Виктор Косенков - Русский клан
— Если бы не лес…
Они замолчали. В этом молчании было что-то напряженное, словно оба хотят сказать нечто, могущее показаться смешным в этой ситуации.
— Я… — начал Сергей.
— Что? — Катя прикусила язык.
Сергей молчал, ладонью растирая щеку.
— Зуб болит? — невпопад спросила Катерина.
— Нет… Просто… Щетина колется. — Он улыбнулся слегка растерянно. — Просто хотел спросить: ты, когда все кончится, что планируешь делать?
— Ну, — Катя растерялась. — Не знаю. Рожать. Наверное.
Сергей улыбнулся:
— Многие рожают с мужьями…
— Вот еще! — Катерина махнула рукой. — Делать нечего. Всегда бабы к родам мужиков не подпускали на пушечный выстрел. И правильно делали!
— Ну да… — Сергей пожал плечами. — Верно.
— Да и мужа у меня нет, сам знаешь.
— А… — Сережа поморщился. — Это, знаешь, бабка надвое… Ерунда. В общем, слушай, если ты ничего не планируешь, то давай куда-нибудь сходим. Потом.
— Давай, — ответила Катя настороженно.
— Ну и хорошо, — пробурчал Сергей и, пригибаясь под низким потолком, направился к люку. — Тогда я пойду?
— Ага… — Катя провожала его удивленным взглядом.
В отверстие просунулась голова Маринки.
— А вас тут много?!
— Нет, нет, — отмахнулся Сергей. — Уже ухожу…
Он ухватился за край, замер на мгновение в этом положении, удерживая равновесие. Закатное солнце заглянуло в узкое окошечко и на миг позолотило кожу его рук.
Война
Всю ночь и следующий день шел мерзкий, ровный дождь.
Из отряда наблюдения ушли еще двое.
И снова был вечер. И солнце обливало золотом крыши домов.
Ночью Валера, мучимый бессонницей, спустился на кухню. В темноте около окна он увидел человеческую фигуру и, боясь нарушить чье-то уединение, остановился за дверями, присматриваясь.
Тень шевельнулась, глубоко и тяжело вздохнула. На подоконник лег ребристый силуэт пистолета.
— Сережа? — Валера вошел внутрь, не зажигая огня. — Ты чего тут, сынок? Нервничаешь?
Сергей пожал плечами:
— Нет, пап. Просто. Думаю.
— О чем? — Огарев осторожно присел рядом с сыном.
— О жизни. — Сергей тихо засмеялся. — В такие моменты, наверное, всегда думаешь о жизни.
— Смерть, сынок, слишком близка, чтобы ее бояться.
— Я не про то. Я не боюсь. Просто странно все складывается. Сейчас кажется, что все эти страхи, которые были раньше, трудности разные, это такая… такая ботва, отец.
— Ботва, сынок, ботва, — с тихим смехом согласился Огарев. — С каких пор тебя заинтересовал первобытный сленг?
— Почему первобытный?
— Ну, ты даже себе не представляешь, сколько лет этому слову, которое теперь снова выплыло в сленговых словариках. А знаешь, как называется подруга чувака?
— Чувиха?
— Фиг. Чувырла! Вот это уже мало кто помнит. Но когда-нибудь и это словечко всплывет.
— Пап, — вдруг спросил Сергей, — а что ты думаешь про Катю?
— Морозову? Катьку? — Валера постарался в темноте увидеть глаза сына.
— Ага.
Огарев помолчал, а потом очень осторожно поинтересовался:
— А тебе так важно мое мнение?
— Ну… — Сергей немного растерялся. — Вообще-то, да.
— Приятно. — Валера кивнул головой. — И вот что я тебе скажу. Катя — замечательная девушка.
— Но ведь она ждет ребенка.
— И замечательно. Представляешь, у вас уже будет один ребенок к тому моменту, когда вы запланируете второго. Это просто замечательно.
Он поднялся со стула и направился к выходу.
— Да я не про то… — сказал было Сергей, но в его голосе совершенно не чувствовалось уверенности. — Наверное.
— Спать ложись, мало ли что утром будет.
— Я сегодня дежурю, — тихо ответил Сергей.
Но отец уже был на лестнице.
Крещендо
Утром запищала рация.
— Саша. — Мальчишеский голос был взволнован. — Пять машин. Две джипа и легковушки какие-то. Внутри людей под завязку. Саша! Але!
— Понял тебя. — За Вязникова ответил Игорь Морозов. — Понял. Приказ — замаскироваться и ждать.
Сегодня он встал первым, встретив ночных дежурных, Иван Иваныча и Сергея.
— Все, ребята, выспитесь только вечером.
— Или на том свете, — весело ответил Сергей.
А по сопатке? — поинтересовался старший Морозов, спускаясь по лестнице. — До старости дойдут все. Вне зависимости от личных предпочтений. Давай, сынок, — он обернулся к Игорю, — труби подъем. Сколько у нас времени?
