Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Вскоре королева устала сидеть в кресле на подушечках. Ей все приелось, даже вышивка. И даже стихи Либелло Лонейского – и те при если не тысячном, так сотом перепрочтении сделались пресными. Когда в зал вбежал слуга, доложив, что во дворец прибыл торговец из Ноэля с дивными серебряными украшениями на продажу, королева Наурика сочла это за возможность развлечься. Вместе с фрейлинами она все бросила, поднялась и, шурша платьем, поспешила в небольшую комнату, где ее ждал гость со шкатулкой.
Однако Оскуриль задержалась подле кресла, делая вид, что желает поправить юбку. Когда последний человек покинул зал, она вдруг кинулась к пяльцам, схватилась за них. В неистовой злобе, краснея, она принялась делать безобразные стежки в том месте, где работала Камелия. А потом и вовсе, грубо втыкая иглу в шелковое полотно, нарочно порвала золотую дорогую нить. Уловив тонким слухом шаги слуг, которые шли убрать в зале, она бросила работу, поправила прическу и чинным шагом проследовала за Ее Величеством. А душа у нее пела от удовольствия. Мысленно она уже видела, как Камелию отругает королева за неуклюжие, кривые руки. Могла ли Оскуриль сделаться второй фавориткой? Нет, не могла! Она всегда должна быть самой милой и любимой – первой!
* * *
Когда над дворцом взошла луна, Оскуриль сидела в своей постели. Под рубахой виднелись очертания ее нежного белого тела, никогда не знавшего невзгод и будто созданного для материнства. Волосы девушки, доселе заплетенные в витую косу, точь-в-точь как у королевы, теперь разметались по плечам, спустились по спине, и их вычесывала сморщенная, как сухой финик, рабыня Казгул. Казгул была из Зунгруна.
– Ваш волос так хорошо, хозяйка! – улыбалась она кривым ртом, тяжело говоря на рассиандском. Оскуриль не терпела в своем окружении красавиц, а потому все рабыни у нее были как на подбор безобразны.
– Узнай у королевских, какую прическу завтра будет носить наша благословенная матушка, – приказала девушка.
– Как вы скажить, я все сделать, – продолжала улыбаться невольница.
– Кстати, выяснила насчет фрейлины Камелии?
– Да. Ругать ее королева. Ругать сильно!
– Жаль, она ведь такая старательная, – на щечках Оскуриль закрасовались милые ямочки.
Дверь отворилась без стука. В покои вошел мужчина в маске и небрежным жестом отослал невольницу, после чего снял черную маску. Затем Дайрик Обарай снова огляделся и проверил соседнюю комнату – убедиться, что здесь больше никого нет. Он нырнул рукой под мантию, достал оттуда маленькое свернутое письмо, пахнущее старостью и цитрусом – запахом советника. Взгляд его был тяжел, а рот криво напряжен. Трижды веномансер перечитал послание, будто не веря, и только потом обратил свой взор на терпеливо ждущую племянницу.
– Прелестница моя, скажи, навещал ли тебя в покоях твой суженый, не в силах стерпеть до свадьбы? – спросил он.
– Дядюшка, это же неприлично! А почтенный Ралмантон – приличнейший вампир. Он возляжет со мной в первую брачную ночь. Так будет правильно… – покраснела Оскуриль, а ее глаза распахнулись от столь откровенного вопроса. – Ну, вы же сами так говорили…
– Говорил, но с нынешним положением дел брачной ночи, похоже, может и не быть. Меня интересует другое. Он пробовал на вкус твою кровь? – оборвал ее Дайрик.
– Кровь? – удивилась еще сильнее девушка.
– Да! Говори живее!
– Нет, дядя…
– Точно? – он пристально глядел на нее выпученными глазами.
Оскуриль покорно кивнула.
– Может, ты при нем ранилась и он выказывал помощь? Вспомни хорошенько!
– Нет, такого не было.
От облегчения Дайрик даже выдохнул, потом зашагал туда-сюда по покоям, вновь вчитываясь в строки тайного послания, переданного ему Иллой Ралмантоном на совете консулов. Он морщил лоб, пытаясь предугадать последствия предлагаемого союза. Может, это просто подлость? Советник на дух не переносил всего, что связывало его с воспоминаниями о Вицеллии Гор’Ахаге. Не любил он и Дайрика, ученика Алого Змея. Конечно, он не желает, чтобы семьи Обараев и Ралмантонов связывали общие наследники. Но что, если факты, указанные в письме, не попытка разорвать союз из-за старческой злобы, а правда?
Надев маску, Дайрик быстрым шагом направился прочь.
– Дядюшка, так что с Юлианом и нашей свадьбой?! – крикнула вслед Оскуриль, которая уже надумала себе все самое ужасное.
– Ничего… Может, и не будет свадьбы. Жди здесь!
Стремглав он вышел из покоев фрейлины, думая, что та за ним не поспеет. Однако Оскуриль была истинной женщиной, которая обычно собиралась на выход по несколько часов, но способна была собраться и за мгновение, если то ей было нужно. Уже спустя пару минут она догнала его в пустых из-за ночи коридорах Коронного дома. С глазами, полными ужаса, думая, что причина в ней, девушка обошла королевского веномансера сбоку, на ходу заплетая косу.
– Дядюшка…
– Вернись к себе, Оскуриль.
– Скажите же мне, в чем дело?! Неужели это я провинилась?
– Все потом.
Они вдвоем приблизились к переходу в ратушу, и, понимая, что племянницу он уже отослать не может, Дайрик приказал ей не раскрывать рта, приложив палец к тому месту маски, под которым находились его обожженные кислотой губы. Они миновали крытую галерею под пристальным взглядом охранников. Во дворце повсюду уши, поэтому оба умолкли. Затем поднялись по ступеням Ученого приюта почти под самый башенный шпиль, где веномансер повернул не к себе, а правее и дернул за веревочку, чтобы оповестить о прибытии. Где-то в покоях архимага запели в связке колокольчики. Сегодня там впервые за несколько месяцев горел благодатный свет – вернулся Гусааб Мудрый, готовый выдвинуться на осаду. Он закончил свое великое строительство.
Когда дядя и племянница подошли к украшенной мелкой древесной резьбой двери, Дайрик снова подал Оскуриль знак не говорить ни слова. Потом настойчиво постучал. Ему открыл краснолицый раб. Невольников мастрийцы покупали на ближайшем к ним Рабском просторе, поэтому среди них почти все были людьми из пустынь.
С порога открылась белая спина архимага, склонившегося за столом над бумагами. Старец обернулся, затем внимательно рассмотрел гостей.
То, что это великий Гусааб, становилось понятно сразу: уж больно осанист, несмотря на худобу. Сидит хоть и спокойно, но в этом спокойствии сплетались и мудрость, и величие. Его нос напоминал птичий своей горбинкой, а у левой брови засела, впившись, черная бородавка. Много прозвищ имел Гусааб, звали его и Мудрым, и Творцом Машин, и Рассудительным. В каждом языке его величали по-своему, потеряв как бы между делом полное имя, которое было длинным, как у многих родовитых мастрийцев, и с годами имело свойство лишь удлиняться, становясь труднопроизносимым.
Ощущая себя лишней, фрейлина скромно присела в темный уголок и сделала вид, что
