Олег Верещагин - Там, где мы служили...
Плот с мальчишкой, который не переставал бешено сопортивляться и кричать, отчаливал. На нём было пять мутантов, они суетились, мешали друг другу, и Витька хорошо различал лицо мальчика, полное страхом и надеждой — ему был олет 12–14. Чья-то ручная граната разнесла соседний плот — на бегу отбросив пулемёт, Витька сорвал шлем, РЖ и куртку…
Вода оказалась холодной, холоднее, чем на взгляд. Витька успел услышать рёв Джека: «Стой, куда?!» — дно ушло из-под ног, и он поплыл, размашист озагребая руками, в правой из которых был сжат вовремя выхваченный штык — тесак он бросил на берегу, а нож остался в жилете.
Слева взбило воду брошенное копьё. Витька отплюнулся свирепо, видя, как плот набирает ход — медленно, валко, но неуклонно — и наддал. Мутанты волновались, столпились у края… и неожиданно мальчишка за их спинами, выгнувшись пружинной дугой, влепил одной пинка обеими ногами. Тварь грохнулась за края плота с несобранным плеском. Плавала она, видимо, великолепно… но Витька уже был рядом — взмах штыка, урчащий стон, тёмное пятно в быстрой воде…
…Край плота оказался волокнистым, мыльнистым, весь в какой-то дряни. Копьё рвануло рубашку на плече, но Витька уже оказался на палубе. Копьё — на перехват… рывок на себя, ногой — в… лицо?.. да нет, в морду между глазами и ощеренной пастью. Штык почему-то взвизгнул, как о металл, о плетёные ремни, стягивавшие запястья и щиколотки мальчишки… сумасшедшие, полные надеждой, глаза, рыжие, как у отца, волосы… не режет!
Твари навалились на него разом. Втроём. Когти рванули шею справа; до лопатки бы добраться…
Мальчишка снова — храбрый парень, молодец! — помог. Перекатившись, стал лягаться изо всех сил, как молодой жеребец, и Витька, бросив штык, сорвал-таки и быстро разложил лопатку. Странно — они явно понимали, чт оне могут одолеть человека, но не пытались спрыгнуть и уплыть. Двум Витька раскроил черепа, последней гадине — почти отсёк в плече руку, и она упала в воду сама.
— Огнём, их пережечь можно… — громко дышал мальчишка. — Скорей, пожалуйста… — он говорил по-английски, но Витька давно понимал этот язык, как родной. Следовало торопиться — к ним плыли ещё два плота, а на берегу шёл бой, оттуда помощи не было. — У меня зажигалка в куртке…
Вырывая пуговицы, Витька достал простенький «крикет», которые любят скауты АСИ. Высокий язычок пламени коснулся ремня на руках, раздался электрический треск, полетели брызги — и ремень распался. Освободив ноги пленника, Витька выдернул из кобуры пистолет и, следя за осторожно приближающимися плотами, спросил быстро:
— Плавать умеешь? — мальчишка кивнул. — Быстро на берег, там наши!
— А… — мальчишка сглотнул. — А вы?!
— Плыви, дурак, я присягу давал, а ты… иначе оба пропадём!
— Я не поплыву! — он отчаянно замотал головой.
— Убью! — Витька ударил его ладонью по губам. — У тебя там мать, отец, сестра! Пошёл в воду! — и он пинком отправил упрямца за борт. Бросил ему штык (мальчишка поймал, выгребая одной рукой) и крикнул: — Плыви!
Один из плотов резко свернул, но Витька, положив руку с пистолетом на запястье другой, несколько раз выстрелил, твари заметались, потерявший управление плот начало сносить…
Мальчишка грёб к берегу. Второй плот шёл прямиком на тот, на котором торчал Витька.
— Вик! Сюда-а! — заорали почему-то очень близко. Он оглянулся — прямо к нему на ялике гребли от берега Майкл и Ник, на носу Эрих как раз буквально выдернул из воды мальчишку, сунул тому автомат, что-то спросил — мальчишка бешено закивал… — Прыгай в воду!
— Иду! — Витька бросил пистолет в кобуру, вскочил и, вскинув руки над головой, бросился в реку.
Открыв глаза всё ещё в глубине, он вдруг вспомнил: сегодня его день рождения, сегодня ему шестнадцать, сегодня в лагере будет праздник. Потом левая рука ткнулась во что-то мягкое, тело потряс жуткий удар, от которого внутри всё сдвинулось со своих мест, даже рёбра, похоже, перепутались. Его вышвырнуло из воды — и он ещё успел увидеть совсем рядом перекошенное мокрое лицо Эриха, Майкла, глядящего через плечо — и…
3
Шипение, кваканье и бульканье чем-то походили на плеск и хрип жарящейся яичницы. Витька не открывал глаза из детского страха: увидишь опасность — придётся признать её реальность…
Он был в плену. То есть, с ним произошло то самое страшное изо всего, что может произойти с солдатом на войне, иначе не определишь. Память подсовывала полускелеты в тюремной яме Диффы, но мысленно Витька признавался, что сейчас на самом деле всё намного хуже.
