Алексей Корепанов - Тайны Древнего Лика
Спустя какое-то время Торнссон осознал, что не может отвести взгляд от этого светящегося пособия по антропотомии. Но осознание это возникло где-то на задворках, на дальнем плане, оно не имело никакого значения и ни на что не влияло. Главное было — смотреть, смотреть, смотреть на череп…
Время для пилота пропало, растворилось в странном белом тумане, который неведомо в какой миг вдруг заполнил все помещение. Что-то мелко-мелко зазвенело в тумане, и к этому нежному перезвону незаметно добавилось неравномерное постукивание, напоминающее сигналы азбуки Морзе. Звон и стук то шли отдельными темами, то сливались воедино в звучание какого-то своеобразного музыкального инструмента — и вновь расходились, постепенно затихая.
Туман то редел, то сгущался, в нем возникали и пропадали завихрения, маячили тени, проступали и растворялись некие абстрактные фигуры. В какой-то момент этого вневременья сознание Торнссона словно перестроилось. Так бывает, когда хаотично, казалось бы, расположенные пятна вдруг превращаются в узнаваемый образ: чьего-то лица, корабля, птицы, здания с вычурными колоннами… Оказалось, что там, в тумане, давно кипит бой. Мчатся на конях бородатые белокожие люди в шлемах и кирасах… Летят стрелы… Полыхают огнем аркебузы… Мелькают окровавленные горбоносые смуглые лица индейцев… В неслышном крике открываются рты… Сверкает сталь… Назойливо лезут в глаза кровоточащие обрубки рук… Вновь — искаженные болью, перекошенные лица… Кони… Сломанные копья… Бородатые лица… Кровь… Кровь… Кровь…
«Конкистадоры… — тенью прошло по горизонту сознания. — Завоеватели… Он что, будущее показывает? Или это уже свершилось?»
Видение кровопролитного боя растеклось туманными струями, растаяло, как тают под лучами солнца вылепленные из снега фигуры. Белая масса, вновь заколыхавшись, стала возноситься к потолку и исчезать, словно просачиваясь сквозь камень.
Висел между полом и потолком прозрачный череп, и подрагивали на его поверхности отсветы огня факелов. Гало вокруг черепа исчезло, только глазницы продолжали слегка светиться — будто скрытые батарейки были уже на последнем издыхании.
После всего увиденного только законченный идиот продолжал бы принимать череп просто за оригинальную безделушку. Свен Торнссон никогда не считал себя идиотом, тем более — законченным.
Эта штуковина в форме черепа, несомненно, была каким-то прибором, техническим устройством, и в этом смысле стояла в одном ряду с телевизорами, компьютерами и альтиметрами. Но только в этом смысле. Потому что принцип действия этого черепа был не просто иным, а совершенно иным, нежели принципы действия обычных приборов. Различие тут было такое же, как различие между полетом валькирий, уносящих души храбрых воинов в Вальхаллу, и полетом марсианского модуля. Здесь работала какая-то иная, не смежная, а как бы перпендикулярная отрасль физики, а может быть, и психофизики. Отрасль, до которой еще не добралась наука двадцать первого века.
А древние индейцы, украшавшие себя птичьими перьями и вооруженные примитивными дротиками, выходит, добрались? Может быть, они и мертвых умеют оживлять, и превращаться в лесных зверей, и одним взмахом руки менять рисунок звездного неба? Тогда почему они не избавились от старческих морщин, почему не общаются с чужаком телепатически, прямо из мозга в мозг? Почему освещают свои помещения чадящими факелами и разводят костер перед изображением несуществующего бога?
Ответ тут мог быть только один, и Торнссон знал его. Этот удивительный прибор в форме человеческого черепа не являлся изобретением самих индейцев, и вообще землян. Это была марсианская машинка, каким-то образом попавшая им в руки. Не случайно же путь из пирамидального зала Сфинкса вел именно сюда, в это место и в это время…
Правда, если с местом все было более-менее понятно, то какой век сейчас на дворе, Торнссон определить не мог. Ясно, что после эпохи динозавров и до эпохи кинематографа, — но слишком уж большой получался промежуток, и погрешность могла исчисляться сотнями лет.
Марсианская машинка только что показала, как люди, похожие на него, Свена Торнссона, убивают индейцев. Или будут убивать через сотни лет. Вряд ли после такой демонстрации можно было питать хоть капельку надежды на собственное безоблачное будущее…
Сидящие в отдалении жрецы зашевелились, выходя то ли из комы, то ли из транса, и начали переговариваться, поглядывая на связанного пришельца. Притворяться пребывающим до сих пор в отключке не имело смысла, и Торнссон не стал притворяться. Он понимал, что шансов уцелеть у него маловато, и дело рано или поздно придет к известной, роковой для него развязке. Поэтому открыто смотрел в их жесткие, похожие на маски, лица и жалел, пожалуй, только о том, что так и не помирился с Лу Хольц. И еще он очень не желал мучительной смерти. Хотя все здесь зависело от местных традиций и предписаний… Может быть, по здешним представлениям, чем мучительнее кончина, тем легче будет в следующем воплощении… или они не верят в следующие воплощения?
