Дмитрий Манасыпов - Дорога стали и надежды

– Хорошо… – Даша повозилась, явно устраиваясь удобнее. – Я ведь вообще ее, жизнь ту, не знала. Интересно же.

– Та жизнь, та жизнь. – Морхольд затянулся, помолчал. – Она на самом деле была прекрасной. Хотя тогда, что греха таить, многое казалось плохим, ужасающим, расстраивало. Знаешь, какие страшные проблемы волновали твоих сверстников с ровесниками, в том числе и меня?

– М?

– Страшно себе представить – айфон новый, чтобы весь такой прямо из Франции, за неделю до продаж в России. Важная же штука, как без нее? Ни тебе в зеркало себя снимать с утиной рожей, когда, ну, губы так… короче, выпячивали. Ни тебе, понимаешь, в «Инстаграм» выложить хрень, сожранную в как бы японском ресторане за некислые деньги. Рыбу сырую жрали, и платили за нее, и потом обязательно показывали всем – вот мол, смотрите, не хуже, чем у людей.

– Ну… – Даша устроилась удобнее. – А разве рыбу можно есть? Она ж радиоактивная?

– Да уж… – Морхольд усмехнулся, окутавшись дымом. – Верно. Она и тогда порой была не самой первой свежести и полезности. Но вот сейчас, слово чести, сам бы сходил в такую забегаловку и заказал бы себе роллов. Не, вот честно, и сожрал бы. Порции две.

– Я бы сейчас кусок мяса горячего поела бы. А у нас только вяленое, да и соленое чересчур.

– Хорошо, что хоть такое есть.

– Это точно. Знаешь, когда мамы не стало, мне пришлось всякой дрянью заниматься. – Даша села, уставилась в темноту. – Воровала немного, не, честно, пряталась в складах когда. Потом меня дядя Петя нашел, он с мамой дружил. Пристроил в депо, убирать, помогать. Год там проработала, всегда было что поесть. А потом, как-то так случилось, дядя Петя один раз серьезно выпил, и…

– Ты потом оказалась у Клеща?

– Да. Хотя там хотя бы кормили хорошо. Даже хлеб по субботам выдавали.

– Хлеб… Помню, в «Ашане», ну, это как рынок, только под крышей и без продавцов, хлеб покупали. Всегда горячий, только какой-то ненастоящий. В руке сжать можно было, турецкая технология, что ли. Отец говорил, что, мол, и не хлеб это, а настоящий хлеб надо покупать заводской. Сам он любил вспоминать, как еще в СССР, ну, задолго до Войны, его бабушка отправляла за хлебом. Его тогда развозили несколько раз в день, надо было идти и брать именно горячий.

Морхольд невесело улыбнулся.

– Это тут было, в этом городе. В общем, папка его брал и шел домой. А по дороге ковырял корочку и ел потихоньку. Придет, а полбулки раз, и нет, как корова языком слизала. Говорил, бабушка ругалась, вроде как вредно горячий хлеб так много есть. А как удержаться, да, Даш? Даш?

Девушка спала. Тихо и мирно посапывала, завернувшись в старенький спальный мешок. Морхольд докурил, аккуратно выбил трубку и задремал. По опущенному ставню легонько побарабанил вновь начавшийся дождь.

Утро в городе встретило их туманом, обычным, и несколькими птеродактилями, лениво перелетающими вдалеке. Морхольд огорченно посмотрел на совершенно не желающий заводиться «Урал», зло сплюнув. Идти по городу детства пешком хотелось не очень сильно. Радовало только оставшееся расстояние, все остальное казалось не самым лучшим вариантом.

Он попробовал еще раз. Внутри двигателя, хрустевшего и плевавшегося маслом, завыло, задрожало и… и он все-таки заработал.

– Поедем вон там. – Морхольд показал на темные горбы, поросшие травой и редким кустарником. Дальше виднелись первые крыши. – Нам с тобой надо срезать как можно больше и выйти к реке. Значит, нам с тобой туда. Идем очень быстро и незаметно.

– Хорошо. – Даша поправила ремни вещевого мешка. – Понятно.

Морхольд оглянулся и оскалился. На дороге, по самой линии горизонта, еле заметные, темнели несколько точек, хорошо видных отсюда, с небольшого холма.

– Каску нацепи, целее будешь.

– Опять?!!

– Каску на голову! – Морхольд цепко взялся за подбородок Дарьи, чуть сжал. – Ты сама напросилась сюда, и сказала, что будешь все выполнять, что не скажу. Так?

– Так.

– Молодец. Хочешь еще шоколадку?

Глава 11

Любовь здесь больше не живет

Самарская обл., село Подбельск (координаты: 53°36'14'' с. ш., 51°48'20'' в. д.), 2033 г. от РХ

Женя закусила губу, стараясь не крикнуть, от боли и страха. Хотя этого добра за последнюю пару часов оказалось более чем достаточно. Проклятая спинка стула врезалась чуть ниже лопаток, отдаваясь в крестец. Хотя… сейчас это казалось чем-то слабеньким. Сильного ей подарили очень много.

