Владимир Березин - Путевые знаки
- За все можно поплатиться.
- Но куда нам деваться? Дальше выродиться в бессмысленных морлоков, понемногу умереть в своих норах?
- Это никуда не годится. Да, и я знаю, кто такие морлоки, если что.
- Единственно, куда имеет смысл бежать, на поверхность. Жить в городе, я думаю, нельзя. Но за пределами города все-таки должна быть жизнь.
- Но можно ли до него добраться, до этого оазиса?
- Понятия не имею. А что тебя тут держит?
- Да ничего и не держит.
Но я врал. Кое-что меня держало. Нет, не сытость и не безопасность, а кое-что другое. Это случилось не так давно… Я пошел на "Динамо" тогда случайно, мы повезли туда груз свиной кожи на дрезине. На "Динамо" шили. Шили много и быстро, на мой взгляд, вещи комичные, но спросом на многих станциях они пользовались большим.
Там, на приемке, я увидел Катерину. Она была существом из другого мира. Мне она казалась совершенно удивительной: никакой чахлости, свойственной многим девушкам подземелий, в ней не было. "Крепкая девчонка…" подумал я тогда. Однако потом я узнал, что мы почти ровесники. Мы тогда перекинулись только парой слов, и через несколько дней, когда я снова приехал с грузом, тоже. Но потом пара слов превратилась в десяток, затем в сотню.
У нее была одна странность: она дружила с крысой. Крыса была примечательная, жила неизвестно где и приходила на зов. Это была ручная крыса с розовой ленточкой на шее. Крыс в метрополитене не очень-то жаловали, а особенно таких больших, видимо, мутировавших. Но надо было отдать должное этим существам: если с крысой сдружиться, то она становилась дополнительными глазами и ушами. И это были очень чуткие глаза и уши.
Я бывал на "Динамо" все чаще и чаще, и роман наш развивался медленно, как в анекдотах старого времени. Крыса внимательно и оценивающе смотрела на меня, кажется, именно оценивающе. Она долго принимала решение, а потом все же сочла меня подходящим на роль друга ее хозяйки. Иногда крыса даже оставляла нас наедине, как будто говоря мне перед уходом: "Смотри, не обидь ее, я тебе доверяю. Пока доверяю".
- А ты представь, что живешь не в тюрьме, а в монастыре. Это очень важно, - продолжил Владимир Павлович.
- В смысле: это лучше?
- Да ты заладил: лучше, хуже. В нашем мире нет никаких "лучше" и "хуже". Просто человек, когда сидит в тюрьме, думает, что выйдет на свободу. То есть большая часть людей, тех, что сидит в тюрьме, думает, что настоящая жизнь начнется там, на свободе. Они считают дни до выхода на свободу, прикидывают, как и что тогда произойдет…
- Ну, некоторые сидели пожизненно.
- Некоторые да, и в этом все дело. Все мы сидим пожизненно, и, осознав это, многие люди, тогда, давно, покончили с собой. Я их понимаю, отчасти. Но представь себе, человек ушел в монастырь, и это навсегда. И ты понимаешь, что жизнь теплится и здесь, и посвящаешь себя обстоятельствам этой жизни. Это просто состояние, а не отсрочка до какого-то лучшего времени, когда тебя выпустят. Хочешь - выходи, путей на поверхность разведано довольно много, можно уйти наверх десятками путей. Но толку-то? Зачем? Что там делать? Что есть, что пить? Сведения о фауне вообще чрезвычайно противоречивые. Одни дельта-мутации чего стоят.
Про дельта-мутации я, пожалуй, знал. Это был род мутантов, который давал устойчивую картину уже во втором поколении. Например, у ящериц мгновенно отрастали крылья, и они превращались во что-то драконоподобное. Изучать это, конечно, никто не изучал.
Драконов и птеродактилей, ясное дело, видели, да рассматривать их как объект науки могли только высоколобые Гудвины из Изумрудного города. Да и то непонятно, были ли на свете эти Гудвины. Вот тоже, наряду с бауманцами, одна из городских легенд. Сродни птеродактилям, выродившимся из голубей. Но птеродактили точно были, а про Гудвинов ходили только легенды.
И дельта- мутации тоже были под рукой, те свиньи, что росли в подземных ангарах на "Аэропорте", чем не пример? Мы знали, что они мутировали, кто ж этого не знал? Свиньи были действительно необычные, стремительно плодящиеся, гигантские, просто ходячая колбаса. Я даже не знаю, что было выгоднее: наши посевы на гидропонике и чудо-зерна или эти свиньи. Правда, про свиней этих тоже ходили легенды. Свинарей у нас боялись, потому что были они как бы не от мира сего.
