Владимир Перемолотов - Урал атакует
А пил Костя по–черному, каждый божий день. До обеда сидел в запущенной квартире и потягивал шампанское — надо же было куда‑то девать деньги, выданные Калиновым, — затем варганил какой‑нибудь легкий обед, например яичницу или суп из консервов. Во время обеда переходил на водку. Перед самой трапезой выпивал рюмку, как читал молитву, и наступал тот самый момент икс, когда пустоту почти удавалось заглушить. Тогда начинало чудиться, что есть какой‑то проблеск, что наклевывается какой‑то смысл существования. Но еда все портила: организм трезвел, а с трезвостью возвращалась пустота. А не поесть было нельзя, потому что умирать он все‑таки не хотел.
По вечерам он спускал время и деньги в каком‑нибудь кафе. Вкусный ужин, лучшее блюдо, деликатесное по нынешним временам, которое проглотится, даже если тошнит, на запивку — графин с ледяной водкой. Когда за злачными окнами темнело, пустота снова отступала. И появлялась цель — напиться до беспамятства.
Достичь цели удавалось почти всегда. Неизвестно, каким образом Костя попадал домой и заваливался на кровать. Но неизменно в черный предрассветный час он просыпался в обильном поту, и тогда пустота с новой силой наваливалась на него. Она становилась всеобъемлющей. И могильный фонарь луны за окном только потворствовал этому. Он словно взывал завыть волком и посмотреть, как растут когти оборотня на пальцах и шерсть на груди.
В один из дней, в тот послеобеденный час, когда гнетущий внутри вакуум заставлял рыскать в поисках подходящего заведения, ноги наконец‑таки сами привели Костю к знакомому общежитскому дому. И вдруг с необычайно новой силой загорелось желание увидеть ее, объясниться, исправить свою ошибку, признаться, попросить начать все сначала. Унизиться? Да! Отказаться от своей твердолобости? Да! Вдруг необычайно ясно проявилась картина встречи, и он как‑то сразу и просто понял, что сейчас он сделает это, что именно это он так жаждал, и оно даст ему спасение. Он опять вспомнил Машу, всю до мелочей, эти тонкие брови, похожие рисунком на брови Пьеро из детской сказки, далекой–далекой, эти сочные, как малина, губы, эти карие глаза, похожие глубиной цвета на потоки Исети, там, под мостом, ее искренность и простоту и ее детскую обиду… И так ласково затеплилось в груди, и пустота все‑таки ушла. Всего несколько слов, принять все, согласиться с любой девичьей надутостью губок, сказать о том, как глубоко ошибался…
Костя не стал дожидаться лифта и поднялся по лестнице, терпеливо пропуская уколы раны. Шаг, еще шаг. Что это? Мое ли сердце бьется, как окольцованная птица? Спокойней, спокойней, уймись, ненасытная машинка, не подай виду, не выдай меня! Но вот она, нужная дверь. Ничего не изменилось. Та же тусклая коричневая краска.
Костя замер и прислушался. Ни единого шороха. Глухо, как в склепе. Неужели ее нет дома? Это было бы очень глупо — так обломаться. А ведь, может статься, подобный порыв души ему больше и не испытать.
Он несмело поднял руку и нажал на кнопку сигнала.
За спиной неожиданно заскрипели старинным замком, и Костя вздрогнул.
— Вы, собственно, кто ей будете?
Из проема между косяком и приоткрывшейся дверью выглянула непричесанная круглая голова, принадлежащая, по–видимому, болезненно любопытной женщине лет пятидесяти. Длинные ресницы несколько раз прикрыли неестественно большие и глуповато добрые глаза. Типичный «божий одуванчик», подумал Костя.
— Я друг. А в чем дело?
— Да, в общем‑то, ни в чем. Видите ли, несколько дней назад ее увезли на «скорой». Бедняжка так ужасно выглядела. Мы едва успели познакомиться…
Костя ощутил, как кольнула рана.
Около часа ушло на поиски нужной больницы. Он знал ее фамилию — Симонова, и это помогло. Вернувшись домой, Костя сел на телефон. А уже обнаружив Машино местонахождение, сорвался и помчался в больницу.
Приема не было, но удалось прорваться к лечащему врачу.
Перед Костей предстал грузный мужчина средних лет, с несильной, но заметной одышкой и чуть дрожащими руками, что приходилось удивляться его гиппократовскому предназначению. Как многие толстяки, он носил аккуратную бородку, такую черную, что казалось, будто она измазана сажей, тогда как жиденькие волосы на голове были скорее шатеновыми, чем черными.
