Олег Верещагин - Горны Империи
Следом внутрь – отменно тихо – пролез сам Олег. Денис тут же включил свет.
Олег был в трусах, грязен, как крот, и держал в руке саперку.
– Вытри за собой. И в душ сходи, – сказал Денис, садясь в постели.
Олег замер на подоконнике.
Денис тоже не шевелился.
Как в первый день их недолгого и неудачного знакомства, двое мальчишек в одной комнате смотрели друг на друга.
Шел за окнами тропический ливень.
Денис понял, что Олег ничего не расскажет.
Тогда он встал и, не оглядываясь, вышел из комнаты.
Внизу так и лежала часть почты – не разобрали, руки не дошли. Деловую переписку мама с отцом, конечно, унесли, а это… Денис включил свет, посмотрел. Среди прочего неожиданно увидел номер обозрения «Говорит Земля!» – эта газета выходила на десяти языках по всей планете и за ее пределами, наверное, привезли из Верного, а родители и не сказали, что на нее подписались. Денис полистал страницы, выхватывая космические новости – хотелось отключиться от дождя за окнами и от того, что он не знает, с чего начинать… Глаза царапнуло —
ПЕТР ВЛАДИСЛАВОВИЧ КРАПИВИН
– и Денис поспешно вернулся к заметке.
«Капитан… исследователь и герой Космоса… один из лучших сынов человечества… после скоротечной болезни… он отдал всего себя…»
Денис заморгал и потряс головой.
И только теперь сообразил, что заметка, которую он читал, что парадное фото над нею – все это обведено – как отчеркнуто от живого мира, от сообщений о стройке на Ганимеде, о запуске с Нептуна – жирной черной чертой.
– Он отдал всего себя, – прошептал Денис.
И вспомнил вкус мороженого в кафе. И значок, подаренный Войко – звезда на темной ладони.
А ведь он знал, что умирает, понял Денис. Знал. И отдал всего себя.
Отдал всего себя.
…Олег не спал. Он посмотрел на вошедшего Дениса (в комнате было чисто, значит – ходил… а Денис и не заметил, не услышал…). Но Третьяков-младший сейчас не думал о своем угрюмом соседе. Он просто подошел к окну. К закрытому. И встал около него.
Все умирают, вдруг подумал Денис. И замер окончательно, застыл, потрясенный этой мыслью.
Нет, нельзя сказать, что раньше он не знал об этом. Знал и даже думал. Но только сейчас, над раскрытой газетой, понимание это встало перед ним, усмехаясь, во весь свой рост и во всей беспощадности.
И Денис не знал, что с этим делать.
Наверное, ему мог бы помочь Славка. Славка мог бы рассказать, как однажды, сразу после того, как ему исполнилось десять лет, его как-то ночью вытащили из постели грубые руки, раздели догола, проволокли коридором в подвалы под лицеем и, сунув в ладонь мальчишки полевой нож, впихнули его в ярко освещенный прозрачный кубик. И – когда из угла вдруг с мерным урчанием-громом поднялась, словно вырастая на мощных лапах, тень – и это был огромный мут-стафф, а равнодушные – знакомые, равнодушные и от того ужасные лица взрослых за прозрачной стенкой вдруг отдалились и стали стертыми – вот тогда Славка понял, что смертен. Что все смертны.
Мог бы Славка рассказать и другое. Как его – трясущегося от нерастраченной боевой лихорадки, хрипящего от ярости и дико озирающегося – подняли с туши заколотой зверюги. И взметнули на руках – к…
…но была еще и Клятва Огня. И Славка не рассказал бы ничего этого Денису, даже знай он о его метаниях.
Однако именно в тот момент Славка понял, что он – бессмертен.
А Денису предстояло осознать это самому.
И не сейчас.
Денис прижался лбом к оконному стеклу. Почти ненавидяще впился взглядом в огни поселка за мокрыми деревьями. И сказал – процедил:
– Войте, собаки. Сегодня умер Волк!
Почувствовав чей-то взгляд, он обернулся. Олег, привстав на локте в кровати, смотрел удивленно и даже чуть испуганно. Денис ответил ему равнодушным взглядом. Что он понимает, этот глупый мстительный мальчишка, мелочный в своей ненависти?.. Что он знает о звездах, о городе Рейнджеров, о том, какой кажется Земля из далеких краев Системы? О том, как отдают жизнь целиком – всю, до капельки – этому проклятому космосу, без которого не могут жить и который забирает эти жизни жадно и охотно… а иначе жить просто нельзя.
Чувствуя, как близко слезы, Денис вышел из комнаты. Снова. И опять ушел в коридор.
Дом спал. И это было хорошо. Уткнувшись лицом в руки, скрещенные на косяке двери на кухню, Денис поплакал, и стало чуть легче. Но к себе он не вернулся, а прошел в отцовский кабинет. Ему вдруг захотелось посмотреть, что там еще пришло, а часть почты так и лежала на отцовском столе.
