеждаюсь в ее правоте…
— Гхм… Государь, если вы позволите старику высказаться, — начинает Долгоруков — то боюсь, что попытка исполнить ваше м-м… требование может привести к ужасным последствиям. Возможны бунты... э-э… я хотел сказать — заговоры. Так сказать, комплоты…
— Новое тайное общество, как шестьдесят пять лет тому назад! — бухает со всей прямотой Манасеин. — И нет никакой гарантии, что его удастся подавить так же легко…
— Ну, это уже не ваша забота, любезнейший Николай Авксентьевич, — едко вворачивает Васильчиков. — Заговорщиков мы удавим — как два пальца об асфальт, государь!
— Государь, — это включается Вышнеградский, — я, разумеется, понимаю, что прогрессивный налог на пахотную землю — вещь совершенно правильная и закономерная. Но, как совершенно правильно отметил его светлость, введение такого налога чревато самыми фатальными последствиями…
— А я — полностью поддерживаю вас, государь! — Николай Христианович Бунге поднялся и теперь вещает, точно с трибуны, — Прогрессивный налог на землю, во-первых, и законодательная регламентация отношений между помещиками-работодателями и крестьянами-работниками, во-вторых — могут спасти Россию от крестьянского бунта, «бессмысленного и беспощадного»!
Николай Христианович оседлал своего любимого конька и мчится вперед «аллюром три креста»! Он довольно уверенно читает всем нам получасовую лекцию о необходимости создания сельскохозяйственных инспекций по типу фабричных, об усилении работы с аграриями, о совершенствовании образования среди сельскохозяйственного населения. У меня появляется стойкое ощущение, что Бунге, похоже, уже прикидывал что-то подобное, и теперь выдает нам «домашнюю заготовку»…
— Ну, а ты что скажешь, солнце русской промышленности, начальник департамента науки и техники, светлейший граф? — обращаюсь я к Димычу.
— Мне кажется, что Ваше Величество несколько перегибает палку… — осторожно начинает Рукавишников. — Всё ли так плохо, как вы сказали? Ну, то есть заскоки, разумеется, у нас были — спорить не стану. Но они решаются в рабочем порядке. Не думаю, что нужно вот так резко, буквально об колено, ломать сложившуюся систему, чтобы начать на пустом месте социальный эксперимент!
Ага, Димыч тоже помнит прошлогоднее высказывание «Романова-два-в-одном» — насчет того, что в истории России не было положительного решения проблемы сельского хозяйства, называвшегося при Советской власти «черной дырой» — деньги туда вбухивались огромные, а «выхлоп» от миллиардных вложений был околонулевой. А местами и отрицательный — деревня продолжала нищать, работники массово уезжали в города. Вот, примерно, как сейчас…
— Ты разве не помнишь, государь, чем такой эксперимент закончился в прошлый раз? — подчеркнув голосом слово «прошлый», говорит Рукавишников.
Министры смотрят на светлейшего графа с немалым изумлением, явно пытаясь припомнить, когда именно произошел этот самый «прошлый раз».
— Может нам для начала закончить реформировать промышленность, окончательно решить все проблемы пролетариата, построить инфраструктурную сеть хотя бы в европейской части страны, а уж потом кидаться грудью на амбразуру? — убаюканный моим молчанием, уже более решительно предлагает Рукавишников.
Эх, Димыч, это я только с виду спокоен, а внутри уже начал закипать…
— В промышленности у нас сейчас настоящий бум, строительство Транссиба и более мелких железных дорог идет полным ходом, продовольствия для рабочих и строителей требуется всё больше и больше, а значит, это может привести к развитию крестьянских хозяйств и…
Я не выдерживаю и вскакиваю со стула.
— В промышленности бум, говоришь, взводный? А скажи-ка мне, великий изобретатель технических новинок: сколько сейчас бурлаков на Волге трудится?
— Я думаю — не очень много… — узнав мой тон, которым я обычно раздаю команды под обстрелом, Димыч разом теряет весь свой уверенный вид. — В конце концов: у нас хорошо развит речной транспорт, на верфях Стальграда и Сормово постоянно строятся новые пароходы…
— Ты не крути, промышленник-миллионер, а толком говори: знаешь или нет?! — продолжаю напирать я.
— Ну… — Димыч явно не знает точной цифры, но его аналитический ум сейчас работает в усиленном режиме, пытаясь нащупать правильный ответ на основе известных статистических данных: сравнивает количество пароходов, паровых буксиров, несамоходных барж и… прочего. Память у моего друга отличная, соображалка тоже замечательно работает, но… — Полагаю, тысяч десять — пятнадцать…
Выстрел в «молоко»!!!
— А полтораста тысяч не хочешь? Да половину твоих грузов на бурлаках таскают, прогрессивный ты наш!
— Гонишь! — ошарашенный Димыч забыл про политес при посторонних.
— Хер там! — я тоже не очень соблюдаю вежливость. — В натуре полтораста! И это ведь выходцы из самых низов крестьянства.
— Ебать-колотить! — Димыч выпучивает глаза. — Уел, блин! Неужели настолько всё плохо?
— На самом деле еще хуже!!! На-ка вот, попробуй… — я достаю из ящика стола завернутый в кусок чистого холста «артефакт», добытый на просторах России.
Димон медленно, словно я подсунул ему самодельное взрывное устройство, разворачивает тряпицу и начинает озадачено вертеть в руках кусок иссиня-черного, тяжелого и колкого хлеба.
— Что это?
— Крестьянский хлеб! Ты попробуй, попробуй! — рекомендую я.
— Не отравлюсь? — он пробует, несколько секунд катает крошки во рту, потом сплевывает — Тьфу! Гадость какая! Горький…
— Полагаю, братишка, что блокадный хлебушек был таким же! — я говорю сейчас только для своего друга, не обращая внимание на вытянутые от удивления лица своих министров — есть с чего им малость прихуеть: что это еще за блокадный хлебушек упоминает император? — Этот хлеб русские крестьяне едят ежедневно. И сами едят, и детишек своих кормят… А горький он от того, что на треть — из лебеды…
— Ну? Так ведь что в деревне, что на фабрике — есть и дураки, и лентяи и неумехи… Думаешь, у меня в Стальграде все жируют? Хренушки! Как поработаешь — так и полопаешь…
Ай, молодец! Экономист! Правда, сейчас я его теорию слегка подкорректирую:
— Этот хлеб испечен в семье, у которой четыре рабочих лошади! Четыре — понял?!!
Димка непонимающе пялится на меня:
— А зачем же они тогда такое говно жрут?
— А затем, что по другому — не выживут! Понял, ты — экономист хренов? Забыл,
