Виктор Косенков - Русский клан
— Давай, милая, давай, родная, — шептал он, прижавшись щекой к мокрой стене сарая.
— Что делает с человеком возраст? — невозмутимо продолжал Морозов-старший. — Он делает его ненужным? Лишним? Неправильным? Как ты считаешь?
Первым шел джип. Водитель, когда показались дома, раздумывал, не остановиться ли ему. Но инструкции Рогожина были простыми. Подойти как можно ближе и, если возможно, вообще протаранить входную дверь. Только после этого бригада должна была рвануть вперед.
Водителю до зубной боли не хотелось подъезжать близко. Боря-Шары был его близким другом. И чувствительность у обоих была на уровне. «Знаешь, старик, — душевно говорил Боря на вокзале, прощаясь. — Собственным яйцам надо доверять. Ближе них у тебя никого нет. Ну, может быть, только задница. И я ею рисковать больше не хочу. Завязывай и ты».
Водитель не внял совету друга, бросать братву в такой момент ему было «западло».
Правым колесом джип наехал на небольшой бугорок.
— Давай, родная, — шептал, как молитву, Полянский.
И родная дала!!!
Стена пламени на миг замерла справа от машины, а потом ринулась на обреченный джип облаком огня, камней, осколков металла, шариков от подшипника, гвоздей. Водитель перед смертью увидел, как страшно потрескалось лобовое стекло, и успел закрыть глаза. Человек на пассажирском сиденье погиб секундой раньше. Из тех, кто сидел сзади, уцелел только один. Его выкинуло через распахнувшуюся дверь вместе с телом его товарища, которому повезло значительно меньше.
Оглушенный, в своей и чужой крови, он, как ошпаренный таракан, дикими зигзагами побежал куда глаза глядят. Вышел из сектора обстрела Катерины и стремительно приближался к гаражу.
— Серега, он твой, — крикнул Полянский.
Сергей Огарев вышел из-за угла. Вытянул пистолет перед собой и, не жмуря широко раскрытых глаз, открыл огонь.
Бамс! Бамс! Бамс!
Третья пуля заставила человека дернуться назад. Ноги продолжали бежать, но тело уже заваливалось назад.
Бамс!
Он упал в грязь, подставляя обожженное лицо струям дождя.
Сергей продолжал выцеливать его, когда из-за стены высунулась рука Михаила и втянула парнишку назад.
— Молодец, — крикнул Полянский в лицо младшему Огареву. — Патроны береги!
В это время Катерина на чердаке уперла в плечо жесткий приклад и утопила спусковой крючок.
Пулемет заговорил дробно, радостно и громко. В маленьком помещении грохот выстрелов едва ли не оглушал.
Машины остановились. Из них рванулись люди, видимые сверху как маленькие черные муравьишки.
«Нет, — подумала Катя. — Муравьи хорошие. Это клопы, твари, которые пришли уничтожить наш мир, нашу жизнь. Чужие. Не люди».
Она заставила себя прерваться. Пулемет заглох и вновь заговорил короткими злыми очередями. Через завесу дождя силуэты людей расплывались, терялись.
— Почему-то получается именно так, — говорил и говорил Морозов-старший. — Ты живешь, взрослеешь, умнеешь, старишься. И неожиданно начинаешь понимать, что твой багаж, твои знания уже никому не нужны. Ты отстал. Упал с подножки поезда. Но ведь это неправильно. Это против природы! Ведь то, что мы видим в мире, в жизни, говорит нам обратное. Вино становится лучше. Картины дороже. Золото ценнее.
Он достал из кармана халата опасную бритву. Критически осмотрел лезвие.
Одновременно с этим его движением Эллочка сделала свой первый выстрел.
Это было ее первое убийство в жизни. Оно легло в один ряд с ее первой ночью, когда внизу живота нега уколола болью, а мальчишка, страстно обнимающий ее, вдруг сделался чем-то особым. Не просто другом, но любовником. Первая любовь. Первая смерть. То, что бывает только один раз в жизни. Сейчас она об этом совсем не думала. Бандит, срезанный ее пулей, ткнулся в траву лицом, а в прицел уже выскочила другая тень. Сильно мешал дождь.
Нападавшие наконец сориентировались и открыли ответный огонь.
— А значит… — Грохот выстрелов долетал уже до холла дома Морозовых. Юрий Павлович заговорил громче. Лариса переместилась за угол, держа на прицеле входную дверь. — А значит, и человек должен быть вином! Должен быть золотом! Картиной, что написана умелой, талантливой рукой! Рукой его родителей, рода, богов, стоящих за спиной! Если в старости человек теряет свои качества, значит, в самом начале была допущена ошибка, и краски смешались… Но ведь так быть не может!!! Ты понимаешь меня?! Приходит время, и ты снова нужен. Ты дозрел. Ты достиг своей вершины и теперь не сделаешь ни шагу вниз.
