Владимир Владимирович - Не дай мне упасть
Полковник Андерсен вновь не издал ни звука и не шевельнулся. Только глаза шевельнулись, когда он словно обнял взглядом дочку. Мужчина моргнул, выражая согласие. До Отоко дошло: полковник был парализован.
- Ты уже сегодня ел? - Эрика заговорила чуть строго. - Ты ведь знаешь, что тебе нужно есть как следует.
И вновь последовал взгляд, сказавший больше, чем любой жест. У Андерсена были удивительно выразительные глаза. Вся сила, ушедшая из тела, словно сосредоточилась в этом глубоком синем взгляде. Он одновременно признавал правоту дочери и выражал недовольство легким менторским тоном родного дитя. Без единого звука. Даже Отоко, видевший этого человека впервые, понимал его. Эрика же явно привыкла читать отцовский взгляд.
- Никто не безобразничает? - продолжила интересоваться девушка. - Доктор Филгуд, медсестры, другие врачи? Нет? Хорошо. А сам? Не отказываешься кушать? Нет? Тоже хорошо. У меня все вроде как неплохо. Учусь, никто не трогает. Да, Милика убирается регулярно, готовит тоже. Все в полном порядке, пап. Недавно, правда, чуть не...
Она говорила и говорила, не останавливаясь. Как будто не желая замолчать и тем самым обозначить паузу, когда отец не сможет ответить, Эрика рассказывала обо всем на свете: о школьных делах, о мелочах, увиденных в автобусе, на улице, в парке... Иногда она спрашивала какую-нибудь ерунду и, дождавшись ответного взгляда, продолжала стрекотать. Никогда раньше Андерсен так не болтала, самозабвенно и совершенно по-девчачьи. Отоко, продолжавший стоять у входа, нашел такой облик весьма и весьма забавным. И уж конечно, куда более приятным, чем цезарь в юбке, что являлся ему периодически.
- Ой, - Эрика вдруг обернулась, и Учики с ужасом подумал, что она прочла его мысли. - Ты чего стоишь? Иди сюда, я вас познакомлю.
Растерявшийся юноша ощутил на себе живой взгляд полковника и неуверенно шагнул вперед. Начиналось самое сложное. Андерсен смотрел на него вопросительно, не отводя глаз. Добравшись до койки, Отоко вежливо кашлянул и представился, стараясь как можно лучше выговаривать английские слова:
- Э, здравствуйте, господин Андерсен, э... Меня зовут Учики Отоко. Мы с вашей дочерью...
- Мы с ним парные Наследники, - быстро, но ненавязчиво договорила за него Эрика. - Помнишь, я обещала тебе как-нибудь показать, кто у меня в паре. Вот он, да.
Взгляд парализованного полковника стал оценивающим. Юноша с удивлением ощутил касание чужой воли, похожее на то, что научился чувствовать во время "боя с тенью". Андерсен-старший будто ощупывал его руками, которыми не мог пошевелить. Взгляд пронзительно-ярких синих глаз скользнул по раздавшимся плечам молодого человека, задержался на лице, опустился к неловко вытянутым вдоль туловища рукам. И вдруг Отоко понял, что рентген стал мягче. Теперь глаза полковника говорили: "Да расслабься ты, парень!"
- Учики теперь занимается в боевой группе. Так что я туда не пошла, - продолжала Эрика. - Можешь не переживать, пап. Какой-то компромисс получился.
В рентгеновский взгляд добавилась капля недоверчивости. Полковник вновь оглядел фигуру Учики. Видимо, физическая форма, в которую юноша себя привел, удовлетворила взыскательного отца.
- Я, э, очень рад познакомиться, - неожиданно для себя проговорил Отоко и старательно не посмотрел в сторону Эрики. - Ваша дочь очень, э, хорошая.
- Спасибо, Учики.
Нежность, звучавшая в девичьем голосе, заставила молодого человека покраснеть. В следующий миг Эрика выкинула нечто совсем уж дикое - протянула руку и взяла ладонь Учики в свою. Воздух, казалось, раздул горло Отоко подобно жабьему, застряв на полпути. А Девушка проговорила:
- Он мне очень помогает, папа. Он тоже хороший.
- Э...
Взгляд парализованного полковника окутал их обоих смешением удивления и радости. Андерсен-отец смотрел так, будто наконец-то дождался чего-то давно желанного. Рентген исчез, теперь родитель Эрики был полон не оценки, но приязни. "Молодец, парень!" - говорили глаза. Кажется, отец неправильно понял дочь. Или правильно - так, как она хотела.
Эрика поднялась, не отпуская руки Учики.
- Тебе что-нибудь нужно, пап? Пока приемные часы не кончились, давай сбегаю? А то Филгуд все равно бездельничает...
