Стас Северский - Историк
Запись № 10
Я подозвал Шлака, как только мы вышли из первого блока научного управления.
— Шлак, сделай все, чтобы Радеев до активации этого офицера в этот блок ни ногой не ступил.
— А как я могу сделать это, Грабен?
— Отвлеки его… Укуси, к примеру, — я разрешаю…
— Я не стану его кусать — он меня на свалку отправит.
— Никуда он тебя не отправит, Шлак. Я за тебя постою.
— Нет, Грабен. Во-первых, он со мной всегда здоровается, а во-вторых, — он и не подумает заходить в блок активации до того, как этот офицер откроет глаза. Ты разве еще не понял, что он — провокатор, который всеми силами устраняет у тебя с пути всех, кто не позволяет тебе сходить с ума и творить страшные вещи?
— Я знаю, что он — провокатор, Шлак. Перед ним, как и передо мной, стоит своя задача, которую он исполняет, не гнушаясь беспринципностью. Он старается довести меня до предела, перейдя который я предоставлю ему доказательства, свидетельствующие против меня неоспоримо. А я этот предел переходить не намереваюсь и не собираюсь давать ему даже ерундовых зацепок.
— Он не такой дурак, чтобы считать тебя дураком. Он прекрасно понимает, что ты не проколешься, как бы он тебе нервы ни трепал, и не провалишь своего плана, как бы он тебя к провалу ни толкал. Ты нарушаешь правила, но так, что к тебе не придерешься. И с этим Радееву ничего не поделать.
— Думаешь, он понимает, что у него не выйдет подловить меня? Тогда что он здесь, по твоему мнению, делает?
— Не знаю, Грабен. У меня дальше мысли никак не идут.
— И у меня, пока еще, мысли дальше не идут… Но рано или поздно у него сдадут нервы, и он выдаст себя…
— Грабен, ты еще коварнее этого Радеева.
— Возможно, Шлак. Я могу обойтись и без этой беспрестанной смены лиц, и без этой бесконечной лжи…
— Здесь я с тобой не соглашусь, Грабен. Ты лжешь, как он, но — молчанием, а не словами.
— Все верно, иногда простое молчание результативнее изысканной лжи.
— Ты обманываешь других, обманывая — себе. И лица ты меняешь не снаружи, а — внутри. Поэтому, никто не может этого обмана обнаружить.
— И это верно.
— И ты сам не можешь отличить этого вранья от правды. Ты обманываешь всех так убедительно, что сам убеждаешься в этом обмане, как в истине.
— Нет, Шлак, с собой я честен.
— Тогда ты — жесточайший человек на свете.
— Откуда такой вывод?!
— Оттуда — из головы, Грабен. Я знаю, что ты не дурак. И я не могу свалить все на твою несообразительность. И ты утверждаешь, что не обманут другими или собой. Из этого я делаю вывод, что ты поступаешь осмысленно. А из этого я делаю вывод, что ты просто — жесток, как никто другой!
— Глупый ты «щенок»!
— Просто, ты несешь нелегкую ответственность! И когда ты свалишь ее со своих плеч, — она сомнет сотни людей, тысячи. Твоя ответственность упадет с тебя, как бомба, брошенная с тяжелого бомбардировщика, Грабен.
— Сейчас ты убедишься, что это не так, что, совершив это великое деяние, я подниму груз, давящий всех нас.
Шлак скрипнул веком, резко закрывшим его треснутый глаз…
— У меня из-за тебя нервные тики начались. Надеюсь, Радеев этого не заметит.
Радеев, оставленный мной на Хэварта, отстал, задержанный моим верным капитаном, но нагнал меня, как только Шлак прервал передачу…
— Хэварт рассказал мне про ваших кошмарных «собак», которые меня крайне интересуют… И у меня появились вопросы…
— Ко мне или к ним?
— Пока еще к ним… Вернее, к вашему Шлаку, ведь он один обладает уникальным разумом машины, подобной человеку… Позвольте мне украсть его у вас на несколько минут…
— На кражу позволения не просят, Радеев.
— Ну вы уж не поскупитесь на слова, очистите мою совесть согласием передать его в мое распоряжение… Тогда мне не придется похищать его тайком, причиняя вам излишние хлопоты, — ведь разбираться с похищениями такая морока…
— В этом я вам верю — в этом деле у вас, определенно, опыт серьезнее моего, Радеев.
— Ваша проницательность заслуживает уважения… Видите, я снова вошел в ваше положение — войдите и вы, наконец, в мое…
— Договорились, Радеев. Как вы говорите, — делу время потехе час. Так берите на потеху моего «щенка», пока я буду заниматься делом.
Радеев улыбнулся, заглядывая мне в лицо, но эта улыбка получилась у него излишне хищной.
