Олег Алексеев - Третья мировая война (сборник)
— Неужели непонятно? — Изобретатель смотрел на президента с состраданием. — Мой купол не сможет выполнять столь деликатную миссию, находясь под наблюдением нескромных глаз. Он сам защитит себя от любого нежелательного вторжения. Ему не нужны вышки с пулеметами.
Советник сочувственно закивал:
— Безусловно, столь необычный объект требует нетрадиционного подхода во всех отношениях. Я думаю, мы найдем приемлемое решение. Кстати, насчет полигона… — он ласково глянул на изобретателя. — Соляное озеро в южных предгорьях вас устроит?
«А ведь они похожи», — думал президент, провожая взглядом две черные худые спины, две трогательно-сутулые фигуры, семенящие к высоким резным дверям. На плече той, что повыше, пристроился дымчатый кот.
Сознание того, что рейс этот — последний в его долгой службе, вызывало и легкую грусть, и по-молодому острое ожидание новой жизни, лишенной привычного флотского ритуала, но заполненной иными радостями и заботами. Начало этой жизни немного откладывалось из-за полученного вчера приказа. Цель маневра не оговаривалась, но эфир был забит сообщениями о событиях на островах. Видимо, правительство демонстрировало твердость.
Океан был добр к нему в этом последнем плаванье. Светлая вода. Нежный бриз. Белые поплавки умолкнувших птиц. Капитан не любил их прожорливые крики. Он думал о доме с зеленым языком газона и палисадником, где хризантемы цвели до Рождества, а уже в марте высыпали лиловые крокусы и выстраивались ряды желтых нарциссов. Жена, конечно, запустила и газон, и клумбы. Ничего, теперь у него будет время.
Странное чувство вывело его из задумчивости. Крейсер продолжал скользить по голубой податливой воде, ветер не изменился, но… Что-то было… Вернее, чего-то не было, не хватало. Разгадка пришла одновременно с сигналом тревоги. Вой взорвал тишину, ибо именно тишина царила вокруг — судовые машины молчали.
Перед ним вырос старший помощник.
— Турбины стоят…
— Причина?
— Изучается.
Изучить причину остановки двигателей, однако, не пришлось. Корабль резко замедлил ход и стал ощутимо оседать кормой.
— Кингстоны… — второй помощник едва шевелил губами.
— Что?
— Они открыты, все до единого.
— Причина?
И эта причина осталась неизвестной. Дифферент катастрофически увеличивался. Но почему вокруг судна раздуваются оранжевые пузыри спасательных плотов? Когда он успел отдать приказ? Если это конец, следует спуститься и взять документы. Уже потом он попытается восстановить в памяти эти минуты, но не сможет. Останется ощущение непричастности к происходящему. Да, еще вспомнится тяжесть в левой руке от холодного железного ящика, прикованного к кисти наручником, и белое лицо старшего помощника:
— Команда покинула судно, жертв нет.
Уже дома капитану приснится его полет над задранным носом корабля, стремительно уходящего под воду. И море в этом сне казалось зеленым — под стать газону, на который выходило окно спальни.
Президент глядел в окно. Выцветшие голубые глаза были печальны.
— Да, да, мой друг, я действительно пришел к этому невеселому выводу. Это вовсе не поза утомленного могуществом носителя власти.
— Брось хандрить. — Советник зябко повел плечом. — Мы добились всего, о чем мечтали. Ты помнишь? Кривые бульвары, брусчатые переулки, витрины… И разговоры, разговоры без конца. — Теперь и он смотрел в окно, слегка нахохлившись. — Разве не посмеялись мы в конце концов над ними? Не перетасовали группы и партии, чтобы разложить удобный политический пасьянс? Не заставили военных работать на промышленность, оставив их в убеждении, что все обстоит как раз наоборот?
— Это была хорошая мысль, — улыбнулся президент.
— Разве не купили мы интеллектуалов признанием их святого права облаивать друг друга и нас заодно? И разве любой программист, механик или клерк не отдаст тебе голос в пятый раз подряд, потому что ты заставил промышленников гарантировать ему работу или приличное пособие? Мы же добились невиданной устойчивости. Твоим именем будет названа эпоха в жизни страны, да что там страны — половины планеты!
— Ты веришь в то, о чем говоришь? — спросил президент.
— Я знаю, чего ты хочешь, — продолжал советник, отмахнувшись. — Мира с самим собой. Успокоенной совести. Это иллюзии. Важна достигнутая цель.
— Что толку слушать тебя. — Президент повернул к советнику прославленное миллионами портретов веснушчатое лицо. — Твои доводы исходят от меня самого. Мы ведь давно одно целое. Разговоры с самим собой — удел шизофреника. — Он помолчал и добавил совсем тихо: — Так пусто… С тех пор, как он ушел. Знаешь, я отдал бы всю свою постылую власть за одно его слово, хлопок по плечу…
— Ты ведь не удерживал его.
