Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток
— Я ей чо, отец родной?
Тут Иголка промеж нас влезла. Хорошо, тут света было мало, Голова факел нарочно в сторону держал, что ли. Мне вдруг рыжего жалко стало, ага. Он дергался сильно, видать, крепче нас ему досталось, когда от мороков бегали. Кожа у него сильно слезала, кусками прямо, до крови, чесалось небось везде, да еще Иголка…
— Мальчишки, Голова, миленький, ну простите меня, я буду самая послушная!
Все же он в нее втрескался маленько, ешкин медь. Это Любаха, сеструха моя, так говорит, когда насмехается. Только я над Головой не насмехался, он же мой лучший друг. Я думал — вот мы с ним с детства с одной миски хлебаем, неужто нам и женщину не поделить? Голова же к ней вечно цепляется, то рычит, то над ней смеется, не может культурно разговаривать. Даже страшно мне стало…
— Уснул, красавчик? — Чич глянул слепым третьим глазом, я мигом проснулся. — Кончайте тут сопли разводить, спускайтесь вон до той загородки, там ждите нас. Так будет лучше.
Ну чо, кое-как на веревках спустили мешки с барахлом, сами вниз полезли. Я сказал, что буду спускаться последний, потому что самый тяжелый. Иголка надулась маленько или боялась чего-то. Дык я и сам боялся, непонятно было, чо они с отшельником задумали.
Уселись мы с рыжим на краю круглого колодца. Сперва я думал — тут рвануло и потолок обвалился, но бортик с перильцами по краю был крепкий, надежный. Реактор этот внизу совсем агроменным казался.
— Ты глянь, как здорово, — Голова мигом о всяких спорах забывает, когда технику какую незнакомую встретит. — Это же вроде топки, как у био, только реактор не мяском, а мусором питался. Вон там транспортеры, по ним подавали, уже из сортировочного. А вон там снизу — форсунки… ого, ты глянь, куда это они?
Чич с Иголкой спустились по скобам до самого низа. И почти по колени влезли в горячую золу. Метров десять еще под нами. Ясное дело, я дергался, потому как запросто вниз следом сигануть не смогу! Зато теперь стало ясно — Иголка искала Поле. Тучки прозрачные друг от дружки не отличались, или мне так просто казалось. Чич послушно ходил за моей женщиной по кругу, ни разу слова не сказал. Рыжий держал под обстрелом верхний цех, я следил, чтоб на Иголку никто не прыгнул внизу. Оказалось, там к реактору выходят два тоннеля, прямо под нами. Их до середины пеплом засыпало, но пакость вроде крысопса могла пробраться. Уж такие они, гады, вертлявые! Я сжимал меч, аж рукоять намокла, и думал об одном — только бы ноги не переломать. Если с такой верхотуры сигать придется…
— Славка, ты глянь, зараза какая!
Поле смерти ползло за отшельником. Свет сюда добирался хреново, через дыры в крыше, высоко над нами. Но я уже пригляделся, мне факел даже мешал. Поле ползло за отшельником, темная такая тучка, вроде кишки длинной, а внутрях — точно дымом кто-то выдохнул. Отшельник шагал за Иголкой, с трудом вытаскивая ноги из серой золы. Иголка словно тоже ничего не замечала, знай себе пробиралась ко входу в тоннель. Я хотел им закричать, но тут в башку мне словно изнутри клюнули.
— Не лезь, красавчик, ладненько? — культурно так попросил Чич. Прямо в голове у меня проявился, гад такой. Хорошо, что я сдержался, вниз не спрыгнул, тогда нас точно мороки бы высосали. Замерли мы с рыжим, вниз глядим, не дышим. Иголка там внизу остановилась, и Поле тоже застыло. Только видать маленько, как из тучи поганой вроде щупалец толстых лезет… уф, гадость какая!
Но Иголка нашла для Чича другое Поле. Далеко от нас, в темном углу. Чич скинул верхнюю одежку, вынул короб. Короб я сразу узнал, там внутрях наша земляная желчь булькалась. Голова, как заразу эту увидал, затрясся весь. Вспомнил небось как ему пасечники пиявками всю кровушку отсасывали, ага.
Иголка чем-то густо намазала руки, взяла у Чича бутыль и сунула… прожигать. Они оба там внизу уселись на обломке какого-то хитрого механизма… и стали ждать. Иголка нам помахала снизу. Ну чо, я рыжего за шкирку взял, глазьями взад повернул, чтоб караулить не забывал.
Не знаю, сколько времени прошло, у меня на роже тряпка дважды пересыхала, приходилось в воде особой мочить. Иначе дышать не получалось, мы и так с Головой на чертей стали похожие. Одни глаза да зубы светятся, остальная личность гарью покрыта. Шевелилось что-то вдали, шуршало несколько раз, но мы не дергались. Однажды точно крысопсов видал, гуськом под балкончиком пультовой кабины пробежались и в щели пропали. Кого-то выслеживали, храни нас Факел. И шипело постоянно, ага, у меня аж в ушах звенеть стало. Голова — он умный, сказал, что горение под нами идет почти без воздуха, но гадость всякая все равно наружу выделяется. И что если мы тут еще пару часов загорать останемся, никакие пасечники не спасут…
И тут Чич стал раздеваться. Скинул сбрую, кольчугу кожаную в оплетке, еще что-то, мне издалека было не видать. Ловко он одной рукой управлялся, ничего не скажешь, но под конец Иголка ему все же помогать стала. Разделся, рукав оторвал, культю высунул.
