Добрым словом и револьвером - Алексей Махров
Топлива, простых, мать вашу, дров нет! Печку топят только раз в день! Крестьяне в массе своей обносились донельзя, ходят босиком в залатанных обносках. Медицинское обслуживание? Вот эти самые, организованные городской интеллигенцией на общественных началах «земские» фельдшерско-акушерские пункты?! Не смешите меня — один ФАП на уезд, с вечными МНОГОДНЕВНЫМИ очередями «ходоков», прибывших, бывало, за сотню километров! Агрокультура? Еще раз не смешите — даже плугов ни у кого нет, землю пашут сохой!
Однако от моего посыпания главы пеплом и всех остальных прочих прелестей покаяния особо ничего не изменится. Надо что-то делать. И немедленно…
— Егор!
Передо мной появляется Шелихов.
— Вот что, братишка: объявляю экстренное совещание! Пулей мне сюда князя Сергея, Манасеина, Бунге, Вышнеградского, графа Рукавишникова. Да, пошли кого-нибудь к Владимиру Андреевичу Долгорукову, а всего лучше — сбегай сам. Спроси его, как он себя чувствует, и если сможет — пусть тоже придет. Если нет — передай, что соберемся у него в кабинете.
Козырнув, Егор уносится исполнять. А мне надо собраться с силами. Сейчас прозвучит такое, и начнется тоже такое, что как бы мне после «такого» не отречься прямо сейчас. А то вот еще могу с лошадки упасть или грибками отравиться… Ну, да где наша не пропадала? Наша пропадала везде!..
Через полтора часа в моем кабинете собрались все вызванные. Даже Долгоруков, тяжело шагая подагрическими ногами и одышливо отдуваясь, приковылял. Увидев входящего старика, я немедленно подхожу к нему и, придерживая под локоть, аккуратно помогаю сесть в кресло. Черт, а ведь жить ему осталось всего ничего! Жаль, как жаль, что нельзя вот так вот, по мановению волшебной палочки, продлить ему жизнь годков эдак на «дцать»! Где я себе такого же верного премьера найду?..
Владимир Андреевич смущенно бормочет признательные слова, но я уже за столом. Ну-с, все в сборе? Начнем, благословясь:
— Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…
У всех собравшихся, кроме Долгорукова, на лицах усмешки. Еще бы: цитата из «Ревизора». Ох, судари вы мои… Вы и представить себе не можете, насколько все сейчас будет не смешно!
— Крестьянство в Российской империи находится на грани вымирания. Уже сейчас примерно половина мирян находится за гранью голода и нищеты. Даже те, у кого есть лошадь или рабочий вол используют землю самым примитивным, варварским способом. В деревнях свирепствуют заболевания, безграмотность не поддается описанию. А что будет, если в этот или следующий год случится недород? Если уже сейчас, в урожайный год чуть ли не половина крестьян вынуждена побираться, чтобы хоть как-то прожить до весны?
— Но мы же выдавали продовольствие из государственных запасов! — возражает Димыч. — Да, перед этим урожайным годом было три подряд неурожайных! Но мы ведь готовились к этому событию, сделали запасы…
— Да, мы подготовились, да, на этот раз смертность была ниже, но она всё равно БЫЛА!!!
Его сиятельство граф Рукавишников отводит глаза. Хотя как раз его вина в этом минимальная — он за свой счет построил в Поволжье десятки элеваторов, на которых несколько лет копил зерно, обладая послезнанием, что продовольственный кризис из-за многолетнего неурожая обязательно случится.
Собравшиеся молчат, пока не понимая, куда я клоню.
— Серж, можно задать тебе один вопрос?
— Конечно, государь. Я постараюсь ответить…
Васильчиков преданно смотрит на меня. Противно его огорчать, но что я могу сделать?
— Насколько я знаю, дорогой мой друг, ты самый-пресамый крупный землевладелец нашей благословенной империи… Скажи мне, пожалуйста: сколько ты платишь налога со своих земельных угодий?
Задумавшись на мгновение, председатель КГБ рапортует, оговорившись, правда, что это — приблизительная цифра.
— Так, замечательно. Если разделить эту сумму на двадцать семь тысяч — ведь у тебя примерно столько? — Сергей кивает, — получим налог на одну десятину, так, господа министры?
Собравшиеся с недоумением соглашаются.
— В таком случае, я попрошу вас, господин Вышнеградский, как министра финансов ответить мне на простенький такой вопросик: это как так получается, что у Сереги… прошу прощения, у князя Васильчикова, налог на одну десятину в ДВА РАЗА ниже, чем у крестьянина?! Пока отвечает Вышнеградский, господину Манасеину приготовиться. Предложения, как министра юстиции, по изменению создавшегося идиотского положения!
Васильчиков сидит, точно громом пораженный. Бунге ожесточено черкает что-то в записной книжке, Манасеин глядит куда-то в пространство. А Долгорукова и вовсе — того и гляди удар хватит. Только Димыч смотрит на меня с каким-то новым интересом, уже, кажется, начиная догадываться, что будет дальше.
Вышнеградский начинает путано объяснять что-то про укоренившиеся обычаи, про несовершенство системы налогообложения, про необходимость поддержать крупных производителей… Я прерываю его жестом и обращаюсь к Васильчикову:
— Серж, скажи честно: тебе важнее сохранить свои прибыли или же чтобы крестьяне перестали дохнуть с голоду?
Князь решительно встает:
— Государь! Если будет нужно для державы, я готов отдать свои земли в казну. Все! Я — не помещик, я — председатель Комитета Государственной Безопасности, и как вы, государь неоднократно упоминали — защита порядка и опора трона! Для того чтобы прокормить голодающих — берите весь урожай с моих земель, государь! Я — слуга царю и народу!
— Если нужно — и мои урожаи забери, батюшка! — вступает вдруг Долгоруков. — Слава богу — тоже не обнищаю. А еще я могу…
Манасеин, Бунге и Вышнеградский всем своим видом показывают, что и они готовы принять деятельное участие в спасении голодающих. Вот тоже мне — союз меча и орала! Ну, надо бы охладить их пыл. А то вон уже Димыч саркастически улыбается…
Я подхожу к Васильчикову, обнимаю его за плечи:
— Спасибо, Серж! Я не ждал от тебя ничего другого. И вам, Владимир Андреевич, глубокая моя признательность. Но вы неправильно поняли меня, друзья мои. Я не прошу от вас жертв. Я хочу, чтобы была восстановлена справедливость!
Я достаю исчерканные поправками листки с тезисами программы, набросанной мной еще в дороге, по горячим, так сказать, следам. Как говорил на прошлогодних майских посиделках на моей «Ближней даче» бывший член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь обкома Ленинградской области Григорий Васильевич Романов (он же ныне — мой родной дядя — великий князь Павел Александрович): Послезнание только помогает нам предвидеть негативные последствия того или иного шага, но верных рецептов дать не может. А