— Симонова Мария. — Доктор положил перед собой карточку больной (он сидел за своим столом в своем кабинете, а Костя — на кушетке). — Увы, стандартный случай так называемой гриппозной пневмонии. Это новый вирус. Мы столкнулись с ним недавно. У него большой инкубационный период. Все пациенты с подобным диагнозом — беженцы из радиационной зоны Подмосковья. Вирус передается через кровь и слюну. Вы общались с больной после того, как она приехала в Екатеринбург?
Костя нахмурился.
— Да, мы провели вместе несколько дней.
Врач приподнял бровь, затеребил угольную бородку. Костя машинально уставился на толстое обручальное кольцо на безымянном пальце, пухленьком, как сарделька.
— Плохо, очень плохо. И вы действительно хотите посетить больную, несмотря на карантин?
— Очень хочу.
Доктор вздохнул.
— Но прежде всего вам придется пройти анализ на наличие вируса. А уж потом посмотрим…
Еще час ушел на просиживание в очереди в процедурный кабинет. Пациентами,
потенциальными носителями нового вируса, был забит весь холл больницы. Хмурые лица, тяжелые вздохи, жалобные беседы вполголоса, грязная, тусклая одежда беженцев, подозрительные взгляды искоса — все это угнетало Костю. Сгорбленный, он сидел на краю кушетки, упершись локтями в колени и положив подбородок в ладони, сидел и ждал своей участи. В спертом воздухе волнами носился запах нашатыря и бинтов, мимо то и дело шуршали очаровательные медсестры в белых халатах с медицинскими картами или ампулами в руках. Люди заходили по двое и выходили через пару минут, но их присутствовало слишком много, и оттого очередь двигалась крайне медленно. Все происходящее походило на банальный забор анализов крови. Впрочем, оно и было необходимым для выявления рассадника кровопусканием.
Голова отказывалась думать. Хотелось только одного — быстрей бы это все кончилось. Ну заразился — так заразился. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Костя являлся фаталистом. Как судьба положит, так тому и быть.
Наконец наступил его звездный миг. На твердых ногах он зашел в пропахший хлоркой кабинет. Там все оказалось, действительно, как на обыденном заборе крови. Два стола, две медсестры. Экспресс–анализ. Яркое солнце пробивалось в прикрытое шторками окно…
Возвращение к тучному доктору показалось Косте манной небесной. Инфекционист уже знал результат. Он поерзал в своем уютном большом кресле, странно посмотрел на Костю своими серо–голубыми глазами, моргнул пару раз…
— Скажу сразу: вам крупно повезло. Просто удивительно — как это вы не заразились?! Впрочем, у нас уже отмечены такие случаи. Видимо, все зависит от восприимчивости, от общего состояния иммунной системы. А может, просто повезло. Н–да. — Врач переложил какие‑то бумаги в другую стопку, глянул на маленький плоский монитор, помассировал сосисочными пальцами шарик на клавиатурной панельке КПК.
— Ну так что же? Я могу теперь попасть к ней? — нетерпеливо спросил Костя.
— Э, батенька, да вы настырный, однако, — доктор выдавил из себя кислую улыбку. — Думаете, карантин не для всех…
— Но я же не заражусь, если только поговорю с ней, — перебил Костя.
— Увы, это строжайше запрещено, — отрезал доктор. — Бы ведь понимаете, что такое ка–ран–Последнее слово для большего эффекта он произнес по слогам.
Костя исподлобья посмотрел на потолок, поискал взглядом камеры. Затем вытянул из кармана брюк приготовленную бумажку — купюру достоинством в пятьдесят долларов. На столе перед врачом лежала раскрытая медицинская карта. Костя подсунул купюру под нее.
Доктор с видом усталого мухолова закрыл рукодельную книжицу и взглянул на купюру. Костя заметил, как доктор повел бровью.
— Ладно, попробуем что‑нибудь сделать, — глубоко вздохнув, смирился он.
* * *Костю провели в палату под видом врача. Предварительно его заставили надеть белый халат с колпаком и натянуть на рот марлевую повязку.
Маша лежала на кровати справа от входа, изголовьем к окну. В палате находились еще три тяжелобольных женщины. Одна лежала за Машиными ногами, а две других — вдоль противоположной стены.
Когда Костя подошел к девушке и увидел ее вблизи, у него в груди что‑то оборвалось. Маша, теперешняя Маша мало походила на ту, которую он запомнил. Перед ним лежал живой труп с потухшим взглядом чуть раскосых глаз. Некогда румяные и полные щеки обескровились и впали, напоминая очертания черепа. Губы стали походить на две тусклые ленточки. Волосы, имевшие раньше золотистый цвет, и те как‑то поблекли, приобрели оттенок старого дерева. Но все равно с этого лица не сошла печать красоты и той памятной детскости, так будоражившей его.