— Минут тридцать, батя. Подъем!!! — Голос Игоря услышали все.
Сцены. Действия. Паузы.
Бег. Шаг. Остановка.
Бежать наверх. Топать ногами по деревянным ступенькам.
Бежать вниз. Большими, длинными шагами.
Раздвинуть сошки. Расчехлить прицел. Вынуть и снова вставить магазин.
Надеть гарнитуру рации. Включить. Протестировать звук.
Завязать волосы в хвост. Натянуть перчатки с обрезанными пальцами. Разложить рядом боеприпасы.
Натянуть влагозащитный костюм. Зашнуровать высокие берцы. Застегнуть разгрузочный жилет.
Треск «липучек». Шелест ременных петель. Скрип затягиваемых шнурков.
Кривой рожок в карман. Другой. Третий.
Щелчок автомата. Щелчок пистолета. Щелчок винтовки.
Такие разные и такие одинаковые. Щелчок — внимание. Щелчок — готов.
— Мужчины, в лес! — крикнул Вязников.
С неба полетели вниз редкие первые капли.
— Твою мать, — ругнулся Полянский. Его сильно беспокоило, что вода размывает основание под миной на дороге.
— Пошли, пошли, — поторапливал Морозов. Он обернулся, чтобы посмотреть на отца. И замер.
Морозов-старший безучастно сидел в кресле и печально глядел на картину Моне. Ветер на полотне упруго толкал зонтик, развевал платье. Юрий Павлович сидел в домашнем халате и тапочках перед картиной и о чем-то с ней говорил.
— Пошли, пошли. — Вязников, выбегая из дома, дернул Игоря за рукав. — Пошли!
— Да, да, — онемевшими губами ответил тот. — Да. Конечно.
На какой-то момент Морозов-старший повернулся к выходящим. Игорь встретил его взгляд. Отец был не здесь. Где-то далеко, далеко…
«Почему сейчас? — с ужасом подумалось Игорю. — Почему сейчас?»
Но менять что-либо было уже поздно. И он, проклиная все на свете, выскочил в припустивший, как специально, дождь.
Ветки. Боль холодных ударов. Шелест ветровочной ткани.
Кусты. Подлесок. Лес.
И вот все замерло.
Где-то далеко на раскисшей дороге грузно рычали машины.
— Штурмовики готовы, — прозвучал в наушнике голос Вязникова.
— Снайпер готов, — ответила Элла.
— Прикрытие готово. — Это Михаил прижимает лепесток рации во дворе дома Морозовых. Там же Сергей.
Огарев инстинктивно посмотрел в ту сторону.
— Резерв готов. — Эрик и Роман прозвучали одновременно
— Молодежь, — проворчал Вязников.
— Пулемет готов, — последней отметилась Катерина.
Жены не ответили. Они были если не последней, то второй линией обороны. Их зона ответственности — холлы домов, в которых они находились.
— Ждем, — как камень в черную воду, кинул Александр.
Дождь, как назло, усиливался с каждой минутой. С ветвей лило, по крышам барабанила хаотичная, дикая дробь. Катерине, лежавшей под самой крышей, казалось, что она уже слышит выстрелы. Она присматривалась к едва различимой за стеной воды дороге, но потом понимала, что это только капли.
— Странная штука возраст, — сказал Морозов-старший, глядя на картину.
Лариса Полянская, услышав его голос, обернулась. Старик безмятежно сидел, одетый в домашний халат, в любимом кресле.
«Он разговаривает с картиной», — подумала женщина и на всякий случай, сама даже не понимая зачем, отошла подальше.
— Странная штука возраст, — снова повторил Юрий Павлович. — Ты, наверное, меня понимаешь? Например, вино. Оно становится только лучше с возрастом. Чем больше ему лет, тем дороже оно ценится. Или вот картины. Кто-то размешивал краски, искал цвета, сюжет. Потом долго и кропотливо выписывал малейшие нюансы. Может быть, ошибался, начинал сначала. Снова ошибался. Или наоборот. А потом прошли годы. И теперь это не просто кусок холста с той или иной цветовой палитрой. Масло. Пастель. Карандаш. Акварель. Это уже история. И стоимость этой истории совсем не такая, каковой была когда-то. Время. Возраст. А что делается с человеком?
В это время на дороге появились автомобили. Где-то на чердаке Катерина почувствовала, как взмокли ладони. Мужчины в лесу пригнулись, замерли под дождем. Эллочка передернула затвор. Марина прильнула к окулярам бинокля. Одиноко пищала рация, брошенная кем-то впопыхах. Это ребята из отряда наблюдения хотели что-то сказать.
Полянский напрягся. Мина, бывшая на его ответственности, вот-вот должна была сработать. Ему начинало казаться, что головной автомобиль уже прошел опасную точку, закладка оказалась пустышкой. Он подвел всех.