На месте мизинца, безымянного и среднего пальцев правой руки, угнездились острые крючки и тупая пила. Поочередно, нисколько не смущаясь реакции хозяйки, то и дело спорили – кто сделает больнее. Смотреть на них Уколова не хотела, боялась, до дрожи в коленках, но не удержалась, глянула. Слезы побежали сами собой.

– Жалко себя? – Клыч свернул самокрутку, вставил в мундштук резной кости. – Правильно, жалеть себя надо. Хочешь курить?

Женя помотала головой, всхлипнув. Боль накатила сильнее, скрутив сломанные сучья пальцев огнем. Полыхало левое ухо, вернее, его остаток. Пекло в животе, после ударов подручных Клыча. Жгло в рассеченной брови. Стреляло угольями за разбитыми в кашу губами, разодранных осколками нескольких зубов. Зато пока она еще могла ходить, говорить и осталась целой левая рука, хотя бы что-то.

Клыч выпустил струйку дыма ей в лицо. Уколова сглотнула, стараясь не отворачиваться. Она не просто боялась, она боялась именно его.

Гриша, так страстно любящий морковь, ее просто бил. Сильно, жестко, не жалея и умело. Все, съеденное и выпитое за несколько минут, проведенных в качестве «гостьи», Женя выблевала после третьего удара. Голени, скорее всего, распухли и даже посинели под густой багровой коркой, оставленной окантованными металлом носками его ботинок. Но его Уколова просто боялась, Клыч же вселил в нее самый настоящий ужас.

– Надо жалеть себя, товарищ старший лейтенант… – Клыч мотнул головой. Гриша подтащил стул. – А ты вот, к примеру, совершенно не жалеешь. Стоит столько терпеть ради одного-единственного ублюдка?

Уколова молчала.

– Ты только посмотри, Гриша, прямо партизанка. Знаешь, кто такие партизаны, Евгения? Полагаю, что знаешь. Так зачем корчить из себя кого-то подобного? Молчишь…

Женя смотрела на пол. По доске, выкрашенной противной рыжеватой краской, полз жучок. Большой, черный, смешно перебирающий лапками и шевелящий длинными усами. Насекомое осторожничало, но упорно двигалась куда-то. Клыч, видно заметивший ее взгляд, наклонился.

– Надо же, как интересна человеческая психика… – он опустил мундштук, почти коснувшись жука. – Ей бы взять и сказать требуемое, а она молчит. Смотрит на насекомую и молчит. Ни словечка, только зубами поскрипывает и старается отвлечься. Э-э-э, нет, так не пойдет!!!

Погрозил ей пальцем и снова опустил руку с тлеющей самокруткой. Черный, поблескивающий панцирем усач опять повернул. Клыч проследил за попытками убежать и усмехнулся. Улыбка у него была поганой, такой, что хотелось спрятаться подальше и не высовываться.

– Ладно бы, Женечка, ты еще получила бы за свои мучения что хорошее, а то так глупо, прямо как движения этого самого жука. Ползет себе, не выбирая пути, стоит помешать, сворачивает, и тупо прет дальше. Ты со мной согласна?

– Нет. – Уколова шмыгнула носом, заткнув назад красную слизь, старательно старающуюся упасть вниз. – Не согласна.

– О как… – Клыч довольно кивнул. – Поспорим? Обожаю хороший спор с умным человеком.

– Чего бы нам и не пообщаться? – Женя кивнула. – Мы, сдается мне, именно этим и занимались не так давно.

– Ну, так-то да… – Клыч прикусил губу, глядя на нее. – Но так я не смогу, ты уж извини. Кто ж знал, что ты, Евгеша, окажешься настолько плохой девочкой?

– У-у-у… – Уколова стиснула зубы, боль в ногах стрельнула неожиданно резко. – Ты еще не знаешь, насколько.

– Надеюсь, что и не узнаю, – совершенно честно сказал Клыч. – Да, плохая. Вдобавок к тому, что глупая, как этот самый жук.

– Что ты к нему прицепился? – Уколова поморщилась, глядя на носок сапога, перекрывший усачу путь к отступлению.

– Помогаю ему развиваться. Вот, приглядись. – Клыч легонько толкнул жука, заставив опрокинуться на спинку. – Сейчас-сейчас… ага.

Насекомое, гудя и ворочаясь, пару раз растопырило надкрылья и перевернулось на лапки. Продолжило путь, двигаясь вдоль трещины в доске.

– Обратила внимание на крылья? Он может улететь, но вместо этого вполне логичного действия продолжает ползти. Глупо?

– Намекаешь на мою возможность удрать?

Клыч покосился на нее. Уколова, сама того не желая, вздрогнула. Осколки нескольких нижних зубов больно прошлись по разбитой губе. Хотелось плакать, но не стоило – уже поревела.

– Намекаю? Говорю прямо и открыто – скажи мне, где Пуля, и все прекратится до его обнаружения. А там, чем черт не шутит, вдруг надумаю тебя отпустить? На что ты мне мертвая или в качестве обозной шлюхи?