Сказав глазами "не надо" полковник улыбнулся. Это была слабая, с трудом удавшаяся попытка двигать мышцами лица. Учики видел, как напрягает все силы прикованный к постели человек. И ему вдруг захотелось помочь. Хоть чем-то. Хоть руками взять и размять эти застывшие мышцы, которых уже почти не было в теле. Починить человека, как чинят механизм. Чтобы он только смог шевелиться.
С причиняющей боль остротой понял Учики, как тяжело было Эрике: каждый раз, изо дня в день, из года в год, приходить в эту палату и видеть родного отца таким. Он ведь не был сломлен, нет. Он оставался человеком. Живым, не впавшим в болезненную апатию обреченного. В его глазах таилось столько жизни, что могли бы позавидовать иные здоровые молодые парни. Полковнику хотелось помочь. Полковника хотелось вернуть, вырвать из этой неестественной клетки испорченного тела. Но Учики ничего не мог сделать.
Солнце ткнуло юношу солнечным зайчиком в глаз. Оглянувшись на окно, он с удивлением понял, что прошло уже много времени с тех пор, как они с Эрикой пришли. Получалось, что следовало откланяться.
- Ну, пап, мы тогда пойдем? - мягко спросила Эрика.
Отец с явным сожалением сказал взглядом "хорошо". Дочка, наклонившись, поцеловала полковника в щеку. Андерсен, прикрыв глаза, все-таки смог создать на лице тень улыбки. Отвернувшись, Эрика зашагала к выходу, и Учики, заметивший, что они так и держатся за руки, пошел следом. У самой двери девушка обернулась, быстро и неожиданно. Полковник снова лежал на своей койке, похожий скорее на труп, чем на живого человека. Но теперь хотя бы его лицо не казалось посмертной маской.
Дверь палаты, тихо скрипнув, закрылась.
Учики не успел разглядеть, как Эрика прошла по коридору. Только крохотные каблучки туфель застучали по идеально вымытому полу. Девушка почти бежала, и молодой человек с трудом нагнал ее только на лестнице. Она не обернулась и не замедлила шага. С угрюмой целеустремленностью Эрика, расправив плечи, пересекла приемный покой. Отоко молча и незаметно шел следом. И только на улице, только выйдя под свет озорного весеннего солнца, Андерсен остановилась. Свернув с дороги, которой они пришли, девушка устремилась к ближайшей лужайке. У низенького бордюра, отделавшего аккуратно подстриженный газон от асфальта, примостилась пара низких белых скамей. На одну такую скамью Эрика и присела.
Солнце очень любит делать жизнь красивее, стоит лишь кому-то живому попасть в его лучи. Даже самая невзрачная физиономия может показаться милой, если увидеть ее золотистым светлым днем. Будто неведомая сила, сокрытая в золоте светила, наполняет сам воздух радостью. Но сейчас даже солнце не могло стереть печать внутренней тяжести и какой-то надломленной усталости на красивом личике Эрики Андерсен. Опустившись на скамью, девушка некрасиво ссутулилась и положила сцепленные в замок руки на плотно сдвинутые колени. Она почему-то смотрела куда-то в область коленей Учики. Юноша, заметив этот мрачный взгляд, вдруг понял, что стоит напротив и не шевелится.
За оградой клиники шумели машины, прохожие, и струилась во времени повседневная суета. Они оба молчали.
- Позвоночник, - сказала вдруг Эрика, и Отоко не вздрогнул, хотя голос ее показался чужим. - В двух местах. Остальные пули ничего толком и не задели. Так, легкое оцарапали. Кроме последней. Контрольной в голову. Сколько часов операция длилась - не помню, мне говорили...
Эрика говорила, продолжая смотреть не на юношу, а на его колени, сквозь них, в пустоту. Учики невольно сглотнул. Он скорее готов был пережить очередной приступ ярости скандинавского берсеркера, чем такое тусклое повествование. Молодому человеку был знаком и подобный взгляд, и подобный тон. Так говорила его мать в ту пору, когда пьяница-отец периодически буянил, избивая ее и унося из дома все ценное, чтобы раздобыть денег на выпивку. Она любила посидеть с сыном, пока алкоголика не было рядом, и поговорить, монотонно и безжизненно, безо всякой веры в то, что когда-нибудь хоть что-то изменится к лучшему. Просто высказаться, услышать собственный голос и попытаться забыть глубоко вонзившуюся в сердце стальную занозу, которая непременно будет тянуть и саднить.
- То, что он вообще выжил - просто чудо. Все врачи признают. И вроде бы организм восстанавливался. Я знала, что ходить он никогда не сможет. Но папа не смог даже шевелиться толком. Он едва жует, а прошло уже столько лет. Столько всяких терапий, повторных операций, всего на свете. У него весь череп в шрамах от нейрохирургии. И все равно - никаких изменений. И даже не разговаривает. Совсем. Мой отец - живой труп на содержании правительства.