— Боюсь, вы наше присловье употребили не в обычном его смысле — неверно, так скажем…
— А вы не бойтесь, Радеев.
Он остался стоять у меня за спиной, сконфужено разводя руки… Шлак, стоящий у его ног задрав голову, еще раз скрипнул подергивающимся веком… А я отослал Хэварта к капитану с заводского контроля — пусть разбираются, долго и усердно проверяя все тонкости, пока техника работает неисправно… А меня ждет этот бестолковый солдат, готовый сделать все, что я ему скажу… Единственное, что беспокоит меня, — сможет он сделать то, что мне нужно, или нет… Я не потребую от него ничего сложного для нормально функционирующего человека, но он — поврежден и может не справиться…
— Воробьев, подойди. Встань здесь и подними глаза.
— Да, полковник…
Я всмотрелся в его фон, он — почти пуст, почти чист… Мысли этого солдата крайне скудны…
— Ты умеешь составлять мысленные отчеты?
Солдат замялся…
— Не очень…
— Записываешь лишнее мысли?
— Нет, наоборот… Но я научусь…
— Не волнуйся, все в порядке. Я научу тебя. Позже. А сейчас забудь об этом.
— Забывать мне легко, полковник, а запоминать…
— Я научу тебя помнить. Но позже. А сейчас меня ждет офицер Хантэрхайма. Принимайся за настройки — пора его разбудить.
Солдат не только успокоился, но и обрадовался. Это точно выбьет из его дырявой головы все мысли и не оставит в его разуме четкой памяти… Он не способен стереть отчетную память ошейника, не способен и подчинить память, направляемую в отчет… Но он не оставит начальству ненужные мне воспоминания. С командиром он поделится разве что мечтами, заполонившими его слабый ум. Можно считать, что я здесь один — один с этим еще неживым человеком, офицером S9… И сейчас я посмотрю в глаза этому человеку, которому суждено мной перевернуть этот мир…
— Загрузка.
— Есть загрузка.
— Готовность.
— Есть готовность.
— Активация.
— Есть активация.
Запись № 11
Я с напряжение всмотрелся в открытые глаза офицера, устремленные еще в пустоту…
— С пробуждением вас, Айнер.
Офицер наставил на меня светлые глаза, как оружие…
— Обойдемся и без этого, полковник.
— Называйте меня Готфрид Грабен.
— Мне не придется вас так называть. Мне вообще вас никак называть не придется. Я должен идти и не думаю, что мы с вами еще встретимся. Меня ждет вечная война, а вас… Черт… Я не знаю, что вас ждет.
Нет, это не тот взгляд, не тот ответ, которого я ждал… Похоже, что-то пошло не так, как я планировал… Его ответ звучит неожиданно и — даже угрожающе…
— Что вы имеете в виду, Айнер?
— То, что не знаю, что вас ждет.
— Не знаете, что делают нейропрограммисты высшего офицерского состава?
— В общем — знаю. А вот, что делаете конкретно, вы — понятия не имею.
— То же, что и остальные.
— Что-то не похоже. Вернее, вы — не похожи.
— А на кого же я тогда похож, Айнер?
— На черта. Не на того, кто из хромых и косых шутников. На главного и серьезного — того, кто не хромает и не косит, а заставляет хромать на ногу и кривить глазом других чертей.
— Вы считаете, что эта ваша гипотеза основательна, Айнер?
Он указал мне прищуренным глазом на свору «собак», брошенных Шлаком и разбредшихся вокруг меня…
— У вас в подчинении полно «чертей» — и все они — хромые и косые.
— А вы прежде, чем начать надо мной насмехаться, не подумали, что вашу память мог прописать именно я?
— Насмехаюсь над вами не я, а вы — насмехаетесь над собой правдой, которую я вам просто констатирую. И вообще… Может, вы один выставили из головы на всеобщее обозрение целый отряд злых шуток в образе «собак», но в голову такие шутки забредают — не вам одному. И не у вас одного они в темницах головы долго не томятся.
Я замолчал, размышляя, а он сошел с вертикальной установки и встал перед растерянным солдатом…
— Ты что стоишь, когда время идет?!
— Я…
Айнер не дождался даже ответа — он вырвал у Воробьева из рук приготовленное для него обмундирование… Нет, я ждал не такого… Нет, не такого…
— Стойте, Айнер. Вам рано идти.
— Через час я должен вступить в должность — это мой долг. И времени мне хватит — только долететь до Хантэрхайма.
Я свел на офицере сканирующий взгляд, вчитываясь в его мысли… Они открыты мне, но — непроницаемы для меня, подобно ночному мраку… Именно так мы смотрим во мглу — смотрим на все, но не различаем ничего… Мой разум не может прочесть его мыслей, как глаза не могут видеть в темноте… Моему разуму нужно время, как и глазам, всматривающимся в ночь…