Кажется, свиньи им были ближе людей. У нас однажды кто-то из Ганзейского союза сделал заказ на живую свинью. Начальство посовещалось-посовещалось и решило продать. Я пришел к свинарям и задержался. Поэтому меня позвали помочь, да так, будто делали мне одолжение, и потом мы вместе грузили свинью на тележку. Свинари вдруг начали плакать, прощаясь с животным.
Потом мне вообще показалось, что они со свиньей разговаривают. Ну да, это не мое дело. Про свинарей говорили, что многих из них не хоронят, а они просят после смерти положить себя в биореактор, чтобы пойти на корм своим подопечным…
И вот наступил первый день выхода на поверхность. Я понимал, что если все и будет удачно, то мы не улетим сразу, а будем долго готовиться к вылету. С видимым неудовольствием Математик отпустил меня за вещами. Пуховая куртка мне не особо была нужна, но я устроил чуть не истерику, настаивая на том, что должен взять ее с собой на поверхность. Совершенно непонятно, какая погода теперь наверху, сентябрь мог быть холодным, а мог быть и теплым, как прежде. Климат вещь непредсказуемая, а нас все время пугали то ядерной зимой, то палящим пеклом ускоренного Катаклизмом глобального потепления. Я пошел к Кате, которая обо всем догадывалась. Терять мне было нечего, кроме нее, разумеется, и я рассказал ей все детали. Она замолчала надолго, точь-в-точь как в тот день, когда мы бродили по еще не проснувшейся станции "Динамо" и искали на колоннах следы древних существ. В слабом свете сигнальных ламп наши лица имели цвет стен серовато-красного тагильского мрамора. Мы тыкали пальцами в пилоны, там, где могли обнаружить окаменевшие колонии кораллов, неизвестных мне беспозвоночных, что остались там как завитушки.
- Вот смотри, это мурекс, пурпурная улитка, - говорил я, и наши пальцы, сплетаясь, скользили по мрамору. - Давным-давно ее растирали и получали краску пурпур, которой красили плащи греческих архонтов и тоги императоров. О ней писал еще Гомер…
На этих словах я сбился и продолжил, вспомнив то, что рыло написано в какой-то книге:
- А вообще-то ее еще ели…
Любовь наша была как эта улитка, намертво замурована под землей.
Катя поняла меня сразу, и за короткий миг, когда я слышал ее вздох, представила всю нашу жизнь после моего исчезновения.
- Я понимаю.
- Так надо.
- Надо так надо.
- Я вернусь.
Она промолчала, потому что надо было сказать: "Буду ждать". Или сказать: "Я верю, что ты вернешься". Но так говорить было глупо, я и сам до конца не верил, что вернусь. Даже не так: я не верил, что могу вернуться. Сверху из круглого окошка смотрел на нас фарфоровый футболист с поднятой для удара ногой: мяч его давно улетел, и футболист недоуменно смотрел на мысок своей бутсы.
Это был другой пилон, и от того, с которого на нас смотрела фарфоровая фигуристка, он находился далеко во всех смыслах.
И я вернулся в наш походный лагерь.
ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ЗА МКАДом
По поводу одежды Джордж сказал, что достаточно взять по два спортивных костюма из белой фланели, а когда они запачкаются, мы их сами выстираем в реке. Мы спросили его, пробовал ли он стирать белую фланель в реке, и он нам ответил:
- Собственно говоря, нет, но у меня есть приятели, которые пробовали и нашли, что это довольно просто.
Джером К. Джером. Трое в лодке, не считая собаки
Мы долго готовились к этому выходу на поверхность. Математик целый день сличал какие-то чертежи с реальными дверями в боковых штреках станции "Динамо". Часть из этих дверей была наглухо заварена, а часть заперта навсегда утерянными ключами. Математик, подсвечивая себе специальным карандашом, сличал номера дверей и их обозначения на своем плане.
Наконец, прихватив несколько его загадочных ящиков, респираторы и очки, мы отправились в путь.
Несмотря на все ухищрения, мы долго петляли, а вылезли, в конце концов, в ста метрах от станции, прямо посреди Ленинградского проспекта. За это время мы, кажется, могли бы дойти и до "Белорусской".
Только Мирзо отодвинул крышку канализационного коллектора, как мы опустили темные очки. Хотя солнце заходило, нашим глазам все равно нужно было привыкать и привыкать к свету.
Проспект оказался пуст. Ветер гнал по нему не то листья, не то траву: так я решил, потому что человеческий мусор должен был быть унесен отсюда еще двадцать лет назад, и другим ветром.
Математик проверил местность радиометром и дал нам знак, что да, можно… Мы вылезли и начали озираться.
Действительно, это было как первый секс. Наверное, так чувствовали себя люди, ступившие на Луну. "Первый секс на Луне", как сказал бы мой знакомый, бригадир свинарей с уйгур Роман, и обязательно бы неприлично заржал.