«Да что ты все о грустном да о грустном, — осадил себя пилот. — Может, они нормальные парни: врежут разок по голове дубиной, только посильнее, чем давеча, — и дух вон».
Жрецы, безусловно, заметили, что он пришел в себя. Один из бритоголовых поднялся, неторопливо направился к дальнему углу — и исчез из виду. Вероятно, там находился проход, ведущий в какие-то кулуары. Через минуту-другую он вернулся, держа на повернутой вверх ладони какой-то предмет.
Когда бритый, провожаемый взглядами остальных жрецов, подошел ближе, пилот понял, что это оранжевая миска, разрисованная черными геометрическими узорами.
Воины, стоящие в ногах Торнссона, уже не казались спящими. Они сложили на пол свое нехитрое наступательно-оборонительное оружие, и один из них принял миску из рук бритоголового. А другой, без каких-либо признаков обходительности ухватив пилота за плечи, придал его телу сидячее положение. И руки свои не разжимал. Миска оказалась у лица Торнссона. В ней темнела какая-то жидкость, от которой исходил не очень сильный незнакомый запах. Пилот не сказал бы, что этот запах неприятен, — но предлагаемое питье явно не было ни чаем, ни пивом, ни тоником.
«Напиток смерти? — подумал пилот. — Порция местного ядовитого зелья?»
Он не тешил себя мыслью о том, что ему предлагают просто утолить жажду или, к примеру, выпить на брудершафт. И понимал он, что отвертеться ну никак не удастся, и ни в коем случае не минует его чаша сия… точнее, миска сия…
Тем не менее покорно принимать смерть он не собирался и готовился оказать сопротивление. Вероятно, бритоголовый все прочитал в яростном взгляде Свена. Потому что тут же изобразил губами, что пьет, а потом, наклонив голову набок, подложил сомкнутые ладони под ухо и на мгновение закрыл глаза.
«Ага, усну. — Пилот саркастически усмехнулся. — Вечным сном. Покойся, мол, с миром…»
Он отрицательно качнул головой и сказал:
— Пей сам, амиго. Пей, а я посмотрю.
Повторяя пантомиму бритоголового, Торнссон продемонстрировал процесс поглощения местного напитка, повел подбородком на индейца и повторил:
— Пей.
Бритоголовый оказался понятливым. Забрав у воина миску, он отхлебнул из нее и показал язык. Язык был коричневым.
«Ладно, — подумал Свен. — Поверим. Будем считать, что это снотворное. Решили меня усыпить, чтобы не иметь лишних проблем. В конце концов, если бы они хотели меня прямо тут укокошить, то не тянули бы резину с этим питьем — дубин-то у них хватает…»
— Давай, — сказал он бритоголовому. — Выпью за приятное знакомство и здоровье всех присутствующих. И свое тоже.
Бритоголовый, молча и внимательно глядя на пилота, вновь передал миску воину. И Торнссон сам потянулся к ней.
Напиток оказался прохладным, терпким и чуть солоноватым. И совершенно незнакомым на вкус. Торнссон выпил его до конца, посмотрел на жрецов, которые наблюдали за происходящим, прислушался к своим ощущениям. Ничего, кажется, не изменилось, и все так же болела голова.
Пилот провел языком по губам, перевел взгляд на бритоголового.
— Доволен, амиго? Какие-то претензии ко мне име…
Он не договорил, потому что язык вдруг словно разбух и одеревенел.
«Что за…» — неоконченная мысль тоже словно одеревенела.
И в то же мгновение все исчезло.
12
«Бом-м-м…» — донесся откуда-то из глубины сочный звук колокола.
И этим звуком был воссоздан мир. И он, Леопольд Каталински, был воссоздан в мире. Он не сомневался в том, что перенесся в прошлое Марса.
Сквозь зелень листвы над головой виднелось небо с пушистыми клочками облаков — темно-синее, с рыжинкой, небо, почти похожее на земное. Слегка покачивались большие шарообразные белые цветы на длинных стеблях — ни дать ни взять мячи, насаженные на кончики шпаг. На ветке сидела сизая птица и сосредоточенно копалась клювом под собственным крылом. Неведомый колокол больше не напоминал о себе, и вокруг слышался только тихий шелест узорчатых листьев на слабом ветерке, полном незнакомых ароматов.