Он был в плену у существ, даже отдалённо не напоминавших людей.
Тихо шевельнув мышцами правого бедра, он понял — кобура пуста. Забрали пистолет, гады… С ним-то ещё оставалась надежда пробиться.
Витька сделал глубокий вдох и сел, открыв глаза — и неожидано ощутив прилив боли в пальцах левой руки.
Было сыро, душно, довольно тепло. Он находился в лесу, видимо, далек от реки. Шумела молодая листва на деревьях — погода успела поменяться, как по волшебству, лес вокруг казался хоть и мокрым, но радостно мокрым, по-настоящему весенним, солнце вышло и светило вовсю. А вокруг стояли эти твари.
Их было много. Очень много. Они пялились на парня своими бессмысленными глазами и о чём-то переговаривались. Да. Переговаривались. Коротко, односложно, но — они говорили. И, конечно, о нём. О Викторе Ревке, которому сегодня исполняется шестнадцать лет.
Страшно.
— Проклятье! — не выдержал, выдохнул он. Получил тычок под рёбра; ткнувший его мутант что-то проквакал. — Ничего не понимаю, что ты бурчишь… — ответил Витька. Вспомнилось, как их учили вести себя на допросах. Но это всё — для людей и людских счётов. Пусть даже перед тобой «расчеловеченные» людоеды или просто дикари. А тут… Витька понял вдруг, что этим существам до людских войн нет дела. Они, скорей всего, воспринимают всех, вообще всех, не таких, как они — как опасность, как врага.
Он попытался встать. В шею уперся наконечник копья — костяной. Витька невольно застыл, откинув голову, чтобы ослабить смертоносное давление. Правильней всего, впрочем, сейчас было бы броситься вперёд, на копьё — и быстро умереть. Но Витька хотел жить. Очень. И он не сделал этого. Лишь процедил беспомощно:
— С-сволочи…
Копьё отодвинулось. Его стали поднимать — он оттолкнул лапы и встал сам. Толчок в спину направил его вглубь леса. Витька огрызнулся:
— Не пойду!
Толчок повторился — более сильный, уже с уколом.
— Не пойду никуда!
В него уперлись сразу два копья — в затылок и в грудь в вырезе рубашки. Подошедшая спереди ещё одна тварь — безоружная — отстранила переднего копейщика и вдруг с силой, неожиданной силой, ударила Витьку по голове.
Витька вскрикнул от неожиданности — почему-то он не думал, что они могут драться вот так, голыми лапами — но не упал, а ударил в ответ, чисто инстинктивно, ногой. Классическое «фуэтэ задней ногой в лицо». Человеку удар пришёлся бы под челюсть; мутант получил его в своё уродливое подобие носа.
Пронзительный, полный странно человеческого изумления, визг оборвался. Плечом Витька отбил упиравшееся в него сзади оружие и нанёс второй удар, локтем между глаз на развороте, наверняка…
В тот же миг брошенная петля жёстко захлестнула горло — и Витька не устоял на ногах…
…Мерное покачиванье могло свести с ума. Хотелось кричать и биться о прутья клетки — но они были оплетены какими-то лианами с длинными, в палец длиной, шипами — острыми и твёрдыми, как сталь.
В этом Витька уже убедился.
Тащившие «паланкин»-клетку твари двигались через лес не очень быстро, но уверенно. В клетке вместе с ним находились трое местных — примерно одного с ним возраста, типичные махди со всеми признаками вырождения.
Они двигались через густые странные леса Йотунхейма уже третьи сутки. Пленных не морили голодом — поило водой, правда, с запашком затхлости. И кормили вяленым мясом — маленькими тушками каких-то существ вроде белок. Мясо было жёстким и несолёным, однако Витька заставлял себя и пить, и есть, а часть порций отбирал у местных — они его откровенно боялись, лишь чуть меньше, чем жутких пленителей. В первый раз они пытались что-то возражать, но Витька быстро и хладнокровно избил всех троих в кровь.
Больше вопросов и претензий не возникало.
На ночь клетку не открывали. Больше скверной пищи и воды бесила собственная нагота. Витька, как и все люди его поколения, не видел в ней ничего стыдного или противоестественного — но у голого в сто раз меньше шансов удачно сбежать. Кроме того, без одежды ему было холодно, временами так холодно, что по ночам он не мог спать. Прикасаться же к местным — заставить его согреть телами — он брезговал, и не мог преодолеть этой брезгливости.
Он уже понял, что мутанты не воспринимают ни его, ни махди, как разумных существ — скорей как опасных животных. Особенно опасен был он — его добавочно привязали за шею ремнём к клетке. Ремень был из того же волокна, похожего на металл. И на этот раз его просто нечем было пережечь.