Он вскочил. В лесу застучали автоматные очереди. Атакующие, поняв, что прорваться к дому Вязниковых по открытому пространству невозможно, кинулись в лес. Их ждали.
Рядом кто-то крикнул. Вязников видел, как мелькнула в воздухе рука и Иван Иванович осел в заросли черники, зажимая что-то красное на груди.
— Иваныча ранили! — крикнул Александр, не прекращая стрелять.
Люди мелькали за деревьями. Прятались. Ложились. Вставали. Оставались лежать. Время. Действие. Пауза.
Рваный ритм джаза с избытком ударных. Какофония сердечных ритмов.
На дороге в этот момент произошло то, чего никто не ждал. Джип, шедший вторым в колонне, вдруг пришел в движение. Круто вывернул колеса и рванул через поле. Бандиты, прижатые к земле Эллочкой, под его прикрытием кинулись вперед. В лобовом стекле одна за другой образовывались дыры, но машина перла вперед не хуже танка.
— Так быть не должно! — кричал старший Морозов, размахивая бритвой. — Потому что человек лучше, чем золото, лучше, чем картина, лучше, чем вино! Он человек! Он может и должен править себя, делать себя, стремиться к солнцу, к небу, к звездам! Они уже близко! Человек — это идеальный механизм. Лучший из лучших! Такой, как ты!
Он указал бритвой на картину. Лариса расширившимися от ужаса глазами смотрела то на дверь, то на старика, уже даже не зная, чего ей больше опасаться.
— Сука! — орал Полянский, то выскакивая из-за сарая, то прячась назад. — Сука!
Пули свистели рядом. Впивались в толстое дерево. Крошили бетон.
Группа, шедшая на дом за машиной, вела плотный огонь по двум строениям, из-за которых огрызались Сергей и Миша. Джип был уже изрешечен, но продолжал движение. Усилившийся дождь теперь сопровождался ветром, и Эллочка, до которой тоже иногда долетали пули, уже не могла вести уверенный огонь.
Машину остановили почти одновременно. Пуля снайпера разорвала колесо. Полянский, откровенно подставляясь, расстрелял водительскую дверцу, стараясь достать человека, сидящего за рулем.
И достал.
Почти сразу же он получил два ранения. В живот и в руку.
Сергей видел, как скорчился Михаил, как пули вышибают фонтанчики грязи вокруг него. Не раздумывая, младший Огарев бросился вперед, выстрелил туда, где за стеной воды маячили злые черные тени. Ухватил Полянского за воротник и потянул. Потянул, упираясь ребристой подошвой в землю. В свою. Родную. Настоящую.
Заминка позволила бандитам выскочить из сектора обстрела снайпера. И пока Эллочка меняла позицию, четверо оказались во дворе дома Морозовых.
Минутой раньше Юрий Павлович поднялся из кресла и сделал два шага к картине.
— Ты понимаешь меня?! Понимаешь или нет?! — заорал он. — Я знаю! Ты должен меня понять!
«Почему он разговаривает с картиной в мужском роде?» — мелькнул у Ларисы нелепый, совершенно лишний в этой ситуации вопрос. Она понимала, что вот-вот произойдет непоправимое, в дом ворвутся… Ее палец застыл на спусковом крючке.
— Ведь ты такой же, как я! Ты как человек! Ты лучший из лучших механизм! Ты вне времени!
Морозов-старший размахнулся и всадил лезвие бритвы в край полотна. Длинным плавным движением сделал разрез вдоль рамы вверх.
Картина дрогнула.
Горизонталь и вниз, с другого края.
Холст свесился, упал, открывая внутренности рамы и незапыленный квадрат стены.
Там, между деревом рамы, надежно укрепленный наискось, смазанный и готовый к делу — всегда готовый к делу, — висел автомат Калашникова. Классическое армейское «весло».
Лучший из лучших механизм!
Четверо были в нескольких шагах от входа.
Наверху Эллочка выбила стекло, высовывая винтовку. Но поздно, поздно. Сергей, зажимая раны Полянского, пытался стрелять вслепую из-за гаража.
Но поздно!!!
Он прошел мимо Ларисы, как был. В халате и шлепанцах.
Глухо щелкнул смазанный затвор. Злая пуля увидела свет через срез дула.
Юра толкнул дверь ногой. Как когда-то в молодости.
Сделал шаг.
Последнее, что видели четыре здоровых лба, — это седой старик, стоящий на пороге своего дома. В домашнем халате и стоптанных тапочках. Его губы зло поджаты. Глаза прищурены. Он стреляет от бедра, щедро поливая свинцом двор. Автомат в его руках вздрагивает, выплевывая смерть. И гильзы, шипя, ложатся в воду…
Где-то на дороге, тяжело ворочаясь от одной обочины до другой, разворачивалась машина.