— Разве их можно удержать? Разве нас можно было удержать в восемнадцать лет? Кто бы мог подумать! Пацифист-сын оставил милитариста-отца, тупого сторонника ракет, пушек и крови. Ах, если бы он хоть немного разбирался в политике! Я был уверен, этот наивный бунт пройдет без следа, этот лепет о тирании, свободе, милосердии… Два года, два года! Мне казалось, я строю этот мир для него. Ведь он любил меня, я знаю. — Президент снова смотрел в сад. — Думаешь, я впал в маразм? — Он встал, резко тряхнул головой.
Когда-то, вспомнил советник, ее украшали длинные, до плеч, кудри — по тогдашней университетской моде. Теперь их место занял корректный поседевший пробор, но движение осталось.
— Я часто думаю, что будет на Земле, когда мы сойдем в туман и власть останется в руках наших детей. Умнее ли они будут, тоньше, человечнее?
— Не дает ли ответ твой сын?
— Ты знаешь, я хотел бы сделать его президентом. Он неглупый мальчик. Я вижу его в этой роли. Увы, я не монарх, не император. Не мне возвращать мишуру престолонаследия.
Советник взглянул на него быстрым птичьим взором:
— Только намекни, мы тебя коронуем.
— Ты шутишь, старик, а мне не до веселья. Сознаюсь — мне всегда хотелось быть сильным. Сила — как я верил в нее! Впрочем, только дилетанты способны верить во что-то иное. Что, кроме нашей силы, удержит этот мир от скольжения в бездну?
Советник пожевал губами.
— А мне, — сказал он, собирая морщины у глаз, — мне больше импонирует гибкость ума. — Он усмехнулся. — Я иногда думаю, не перехитрил ли я сам себя… Нет, это минутная слабость. Ты прав, слюнтяям не место на вершине.
— Найди мне сына, слышишь?
— Найти нетрудно. А ты не наделаешь глупостей?
— Я хочу говорить с ним. Я попробую… понять. Я наделаю, как ты говоришь, глупости, если не увижу его.
— Но это иллюзии.
— Ты так боишься иллюзий? Дай Бог и тебе обрести их. Я жалею только, что они пришли ко мне слишком поздно.
— Ну, парень, ну же…
Ухабы остались позади, он мог теперь не держаться. Ровная, как стол, степь решила дело. Исход был ясен, и все трое, каждый по-своему, переживали эти мгновения. Сайгачиха в смертной тоске закинула голову, роняя красную пену из раскаленных ноздрей. Сладостная волна поднялась от колен стрелка. Ружье томилось предчувствием знакомой боли — свинцовый кулак привычным путем протащится по длинному отполированному тоннелю, чтобы извергнуться наружу.
Стрелок снова ухватился левой рукой за кромку лобового стекла, а правой сдавил шейку ложа. Теперь машина и животное шли параллельными курсами. Перемогая злую, отчаянную боль в сердце, сайгачиха наддала в последнем рывке. Шофер хохотнул и чуть придавил акселератор. Пикап скачком обогнал измученный комок плоти.
— Нет, — строго крикнул стрелок, — поотстань! Я в угон долбану!
Он вскинул ружье и, пружиня коленями, выцелил голову. Палец мягко согнулся. Пых!
Отдачи он не почувствовал. Сайгачиха продолжала бежать.
Со слабым щелчком в конце ствола раскрылся дурацкий желтый цветок.
— Ногу натерла, — держась за локоть Арви, она сняла туфлю, — а босиком колко.
Арви смотрел сверху в ее лицо. Он улыбался.
— Посиди, я сейчас. — Он сбросил мешок и шагнул с тропы. — Вот, — сказал он, появившись через минуту с толстым глянцевым листом в руке. Сорвав с него тусклую пленку, Арви опустился на колени и осторожно коснулся босой ноги девушки. Мякоть листа легла на стертую кожу. — Теперь дойдешь. Надевай.
— Правда, хорошо. Только давай посидим еще чуточку. Я так боюсь. Вдруг не получится. Они ведь могут стрелять.
— Тад все устроит. Он знает надежного проводника. Суть в том, что отсюда никто не бежит. Здесь с работой полегче. Бегут к нам. Вот за этим следят.
Потом они сидели молча, и каждый слушал — себя и другого.
— Как странно все. Как неожиданно. Еще недавно я тебя не знала. Нет, это было давно, давно. А теперь…
— Что теперь?
— А теперь я не представляю, как может быть иначе.