Странное желание оказалось вознаграждено тут же и самым неожиданным образом. Наверное, отец не стал будить Дениса, чтобы утром сделать сюрприз – кто же знал, что все так сложится. Но так или иначе – около стола стояли две большие коробки, надписанные: «Денису Третьякову». Мальчишка присел на корточки и вдруг понял, что это такое.
– Уже?! – выдохнул он.
Ведь он только-только отослал свои письма! Ну никак они не могли успеть дойти даже туда! Ребята, девчонки… догадались сами, сами!!! Пальцами разодрал упаковочную ленту и счастливо улыбнулся. Коробки были набиты брошюрами и катушками лент. Сверху в одной из них лежало толстое письмо – посмотрев на последнюю страничку, Денис увидел десятки подписей. И тут же – еще одно, намного меньше, написанное отлично знакомым косым почерком Войко. Денис, продолжая улыбаться, погладил письмо кончиками пальцев, смущенно поморщился… и вздрогнул. Ему совершенно отчетливо показалось, что Войко стоит рядом и любопытно заглядывает в коробки: «Эй, это что?»
Денис даже оглянулся. Конечно, никого рядом не было. Но… но горечь, стиснувшая сердце, вдруг растаяла. А потом из письма словно сама собой выскользнула фотография.
Войко стоял возле памятника.
Денис долго смотрел, сидя на корточках, на прямоугольник фотки. Потом сказал:
– Значит – он успел. Ну вот и хорошо.
Вздохнул, осторожно положил фотку на письмо. Хотел было сгрести коробки и идти наверх, но вместо этого достал одну из лент. Прочитал на обложке: «ПРАЗДНИК ВОИНОВ / ПИОНЕРИЯ НА МАРШЕ» – и подошел к проектору…
…Когда строй развернулся во весь экран, Денис замер, охваченный странной восторженной дрожью. Он не узнавал лиц в этой стене, хотя там, конечно, были их ребята – лица стали одинаковыми под синими беретами, и ветер рвал галстуки. Синхронно взлетели руки барабанщиков в переднем ряду, и золотыми жерлами невиданных пушек поднялись между их плеч фанфары, на которых метнулись имперские полотнища.
– Ххххх… – выдохнул Денис, сжимая подлокотники кресла.
«Ра-та-та-та-там!» – грохнули барабаны в такт единому шагу мальчишеских ног.
«Та-таааа!» – подхватили фанфары.
И – звонкий голос какого-то мальчишки:
Трубачи, трубачи,Не хмелейте от славы!Не спешите треножить усталых коней.Вам не будет привалов, развеселья-забавы:Вам скакать до сегодняшних и до завтрашних дней!..
…Не сразу Денис понял, что рядом с креслом стоит Олег. А когда понял – посмотрел на него почти враждебно… и ничего не сказал. Странное было у Олега лицо. Чуточку жадное, чуточку печальное, чуточку завистливое… а в общем – такое, будто он увидел наяву что-то давно забытое, что считал сном.
Денис молча отвернулся к экрану, с которого открыто и бесстрашно рвалось:
Ваши трубы не хрипнут и не старятся трубы!В медном горле у них умирает тоска.Ваши песни встают, вдохновенны и грубы,Как в атаку солдаты встают для броска!..[24]
…Кончилась пленка.
Стрекотал проектор.
Олег сел рядом, свесив между колен сцепленные руки, и Денис подвинулся. Мальчишка тихо, рвано дышал. Потом сказал тоскливо:
– Какие вы-ы…
– Обычные, – грубо буркнул Денис. – Две руки, две ноги, голова без мозгов. А что?
– Помоги нам, – вдруг сказал Олег, поднимая голову. Схватил Дениса за запястья горячими сухими пальцами – как браслеты надел. – Помоги нам, имперец. Ты же можешь. Ты не такой, как мы. Спаси нас. Мы хотим жить, но не знаем – как…
Денису отчетливо вспомнился рассказ деда – один из жутких и правдивых рассказов. Как он – и было ему ненамного больше лет, чем Денису – был с отрядом в разоренной деревушке беженцев. И умирающий старик, держа за руку мальчишку из другого мира, шептал: «Спаси… спаси нас, имперец…»
И он решился. Вот именно сейчас – и окончательно.
– А ты поможешь мне? – спросил он.
Олег встал. Вытянулся в струнку. И без наигрыша, просто сказал:
– Приказывай, командир.
* * *Рано утром поселок потрясло невиданное надругательство над устоями власти.
Приехавший на службу – как он важно именовал щестичасовое сидение в роскошном кондиционированном кабинете – Иван Павлович Безгин выходил из служебной машины. Автомобиль, как всегда, остановился точно напротив входа в Думу. Безгину оставалось сделать пару шагов. Он брезгливо ступил в лужу, проворчав, что надо приказать их немедленно размести, ну и что, что ливень… и с сочным плеском скрылся с глаз обалдевшей охраны по пояс.