— Сла-авка, ты гля-янь! — Рыжий снова позабыл про службу. Все же не охотник он ни хрена, беда с этими умниками, ешкин медь!
Но я враз забыл, что ругать его собирался. Потому что Иголка вытащила бутыль за веревку, сорвала пробку и стала лить отшельнику на культю. Ну чо, он заорал, и мы — вместе с ним! Мне так больно в плече стало, едва зубы себе не покрошил да язык едва не откусил, так от крика спасался! Голова вообще печенег бросил, за ухи схватился — и давай по золе кататься, чуть вниз не навернулся, дурень. Это хорошо, что я твердый. Может, Любаха права, я внутрях тоже твердый? Ну то есть очучения меня сильные не забирают, ага. Иголка меня вон тоже ругала, мол, не жалостливый я, что ли. Это неправда, я очень даже жалостливый. Вот, к примеру, пацанами еще бегали, как-то асфальтовые стали камнями птенчика забивать. Дырка там как всегда верховодил, куды ж без него? Бей мута, кричат, лови, топи его! А у птенчика всей вины перед миром — четыре лапки заместо двух, подумаешь, против вонючек это разве мут? Ясное дело, вступился я за птенчика, двоим дурням ребра сломал, одному руку вывернул, а Дырке по жопе рессорой набил, несильно так, ради смехоты. Вот я какой, любую тварь жалею…
Боль в плече не проходила, словно гвоздь из жаровни мне в руку воткнули. Внизу Иголка тоже за уши схватилась, трет их, сама на зад шлепнулась, бутыль выронила. Но вылить на руку Чичу, видать, успела, сухая бутыль покатилась. Отшельник стоял на коленках, клонился, будто в молитву глубокую впал, но кому упырь молиться-то мог? Я про его бога даже представлять не хотел. Чич качался из стороны в сторону, здоровой рукой гладил культю, пар от него валил, точно из бани вылез, с обрубка черное капало, все сильней и сильней…
Кажись, Иголка закричала. Точно не помню, очнулся я уже внизу. Не то чтобы свалился, но спрыгнул не слишком красиво. Цел, однако, дуракам вообще в таких забавных случаях везет. Лежу харей в прессованном горелом мусоре, плююсь золой, а гвоздь каленый уже не только в руке, но, кажись, уже в шею изнутри пролез, к мозгам, ешкин медь, подбирается. Поднялся кое-как, отплевался, меч нашарил, огляделся. Ешкин медь, оказалось — взади от меня нормальная лесенка наверх проложена, вовсе не порушилась, прямо в стенке бетонной змейкой вьется. Хорошо, что я твердый, ума не приложу, как тут Иголка с Чичем столько выдержали? Снизу жарило, впору мясо в пепле запекать! Побег туда, где Чич на коленках ползал. Тут Иголка как завопит, я еле свернуть успел. Там тучка поганая, с отростками, обрадовалась, что ли, как меня приметила. Я от нее в сторону, она тихонько так за мной. И меч тут бесполезный, и пули, и чую я — эта сволочь так легко не отпустит, как та красная. Эта сволочь либо в рыбу превратит, либо во что похуже.
Иголка навстречу бежит, согнулась, упала, снова тошнит ее, что за напасть гадская? Я оклемался, башкой кручу, как бы сволочь какую не пропустить. Поле ножками шевелит, Голова сверху еще факел скинул, маленько полегче стало, ага.
— Живей наверх, красавчики, — прохрипел отшельник.
Спаси нас Факел, такой красоты я еще не видал. У отшельника росла рука. Росла прямо из корявой культи, как, бывает, из дряхлого пня тянется молодая ветка. Только пню не больно, он же деревяшка, а у шама кожа лопнула, кость вылезла, жуть, а рука новая — вроде как у мальца, тонюсенькая, розовая, в жилках вся. Не как у людей рука, ну дык это ясно, шам ведь и не человек. Чича качало как пьяного, с глазьев слезы катились, он словно разом постарел, а воняло так… я мигом Кладбище вспомнил, и черных мутов некультурных, и то, как они человечинку в яме коптили.
— По… помоги мне, — снова прохрипел отшельник. — Пока… она мороков не выпустила…
Он когда говорил, кровь с губ брызгала, видать, язык прикусил. Рыжий что-то вопил сверху, с печенегом там метался.
Подхватил я шама в охапку, хотя лучше бы с хряком на ферме обнялся, клянусь Факелом! Другой рукой Иголку подхватил, она легенькая совсем, шептала что-то, — и бегом к лесенке, подальше от реактора.
