Игорь Негатин - Наедине с мечтой

— Ты одним помогаешь, а я — другим. Не все же тебе одному победы собирать, [19]— сказал я и развел руками. Гаргаев, видимо, оценил мою шутку, и усмехнулся:

— Сам виноват. Воюешь против братьев по вере, вот и попадаешь в такие ситуации.

— Давай не будем о вере, Мансур?

— Что, разве неправду сказал?

— У каждого своя правда. Ты же знаешь, что я не поведусь на разговоры про священную войну с неверными. Поэтому, — я не выдержал и даже поморщился, — не начинай говорить о джихаде, хорошо? Оставь слова для этих, — усмехнулся я и кивнул на мужчину с зеленой повязкой. Тот зло оскалился, но промолчал. Правильно. Мордой не вышел, разговаривать при старших.

— Э-эх… совсем ты глупый, Карим. Седой уже, а глупый.

— Это спорный вопрос.

— Спорить не буду. Смотри сам. — Он сделал приглашающий жест и показал в сторону фьорда. — К нам прибыли наши люди. Скажу слово — и тебя вместе с твоими друзьями превратят в пыль. Мясо со стен можно будет ложкой соскребать. Хочешь такой смерти?

— Иногда и смерть кажется лучшим выходом.

— Эй, Карим… Глупые вещи говоришь. Ты цени мою доброту…

— Намекаешь на наши особые отношения?

— Бабы намекают, когда трахаться хотят, а я прямо говорю, — отрезал Мансур.

— Вот это меня и удивляет. Я же твой кровник, а ты меня отпустить готов.

— Твоя кровь от меня и брата не убежит. Дай срок — и мы с Умаром тебя достанем. И тебя, и дружка твоего, француза этого — Поля Нардина.

— А зачем нас искать? Мы здесь.

— Поль тоже? — дернул бровью Гаргаев.

— В доме. Собирается голову Руслану отрезать, если мы с тобой не договоримся.

— Эх, ш-ш-шайтан… Ваше счастье, что моего брата здесь нет.

— Где же он?

— Дома остался. Жена у него родила. Занят немного.

— Поздравляю с племянником, Мансур.

— Спасибо, Карим, — кивнул он и несколько секунд молчал. — Давай так сделаем: ты бери своих приятелей и уходи. Предками клянусь — не тронем.

— Эх, Мансур, Мансур…

— Что опять не так?!

— Видишь, ты мне про веру говоришь, а сам многобожие разводишь. С каких это времен правоверным разрешено клясться кем-то, помимо Аллаха? Это богу можно приносить такие клятвы.

— Погоди, Карим! Аллах сам клянется многими вещами, даже предрассветной зарей!

— Это присуще только Аллаху, — наставительно заметил я, — а людям разрешено клясться только его именем.

— Ты меня не перестаешь удивлять, Шайя. Говоришь как старый и мудрый муджтахид, а сам делаешь вот такие глупости, — сказал Мансур и кивнул в сторону банка.

— Мне далеко до мудрости и знаний. Да и образ жизни слишком грешный.

— Я дам тебе такое слово, Карим, и даже не скажу: «Если Аллаху будет угодно», [20]— кивнул Мансур и улыбнулся.

— Это уже звучит лучше.

— Уходи и забудь о нашей встрече, до поры до времени. Только Руслана Вараева оставь живым и невредимым. И документы верни, которые ты с катера украл.

— Ну хорошо, допустим, я тебе поверил.

— Я слово дал!

— Кто мне поручится за этих оборванцев?

— Каких оборванцев? — окрысился Мансур.

— Вот этих, — сказал я и кивнул на группу парней, стоящих на соседней улице. Судя по всему, это не чеченцы, а итальянцы. — Извини, но им веры нет. Стрельнут в спины — и поминай как звали…

— Да я им головы отрежу…

— Мне это уже будет не важно.

— Что сам предлагаешь?

— Мы уходим, а на краю поселка отпускаем Руслана Вараева. Вместе с документами.

— Ты что, думаешь, я такой глупый, да? Тебе еще, может, и поверил бы, но этому бритишу, как его там… Эдварду Тревельяну, — он покачал головой, — нет…

— Ну тогда не знаю. — Я развел руками. — Живыми вы нас не возьмете, да и Русланчику перед этим голову отрежем. Тебя ведь и такой расклад не устроит.

— Конечно же нет!

— Думать надо…

— Есть предложение, — усмехнулся Мансур. — Вас там трое? Пусть один с нами останется. Вы уходите вместе с Русланом, а на границе поселка его оставляете. Я это вижу и отпускаю вашего человека. Он мне и даром не нужен.

— Я не могу принять решение в одиночку. Должен поговорить со своими друзьями. Дай нам два часа на размышление.

— Час, — сказал Мансур и показал один палец, — даю час времени. После этого я плюну на все и разнесу вашу хибару из пулеметов. Вместе с Русланом.

— Хорошо, Мансур. Будь по-твоему.

Вскоре мы мирно попрощались и разошлись. Я — в банк, а Мансур подозвал своих парней, и они побрели в сторону пристани. Я поднялся по ступенькам и подмигнул Максиму, стоявшему в прихожей.

— Ну как там? — спросил он.

— Бывало и хуже. — Я осмотрел своих парней и вздохнул.

— Не тяни кота за яйца, — дернул щекой Максим.

— Короче, парни… У нас есть один час, чтобы принять решение…

— Выхода у нас нет, — рассудительно заметил Нардин, когда я выложил все карты на стол, объяснил ситуацию и наши перспективы, вплоть до груды обломков на месте банка, — надо соглашаться на предложение Мансура.

— Кто пойдет заложником?

Парни опять собрались спорить, но я постучал пальцем по часам и напомнил:

— У нас осталось тридцать пять минут.

— Я останусь, — сказал Тревельян. — Это моя операция.

— Это наша операция, — поправил его Нардин, — так что все в одной упряжке.

— Как только отпустим Руслана, нас сразу убьют, — сказал Селезнев. — Будут гнать до тех пор, пока не загонят куда-нибудь в угол и не уничтожат. Эти так просто не отстанут. Я их породу знаю.

— Максим дело говорит, — согласился Нардин. — Они нас все равно не выпустят. Даже без Руслана.

И все замолчали. Сразу. Потому что как ни крути, но выход рисовался очень непростой. И для того, кто останется, и для тех, кто уйдет. Хреновый выход. Очень хреновый. Человек, который останется, станет не заложником, а смертником. Руслан Вараев, запуганный Полем до смерти, сидел в дальнем углу и обнимал набитый бумагами рюкзак. Я покосился в его сторону, и он вообще сник. Уставился в каменный пол, и только пальцы нервно теребили четки. Неужели наш Вараев стал верующим? Это что-то новенькое!

— Кто?

— Жребий надо бросить, — предложил Максим, и его щека нервно дернулась. Он провел рукой по скуле и словно извиняясь, добавил: — Контузия…

— Жребий?

— Другого выхода нет.

— Жребий… — сказал Эдвард. Медленно, словно пробуя это слово на вкус.

Он вытащил из кармана разгрузки коробок спичек и достал четыре штуки. Одну спичку мы сломали пополам. Тревельян отвернулся, перемешал и выставил руку.

— Выбирайте…

Страшно ходить под пулями. Страшно лежать под минометным обстрелом. Ужасно оставаться наедине с врагом, прикрывая отход товарищей. Но еще страшнее вот так — взять и вытащить собственную смерть в виде сломанной спички. Умирать никогда не хочется. Нигде и никому.